А вот Солоше ничего никому доказывать не требовалось, она была на своем месте, в окружении мамок, нянек, холопок, залюбленная и заласканная, и от того немного капризная и взбалмошная, а еще наивная в своем твердом убеждении, что окружающий ее мир незыблем и никуда не денется. Вот и ушкуев встречала как очередную забаву, не понимая всей сложности узора, который плела ее хитроумная бабка. Всегда веселая и бойкая, многим Соломония нравилась больше гордячки Дарьи. «Пташка наша певчая», – шептали горожане, по-доброму улыбаясь. А Солоша и вправду была похожа на птаху – маленькая, проворная, несмотря на небольшую полноту, которая ее ничуть не портила, а еще непоседливая, открытая миру, с приятным румянцем во всю щеку и распахнутыми синими очами: «Принимайте меня такой, как я есть!» – кричали они.

– Ну, чего ты так медленно, не успеем же? – прикрикивала Соломония на Дарену.

Они незаметно выскользнули на двор, прошмыгнули за спинами устремившей взоры к воротам толпы, и поднялись по крутым ступеням одного из боковых прясел детинца. Отсюда в бойницу можно было увидеть лишь кусок площади, зато, когда гости пожалуют на княжий двор, любопытным девицам с высоты откроется вся картина. Уже сейчас видно толпу возбужденно переговаривающихся бояр, петухом разряженного посадника Божена, насупленных кметей при мечах. На пороге в сенях на вынесенном для нее столе https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn10 сидела княгиня-мать, где та, дремлющая в блаженной неге, старуха? Евпраксия, сияя драгоценными каменьями, бодро держала голову, хилые плечи расправились, даже согнутая годами спина стала ровнее. Щуря от сияющего молодого снега подслеповатые глаза, княгиня-мать смотрела в распахнутые ворота, поверх голов беспокойных подданных, всем видом показывая уверенность в выбранном пути.

Рядом крутился княжич Ярослав, без конца поправляя на поясе ножны небольшого меча. Княгиня Евфимия, очень похожая обликом на дочь, только остепенившаяся, раздобревшая, без былого задора, сидела в сторонке, прижимая стоявшего рядом младшего сына Михалко. По ее лицу бродило откровенное равнодушие, казалось, она отбывала неприятную повинность, и, если бы не властная свекровь, давно бы ушла прочь. «Не верит, что помогут», – с сочувствием отметила про себя Дарена. А поверила бы она сама, если бы такое приключилось с ее мужем? Да кто ж знает.

Смотреть на чужое горе не хотелось, и Дарена отвела взгляд.

– Едут, едут!!! – разнеслось сначала за стеной детинца, а потом и перекинулось за ограду.

Толпа загудела. И тут Дарена увидела Ведана. Он стоял промеж молодых бояричей, как ни в чем не бывало перекидывался шутками, ухмылялся и игриво крутил край кушака. Эта обыденность после страшного вечера всколыхнула гнев, Дарена сжала кулаки. К досаде, на щеке красавчика остался лишь легкий порез. Интересно, что он врал дружкам? Ножом случайно махнул? Ведан почувствовал чужой взгляд, поднял голову, чинно поклонился, скалясь. «Ничего, в следующий раз не промахнусь!» – обдало волной гадливой ненависти. А ведь он ей нравился, чего уж греха таить. Неопытной девице сложно устоять перед очами-озерами и сладким шепотом. И ночами ворочалась с боку на бок, жалея, что вырвалась из крепких рук, не позволив ощутить вкус мужских губ. Думалось, не будь женат, так кинулась бы в омут чувств, да, может, и согрешила бы… может… Теперь все как рукой сняло, словно морок пред глазами рассеялся, открывая пустоту. Весь облик смазливого сокольничего вызывал тошноту, напоминая ужас, испытанный на краю беды. «А и вправду, сказать Дедяте, пусть накажет его за меня, нельзя же зло так, безнаказанным, оставить? Нет, у Дедяты семья, детки, подставит себя из-за аспида этого. Не хочу того».

Дарена отвернулась к воротам, как никогда ощущая беззащитность. «Где же князь, куда мог подеваться? Уж он бы за меня заступился, при нем такого не было, все недруги дальними кругами обходили?»

