– Ишь какой баловник, а косы что у девки отпустил... у одной девки вот такие же, точь-в-точь.

Конюх лукаво улыбнулся.

– Зазноба твоя, боярин?

– Да нет, так, на ум пришло, – пожал плечами Микула, возвращая гребешок.

– У нашей княжны Глебовой такие же, а может и гуще, – крякнул дед, указывая куда-то подбородком.

Микула перевел взгляд. У псарни рядом с огромными псами, больше похожими на волков, на корточках, подобрав подол, сидела Дарена и гладила лобастые головы, что-то приговаривая и улыбаясь. Псы виляли хвостами, выпрашивая лакомство из мешочка, болтавшегося у Дарены на поясе. Один, самый наглый, просунул морду, пытаясь носом залезть в мешок. Дарена со смехом отпрянула, погрозила озорнику пальчиком и начала одаривать любимцев по очереди.

«Веселая, не знает еще ничего, – приметил Микула, – станет ли убиваться по братцу, да станет, конечно, одна кровь… да и похожи». Так не хотелось, чтобы веселое раскрасневшееся с мороза личико покрывалось дорожками слез.

Внезапно перед Микулой встал кметь Дедята, заслоняя собой псарню и молодую хозяйку. На лице защитника читалась неприязнь, почти ненависть. Микула вопросительно приподнял брови, ничего не спрашивая, он всегда ждал, что скажет или сделает противник первым. А по воинственному поведению кметя было понятно, что друзьями они с Микулой не будут. «Тоже жених, не староват ли?» – насупился ватаман.

– Не по тебе девка, так и нечего заглядываться, – зло прорычал Дедята, укладывая ладонь на рукоять меча.

– А по ком же? – усмехнулся Микула, скрещивая руки на груди и не проявляя враждебности.

– Найдем, в вековухах не останется, а тебе уже княжна Ростиславова обещана, все про-то ведают, так нечего к нашей подгребать.

«Мне только сказали, а им уж ведомо».

– А то что? – не удержался и таки дернул сурового кметя Микула.

– Коли б вчера тронул, уже б кишки твои на кулак наматывал, – сплюнул на снег Дедята.

– В хоромы пойду, зябко! – крикнула Дарена своему охраннику.

Тот, развернувшись, побежал догонять хозяйку. Быстро ушли, а все ж Микула успел приметить беглый взгляд серых глаз… пьянящий, пробивающий до пят. Ах, что б тебя, так уж не вовремя, да и не по возрасту по девке сохнуть, мало ли он их видал, что ли? Тоже мне невидаль, гордячка сероглазая, да с конской гривой вместо косы.

– Да, княжна Глебова у нас ладушка, – сощурил конюх и без того узкие щелочки глаз.

– А чего это он за ней так печется? – начал осторожно выпытывать Микула.

– Так отец крестный, как не печься? – как на неразумное дитя посмотрел на ватамана старик.

– Кметь – крестный отец княжьей дочки?

Все с этой Даренкой не так, уж и не знаешь, чего ждать.

– Прости, боярин, работать мне нужно, недосуг уж с тобой болтать, – сразу шмыгнул вглубь конюшни старик.

Вот и поговорили.

У забора одиноко стояла калина, протягивая к мрачному небу тонкие ветви, сквозь ажурный узор инея алели красные гроздья ягод. На иней Микуле смотреть не хотелось, и он заспешил к своей ватаге.

Хоть и пообещала княгиня внучку за Микулу, и вроде бы об том все ведали, но за поминальный стол его на правах жениха рядом с княжьей семьей не посадили. Осиротевшие близкие Ростислава сгрудились вкруг старой княгини, рядом располагались архиереи и боярство, Микула же восседал с другого конца в кругу своей нарочитой чади. Простому люду столы накрыли прямо на торгу, туда из княжьих погребов возили снедь и сбитень.

Скорбел ли град по почившему князю? Трудно сказать, особых стенаний Микула не заметил, но и злорадства, смешанного с затаенной радостью, на лицах гороховецких мужей и жен не было. Казалось, все уже были готовы к такому исходу, даже обе княгини утирали слезы как-то буднично, успев свыкнуться с потерей. Меньшой княжич Михалко был скорее напуган, плохо понимая, что происходит. Ярослав держался из последних сил, чтобы не уронить честь рода, давалось это ему с трудом, лицо то и дело искажала гримаса горечи. Дарья стояла у гроба с посеревшим лицом и неподвижным взглядом, Микуле даже показалось, что сейчас она упадет без чувств, и он постарался протиснуться ближе, чтобы подхватить, но настырный Дедята, как бы невзначай перегородил дорогу. Да и не потребовалось, Дарья встряхнулась, задышала ровней и снова надела непроницаемую маску горделивого спокойствия. И только Соломония рыдала в голос, не сдерживаясь, оплакивая и отца, и возможно свою незавидную долю жертвы во имя братьев.

