– Но и Ведан ее не любит.

– Речи, которые слышать хочется, в уши бормочет, и того довольно.

– Я не дам ему Михалке дядькой быть! – с угрозой в голосе произнесла Дарья как можно тверже.

– Я ей об том уж наказала. Чуть от власти свалившейся не одурела, нос начала драть, но все ж со мной пришлось согласиться, сказывала, что найдет другого.

Повисла тишина. Больше говорить было не о чем. Потрясенная от услышанного Дарья вышла из покоев светлейшей мачехи. «Как она может так спокойно к этому относиться?! Как так можно?!» – продолжало стучать в висках.

Тенью Дарена прошла мимо караульных, вдоль расписанной яркими цветами стены. В детстве ей нравилось сесть здесь тихонечко в уголке и подолгу любоваться сплетением стеблей и изгибами листьев. Она даже подходила тайком и пыталась понюхать пышные бутоны. Как чудно – за окошком зима, а здесь буйствует лето! Но сегодня цветы казались какими-то ядовитыми, злыми и в каждом лепестке читалась насмешка над незадачливой обличительницей. Ускоряя шаг, Дарья поспешила покинуть мачехины покои.

За углом, облокотившись о столб подпорки, стоял Микула, терпеливо ее поджидая. «Ах да, ему же надо везде первым быть, не успел поострее ответить», – снова закипело раздражение. Дарья остановилась в двух шагах, вопросительно уставившись на ватамана. «Ну давай, начинай говорить», – выражал ее насупленный взгляд.

– Уже напели тебе, чего и не было, – вдруг виновато произнес он, смущенно кашлянув, видно было, что оправдываться ему приходилось не часто. – Я то еще в церкви приметил, ни разу на меня не оборотилась.

– Никто мне ничего не пел, – надменно произнесла Дарья, вздергивая нос.

А почему она должна была на него в церкви-то оборачиваться, с какой стати? На чужого-то жениха!

– Да она сама меня поцеловала, я того не желал, – шепотом произнес Микула, чуть придвигаясь. – И не видел-то никто, откуда ты узнать-то успела?

– Ты себя, чай, мелким Терентием считаешь?! – возмутилась вранью Дарена. – Как она, – тут Дарья провела в воздухе ладонью, показывая малый рост Соломонии, – могла тебя, колокольню эдакую, поцеловать?

Обида просто выжигала, а ведь наказывала себе не обращать на коварного ватамана внимания.

– Ну, так вышло, наклонился… да не было ничего, пустое все. Чего ж ты обиделась? – попытался он приобнять ее.

– Я, значит, твоя ладушка? – холодно улыбнулась Дарена, укладывая ему руки на плечи.

– Т-ты, – споткнулся в слове ватаман.

Оба понимали, что слишком близко стоят друг к другу.

– Так пойди сейчас к мачехе, да скажи, что ты передумал на Соломонии жениться и байстрючку в жены берешь, – приподняла коромыслице-бровь Дарена.

Микула молча ее разглядывал, ничего не отвечая, от его цепкого взгляда становилось неуютно. «Молчит! Сказать-то нечего!» Дарья отдернула руки от мужских плеч, словно те стали раскаленными углями, и быстро пошла прочь.

– Ходил я к ней уже, – кинул ей в спину Микула, будто стрелу пустил.

Дарья приостановилась, дернула лопатками, но не повернулась.

– Ходил, – снова хрипло повторил Микула. – Отказала, мол, нечего княжьими дочками перебирать да семью позорить на потеху граду. Сказано – выбрал сразу, так уж женись. Мне ответить ей нечего было.

– Так и женись! – разочарованная его смирением, крикнула Дарья и, уже не стесняясь, побежала прочь, рыдая навзрыд.

Сочельник. В хоромах царила приятная суета, по горницам витал аромат пирогов. Девки, похихикивая, собирались тайком прошмыгнуть в баньку, погадать или выйти за околицу, побросать сапожки. Заводилой среди молоденьких боярышень, конечно же, была Соломония. Ее звонкий голос слышался где-то за окном. Дарена сидела затворницей. Все не радовало.

– Ну, чего ж тут высиживать? – изумлялась Устинья. – Пойдем, хоть на саночках покатаемся… А хочешь, здесь погадаем, я курицу велю принести или к зерцалу свечу поставим.

