– Зови светлую княгиню трапезничать, – выдохнув, махнула Дарья Вторице. – Дедяте передай, – обернулась к Фролу, – пусть вилы, ухваты, топоры, ну и еще чего там есть, готовят. И пусть все же поможет Божену, скажи, крестница его об том молит.

За трапезой Евпраксия сидела так же замороженным сухим древом, шамкала беззубыми губами и почти ни к чему не притрагивалась. Дарена ерзала на лавке, прокручивая в голове только одну мысль – что же делать?

– А может вече собрать? Ну, чтобы примирить всех, разъяснить…

– Чтоб они глотки друг дружке прямо у божьего храма начали резать? – усмехнулась Евпраксия.

– Ну, разве нельзя вразумить, у отца Патрикея же вчера получилось?

– Пироги горчат, – отодвинула Устину сдобу Евпраксия, – горькое все, даже мед.

«Ну, отчего же она не поможет, ну, ведь она опытная, столько лет за спиной сына градом вертела? Чего ж сейчас?» – Дарья с тоской посмотрела на то, что осталось от некогда грозной княгини.

– Ну, нельзя же так, взять да руки опустить?!

– Так не опускай, кто ж тебе не дает? – усмехнулась старуха. – Иди, увещевай, проси, в ножки можешь им бухнуться.

Помощи с этого края не будет. И снова накрыла тоска и беспомощность.

– А кума сказывает, что дурные людишки из Ильи Пророка иконки да кадила повынесли, – подала голос от двери Вторица, подливая масла в огонь. – Нехристи проклятые. Суда божьего на них нет.

Получается – грабеж не стихает, а лишь набирает обороты, а они здесь смиренно пироги жуют! Дарья вскочила, устремляясь к двери, но в дверном проеме появилась высокая фигура Микулы. Княжья дочь невольно отпрянула назад, сбивая дыхание.

– Прощаться пришел? – насмешливо проговорила Евпраксия, с аппетитом кусая только что отвергнутый пирожок.

– За платой за простой пришел, как обещано было, – спокойно отозвался ватаман.

Дарье показалось, что меж ней и Микулой разверзается пол. Какое разочарование! Да нешто он не видит в каком они положении, чтобы еще и платы просить?! Да как он может? Да как можно было такого любить?!

– Коробов тех нет, невестка с собой увезла, – с издевкой ответила старая княгиня, щуря глаза, – но уговор есть уговор, можешь походить да присмотреть себе, чего хочешь, – она широким жестом провела вдоль пустых стен. – Тут у нас людишки иконы из божьего храма выносят, так, может, и ты чего возьмешь, царские врата с петель ладно снимаются, – княгиня выжидательно посмотрела на ватамана, ожидая ответа на оскорбление.

Микула, пододвинув лавку, нагло сел за стол и тоже стал жевать румяный пирожок. Дарья осталась соляным столбом стоять посередине трапезной, ноги не двигались, мир кололся на части, с гулким эхом обрушиваясь в бездонную пропасть.

– Златых врат мне не надобно, – подлил себе кваску Микула в Дарьину чашу, – я коней из княжих конюшен заберу.

Коней?!! Последнее ценное, что не успела увести Евфимия! Дружины нет, брони нет, оружия нет, а теперь еще и коней заберут!

– Коней не дам! – с яростью выкрикнула Дарья, сжимая кулаки. – Нам кони самим понадобятся. Ну, что ты молчишь?! – подлетела она к бабке и без всякого почтения дернула ее за рукав. – Ну, скажи же ему, ну хоть что-нибудь?!

– Пусть забирает, – отмахнулась Евпраксия.

– Да как забирает! Не дам. Слышите вы, оба?! А я не дам. Я народ соберу, мы у конюшен с вилами встанем. Не дам коней! Не дам?! – она с яростью грохнула кулачком по столу, отчего крынка с квасом опрокинулась, а пенистая жидкость стала разливаться широким кругом, закапав Микуле свиту.

– Дурная девка, – выругался Микула, отодвигаясь от стола и стряхивая капли с одежды. – Кони мне нужны, в дозоры выезжать, наши по высокому снегу ходить не обучены, – укоризненно посмотрел он на Дарью. – Остаюсь я.

Остается?! Да как же жалко, что крынка уж опрокинулась, да как же хочется вылить ему квас еще и на кудрявую голову. Остается он! А сразу нешто нельзя было этого сказать?!