Сейчас же, за поминальным столом, Микула чувствовал на себе ненавидящий взгляд невесты. Она разглядывала его через длинные столы с затаенным страхом и брезгливостью. Надо бы постараться понравиться нареченной: улыбнуться, посмотреть с едва сдерживаемым восхищением, пробить родовую спесь, чтобы глупая девка разглядела в боярине мужа, способного дать потаенное, пылкое. И ведь мог, не раз уж получалось – легкая забава, щекочущая самолюбие. Мог… но не хотел. Вот не хотел, и все тут. Наоборот, допекало подергать, позлить, чтоб еще больше оттолкнуть.

Микула, перехватив очередные гляделки, одарил Соломонию наглой улыбкой, неуместной за поминальным столом. Соломония, фыркнув, отвернулась, а Микула напоролся на осуждающий взгляд Дарьи. Она словно строгая матушка едва заметно покачала головой: «Что ж ты, дурень, творишь?» – говорили ее серые очи. Микула хотел подмигнуть и ей, но осунувшееся лицо гордячки и черные тени под глазами остановили. Пусть горюет, да и, прав этот дерганный Дедята, ни к чему девку без толку завлекать. Хочется, но ни к чему.

Микула отвернулся от княжеской семьи.

– Ратша, так чего там с постоем на посаде, а то вести по дороге растряс, а до меня так и не донес?

Денщик виновато шмыгнул носом, что было дурным знаком.

– Не хотят принимать, боятся. Уж я сулил, что заплатим, не верят.

– Или кто запретил принимать, – Микула посмотрел на цедящего брагу посадника Божена. – У кого б все про мутную водицу местную расспросить, а?

Ответ сам подвернулся под руку. Втиснувшись промеж воев Микулы, словно так и должно быть, сидел пронырливый дьяк Терентий, подкладывая себе поминальных пирогов и подливая в чарку за двоих. По-хорошему, ему бы следовало сейчас поминать почившего князя на торгу, но не тот это тетерев, чтоб простым петухом по двору скакать. «Вот его-то сейчас и пощиплем», – Микула махнул дьяку подсесть рядом с собой. Терентий, как пойманный у крынки со сметаной кот, сразу как-то пожух и съежился.

– Иди, не робей, – подбодрил его Микула.

Дьяк робко, со всем почтением, примостился на краешке лавки рядом с грозным ватаманом.

– А что, Тереша, ты ж тут все ведаешь, чай, секретов от тебя в тереме княжьем нет?

– Да где мне убогому, – кашлянул Терентий, не уразумев, куда Микула клонит.

– Больно скромен ты, как я погляжу, – в бороду усмехнулся ватаман. – Дарьи Глебовой мать из какого рода?

– Так из местных, – как и все здесь принялся вилять Терентий.

Микула наполнил свою чарку до краев и сунул дьяку:

– Помянем.

– Помянем, – польщенный, жадно начал глотать обжигающую жидкость Терентий.

– Так чего там? – напомнил Микула.

– Из Кручиничей.

– Кто такие?

– Ну как же, – расслабленно, как дружку, начал вещать Терентий, сверкая пьяными глазками. – Кручина, боярин ростовский, по наказу князя Андрея, рекомого Боголюбским, град для Святой Богородицы закладывал, и первым посадником здесь сидел. Так вот.

– И как же такая девка на ложе князя оказалась? – при этом Микула невольно взглянул туда, где сидела Дарья, но к его огорчению, гордячки уже не было, ушла, а он и не заметил.

– Так это, – Терентий придвинулся ближе, понижая голос до шепота. – Отец Елицы, Михалко Кручинич, помер и матушка померла, а сестрица Матрена за мужем в Городце жила. Так сироту на пригляд князь покойный Глеб забрал, девка уж на выданье была, не гоже одной было жить. Должны были жениха приглядеть. Ну, чего там да как, того я не ведаю, а только вскоре Глеб с сыном Ростиславом поехали ему невесту сватать, светлую княжну Евфимию, а княгиня Евпраксия Елицу выгнала, да с позором, та брюхата оказалась… – Терентий замолчал, нервно оглядываясь.