– Не хочу я ничего. Досижу положенное да на всенощную пойду, – вздохнула Дарья, подпирая щеку рукой. – А ты, Устя, ступай, али я тебя держу?

– Да нешто я могу веселиться, коли хозяйка моя тут слезами полы моет? – возмутилась Устинья.

– Ничего я не плачу, с чего ты взяла? Вот, вышиваю, а то потом праздники, да работать уж нельзя будет.

– Ой, только-то и надо в святой вечер глаза об пяльцы ломать…

Устя настырно еще что-то хотела возразить, она вообще умела быть настойчивой, но тут в дверь просунулась лобастая голова гридя.

– Там Дарью Глебовну просят.

– Кто просит? – за хозяйку надменно ответила челядинка.

– От вятских гостей пришли.

– Ну, так проси, – отозвалась Устинья раньше, чем сама Дарена успела определиться – хочет она видеть посланников от Микулы или нет.

В горницу важно вошел красавец-денщик. Щеголеватый малый чинно поклонился Дарене, подмигнул Устинье.

– Ватаман Микула Мирошкинич велел гостинец светлой княжне Дарье Глебовне передать, – протянул он длинные бирюзовые бусы, бусинки плавно заколыхались, ловя пламя светцов.

И как быть? Отказать? Надо ли принимать подарки от чужого жениха? Конечно, не стоит, пусть нареченной дарит. А может он и ей такие же купил? Придется в одинаковых ходить, вот уж потеха. Отказать.

Но пока она медлила, денщик аккуратно положил бусы на стол и с поклоном вышел вон.

– Красотища-то какая? – всплеснула руками Устинья, разглядывая подарок.

– Пойди догони его да верни это, – очнулась Дарена.

– Вот еще, с чего бы возвращать, подарили, так брать надобно.

– Ну, что за неслуха. Кто здесь хозяйка?! – топнула ногой княжья дочь.

– Ты, светлейшая, хозяйка, так и носи, – и Устинья бесцеремонно подтолкнула к Дарене подарок.

Дарья вздохнула, неловко взяла в руки лазоревое чудо, покатала в ладони камни, понимая, чьи руки до этого их держали, выругала себя и закинула подарок в ларец. Ну, подарил так подарил. Пусть лежат, не шею же ими оттягивать?

На всенощную Дарья упрямо пошла к Николе, а не со всей княжеской семьей к Успению. Горожане, столпившиеся в храме, встретили княжью дочь воодушевленно, польщенные, что радость светлой ночи она разделит с ними.

Смиренно стоя на службе, Дарья невольно без конца теребила мелкие шарики и поправляла нитку лазоревых бус, трижды обвившую тонкую девичью шею. Праздник же, чего ж не надеть обновку, здесь же даритель все равно ее не увидит, а к серым очам так идет бирюза. Было и грустно, и томно… и светло, а будущее стелилось молочным туманом.

С небес на землю глупую девку вернул Дедята. Крестный с семейством подождали ее на церковном крыльце. Дарья по-простому расцеловалась с пухлощекими меньшими Дедятичами, раскланялась с теткой Беренеей, высокой статной бабой, не растерявшей еще красоты молодости. Дедята мялся, тревожно переглядывался с женой и явно хотел перекинуться парой словечек с крестницей с глазу на глаз.

– Светлая княжна, зачем ты в эти бусы треклятые обрядилась? – тихо зашептал крестный, придвигаясь ближе.

Дарья густо залилась краской, радуясь ночной темноте.

– Хороши же, – пробормотала она, невольно прикрывая лазурь раскрытой ладонью.

– Беренея с бабами сейчас стояла, так они те бусы узнали. Ватаман ушкуйников сегодня на торгу у златаря немало серебра за них отвалил. Уж больно приметные. Не гоже это, не гоже.

Дарена хватала ртом воздух, не зная, что ответить и чувствуя себе мелким воришкой, пойманным на краже пирожков с лабаза.

– Хороши же, – снова простонала она. – и… и он свататься к Евпраксии про меня ходил… она отказала… да, – зачем-то еще добавила Дарена.

– Так и правильно сделала, – ласково проговорил Дедята, решившись погладить высокородную крестницу по плечу. – Невеста уж выбрана, чего ж скакать-то, не время сейчас, не про то надобно думать.

Дарена медленно сняла подарок, пытаясь зажать его в кулаке, но бусины вываливались, слишком длинной была нить. Дар и вправду излишне щедрый.