А на широком княжьем дворе вдруг установилась тишина, прерываемая лишь краткими перешептываниями. Первыми в ворота въехали воины-находники. В легких кожушках, накинутых поверх кольчуг, блистая начищенными шеломами, новгородцы спешились, не доезжая до крыльца, с важностью поклонились княгине и княжичу и отвели коней в сторонку. Дальше на двор начала въезжать нарочитая чадь: дорогие мятли https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn11 , опушенные мехом шапки, сафьяновые сапоги – встречай, Гороховец, по одежке. Все ближние дружинники ватамана были при мечах в резных ножнах, а их кони красовались в ладной упряжи. Не чумазая голытьба с севера прибыла, кость как собаке им не кинешь. Ой, дорого придется расплачиваться княгине за помощь вятской ватаги! Не только Дарене в голову пришла эта мысль, она видела, как хмурился посадник Божен, как едва заметно качали головами гороховецкие бояре.

А вот и сам ватаман, пешим ступил в княжий детинец. Рослый, с мощным торсом, без шапки, с рассыпавшимися по плечам пшеничными кудрями. Одет скромнее своих мужей: короткий кожух без узорочья, из-под него торчала серая свита, меч в неприглядных тертых ножнах. Только сапоги хороши, Дарена любила справную обувку и наметанным взглядом сразу то приметила. Вроде бы и шел почетный гость, демонстрируя миролюбие и выказывая почтение княжьей семье, а все ж не было в его облике смирения, словно забавлялся. Лицом не красавец, скуластый, с широким крупным носом и выцветшими бровями, годами не стар, но уже с печатью бывалого воина.

– Фу, деревенщина, – разочарованно протянула Солоша, – на медведищу похож.

– Скорее на волка, – прошептала Дарена.

«Матерого вожака стаи», – мелькнуло в голове. Чужак ей не понравился, она затылком ощущала исходившую от него буйную силу своевольного, привыкшего жить по своим правилам человека, такого под себя не согнешь, будет делать, то, что сам возжелает. «Не хищного ли зверя запустила княгиня в овчарню?»

Первым ватаман подошел к растерявшемуся священнику за благословением, батюшка Патрикей торопливо его перекрестил, что-то пришепетывая. Чужак направился к княжьему крыльцу, небрежно поклонился княгине-матери, та благосклонно махнула в ответ. По граду поплыл радостный колокольный звон. Гость и хозяйка вошли в сени.

– Было б на что смотреть, лучше б у теплой печки остались, – капризно поджала губки Солоша, будто это Дарена дергала ее за рукав, уговаривая выйти на мороз.

– Ну, так пойдем к печке, – усмехнулась Дарья, подбирая подол, чтобы спуститься. – Ой, наши, наши! – обрадованно вскрикнула она и, забыв про величественную осанку, побежала вниз, встречать лучшего кметя покойного деда.

Дедята заметил хозяйку, широко заулыбался.

– Благослови Бог. Все ли ладно, светлая княжна?

– Не называй меня так, – как пред отцом со смирением раскланялась Дарена. – Все ладно, Беренея и детки по тебе скучали. Я на днях была у них.

– Не гневайся, да я уж домой успел заскочить, пока вся эта суета шла, – смутился Дедята.

– Да какой же гнев, дома, и слава Богу! – засияла улыбкой Дарена.

Лично преданных ей людей было мало, и она умела их ценить.

– А что, Тереша, возьмешь меня замуж? – Устинья подсела к столу и подперла рукой подбородок, устремляя на молодого дьяка игривый взгляд.

Терентий поперхнулся пирожком, закашлялся, постукивая себя в грудь.

– Белены объелась, ты ж челядинка, не ровня мне? – выдавил он наконец, откладывая недоеденное угощение.

– Да ну, а я думала, боишься на ложе задавлю, – и Устинья закатилась звонким хохотом.

– Тьфу на тебя, – Терентий снова с аппетитом принялся за пирожок. – грибов могла б и побольше положить, пустой совсем.

– Так то для супружника буду погуще класть, а тебе и так сойдет, – и бровью не повела Устинья.

К Усте на пироги Терентий захаживал частенько, все надеясь, что бойкая девка не только накормит, но и еще чего… Хитрая Устя за стол сажала, беседы неспешные вела, расспрашивала о том о сем, позволяла Терентию покрасоваться, не подлавливала на мелком вранье, давая развернуться тщеславию, а еще брала подарочки, но не больше, выскальзывая шустрой белкой из нерасторопных рук всякий раз, как Терентий пытался ее приобнять, а то могла и кулаком по уху приложить, но так, не сильно, для порядка. Крепкая и высокая, но по-женски гибкая, с тонкой косицей-змейкой, Устя манила и радовала взор. Вот и ходил Терентий, пока холостой, а чего б и не зайти, разве ж чего худого, так, отобедал, да и вон.