– С чего бы это? – приподняла седую бровь старая княгиня.

– Крест целовал, что до весны останусь. Не хочу клятвы преступать, – медленно проговорил Микула, уже не глядя на Дарью.

– Я с тебя клятву снимаю, – хрипло проговорила Евпраксия, убивая последнюю надежду для града.

Да что с ней? Зачем она так?! Дарья посмотрела, как бабка мелкими движениями рвет пирожок на крошки, раскладывая их в рядок. Да она из ума выжила от горя?! Как же Дарена этого сразу не заметила?! На глаза навернулись слезы, только бы Микула не заметил.

– Я с себя клятвы не снимаю, – где-то над ухом пролетел ответ ватамана.

– Да я от своего слова должна отречься, – зло улыбнулась Евпраксия, – унука моя, что тебе обещана, сбежала да сюда уж не вернется.

– Шутил я, чтоб спесь с тебя сбить, – так же дерзко улыбнулся и Микула, – жена мне не нужна.

Сердце Дарены кольнули тоненькие ледяные иголочки.

– Она теперь здесь хозяйка, – равнодушно кивнула Евпраксия в сторону Дарьи, – коней тебе даст, коли столкуетесь.

– Ну, так прикажи, добрая хозяйка, коней запрячь, имей милость, – потешаясь, нарочито вежливо проговорил Микула, кланяясь княжьей дочке в пояс.

– Прикажу, – сухо ответила Дарья.

Они вдвоем вышли из трапезной и молча пошли к конюшням, меж ними из распахнутых где-то внизу дверей летел сквозняк. У гридницы ватамана нагнали его сотники.

– Что прикажешь? – с готовностью спросил седовласый Вадим.

– К ополченцам приставить мужей по опытней, пусть обучают. Коней сейчас гляну, потом к дозору готовить. На стенах караулы усилить. Сани с пристани в град втащить, да городню начинайте там возводить, а то гуляй – не хочу. По селам еды в запас закупить, осада затянуться может. И еще, смутьяна того, что коробейник, повесить на торгу, да не снимать, чтоб в назидание было.

Вот так, легко у него все и просто. Какая там из Даренки хозяйка, вот он, хозяин, рявкнул – и все побежали исполнять. А хозяйкой Дарье уж не быть, не нужна ему в дому хозяйка.

Они остались одни, в той самой клети, где когда-то поцеловались в первый раз. Сейчас здесь было темно и мрачно. Микула неожиданно притянул Дарью к себе и принялся жадно целовать. Она растерялась, не зная, как себя вести, оттолкнуть или раствориться в поцелуе. А губы были такие горячие, требовательные, бесстыжие. Как не похож был этот поцелуй на прежние. Ласки стали смелей, откровенней, выставляя все желания. Мрачная комната начала кружиться в водовороте новых неведомых ощущений, а сердце готово было, раздвинув ребра, выпрыгнуть наружу.

– Придешь сегодня ночью погреть? – прошептал Микула, целуя тонкую мочку уха.

– Замуж больше не зовешь? – поймала Дарена его голову ладонями и внимательно посмотрела в волчьи очи.

– Замуж зовут, чтобы жить, а я умирать остался, – так же серьезно глянул он на нее в ответ, – зачем мне жена? Придешь?

– Так вот какую ты плату на самом деле просишь, – расцепила его объятья Дарья, с обидой поджимая губы.

– Да не так уж и велика, – холодно отозвался Микула и, развернувшись от конюшни в другую сторону, зашагал прочь, оставляя Дарью со своими мыслями… и выбором.

Дарья сидела, немигающим взглядом глядя на лучину. Ночь надвигалась быстро и неотвратимо. В душе черным варевом мешались разочарование, обида, злость, стыд и еще много всего. Должна ли она повторить судьбу матери? Надо ли ей жертвовать честью ради града? Оценят ли они ее жертву? Нет, лишь втопчут в грязь, смакуя ее падение. Она не княгиня, и даже не княжна, чтобы нести тяжесть власти. Почему они на нее так легко все взвалили, чего от нее ждут? Она теремная девка и мира не знает. И его, как оказалось, совсем не знает… А он жестокий, холодный, злой… волк. И ведь он про то ей толковал, да только она желала слушать только свое глупое сердечко.

– А правда, что ватаман вятский остается? – робко заглянула в комнату Устя.