– Что здесь стряслось? – растерянно проводила мужские спины Дарья.

– Вои из Рязани вырвались, сказывали, Рязань тартары пожгли, на полу-ночь идут. На полу-ночь – это сюда.

– Так, может, врут. Не добрые они были, может, то тати? – вспомнила Дарья сумрачные тени.

– Может, – мрачно проговорил Божен, – как пришли, так и сгинули.

– А мои? – осторожно спросила Дарья.

– Евфимия детей под мышку да к Владимиру, к Великому под защиту поутру выехала. Не мог я ее не пустить, не мог. Я бы и сам, если б… – Божен, не договорив, лишь сокрушенно махнул рукой.

– А княгиня Евпраксия? – замирая, спросила Дарья.

– В детинце сидит, теперь и носу не высунет, из-за нее ж дружина полегла.

– Она в детинце? Они ее бросили?!

– Да она и сама б не поехала. Куда ей.

– Бабушка! Она там?! Но в детинец же сейчас люд повалил, – Дарья метнулась было за толпой, но Божен поймал ее за руку.

– Ушкуйники на прясла встали, куда нашим дурням против них? Сейчас поорут у стен, развернутся да снова на нас попрут. Я жену и детей на двор к Матрене успел отправить, схорониться, а сам здесь, у Божьего порога, помирать буду.

– Да нешто их вразумить нельзя, да чем ты пред ними виноват? – жалобно всхлипнула Дарья.

– Вот, гляди, из-за кого ты осталась, жизнь свою загубила, – это к церкви подъехали Матрена и Патрикей. – А им плевать на тебя, – с укором молвила тетка, и не понятно было про кого она говорит – про жестокосердную родню или гороховецких буянов.

Тетка сошла с саней, сокрушенно покачала головой, разглядев вблизи помятого племянничка.

– Не ведают, что творят, – вздохнула Дарена.

– Иди с Дедятой к детинцу, тебя не тронут.

– А вы?

– И мы, как стемнеет, туда же прорвемся, – Матрена говорила уверенно и властно, показывая, что не потерпит возражений. – Жирослав воев снарядит сопроводить, в полночь Серебряные ворота нам отворите.

– А где поп? – указал на пустые сани Божен. – Только что ж здесь был?

– Так он к детинцу пошел, – указал гридь Фрол. – Вразумлять, должно.

Старец Патрикей, дергая за полы тулупов одного за другим самых разгоряченных мужей, крестил их, сокрушенно качая головой: «Уймись, уймись», – бормотал он. Гороховецкие сначала ершились, потом все же прикладывались к руке и, чуть остыв, отходили в сторону.

– Что ж нам, отче, делать-то? Что? У нас детки малые, – жалобно вопрошали здоровенные детины.

– Молитесь, молитесь, детушки, молитесь. Бог милостив.

В кольце гридей Дарья тоже подошла приложиться к руке. Патрикей, перекрестил ей макушку:

– Ступай, ступай к светлой княгине. Худо ей сейчас. Все ступайте по домам. Готовьтесь.

К чему готовится, старик не стал уточнять, пусть каждый толкует по-своему.

То ли увещевания старца подействовали, то ли направленные на толпу из волоковых оконцев луки ушкуйников, но гороховецкий люд стал расходиться. Дарья прошла под Золотыми воротами на заполненный вятскими воинами двор. Завтра они съедут, кто оборонить сможет княгиню и бояр, схоронившихся за деревянными стенами внутренней крепости?

– Не тужи, народец успокоится, привыкнет, – прочел ее мысли Дедята. – То они со страху чудят. Ко всему привыкают, и к тревоге тоже. Завтра ополчение набирать станем.

– Д-да, – рассеянно кивнула Дарья, – при гриднице броня есть, раздать нужно. Я прикажу.

На мягких ногах она побрела к терему. Ее встречала непривычная тишина. Комнаты и бесконечные переходы не оглашал веселый смех и болтовня слуг, пустота действовала гнетуще.

Дарья сразу отправилась в покои Евпраксии.

– Есть кто? – пошумела у входа.

И ни звука. Сердце болезненно сжалось. Дарья пересекла подклеть. Из-за угла послышались громкие всхлипы и стоны. Дарья ускорила шаг.

На лавке сидела нянька Вторица, утирая слезы огромным убрусцем. Она подняла на Дарену опухшее мокрое лицо.

– Бросили меня, не нужна, – жалобно проговорила нянька. – Деток растила, пестовала, живота не жалела, и вот благодарность, – и Вторица снова в голос зарыдала.

Молча обойдя няньку, Дарена отправилась дальше.

– Есть кто? – повторила она вопрос на перекрестье горниц.

Испуганные челядинки стали вылезать из боковых дверей, кидаясь к Дарене и целуя ей руки.

– Дарья Глебовна, Дарья Глебовна! – голосили они. – Княжна наша светлая, да разве ж ты со всеми не уехала?

– Матушка-княгиня где?

– В палатах княжьих у стола сидит, с утра ничего не ела, – пожаловалась одна из старух-челядинок, – поговори уж с ней, так же себя и заморить можно.

Дарена растерянно махнула и побрела к палатам.

Евпраксия сидела на ступенях у опустевшего княжьего стола, привычно завернувшись в шубу, взгляд был обращен куда-то в себя, шея с трудом держала голову, было ощущение, что на старческие плечи взобралось верткое горе и давило некогда гордую княгиню к земле.

Дарена медленно приблизилась. Княгиня равнодушно посмотрела на унуку и снова ушла в себя.

– Студено на ступенях сидеть, пойдем в горницу, – как можно мягче проговорила Дарена.

– Где ты была? – раздраженно бросила Евпраксия.

– С теткой Матреной… и отец Патрикей с нами был, – для убедительности добавила Дарена, не вдаваясь в подробности.

– Она их увезла, – дрожащими скрюченными пальцами погладила Евпраксия холодный мрамор княжьего стола.

– Они вернутся. Зато живыми останутся, – робко напомнила Дарена.

– Князь должен умирать со своим градом! – рявкнула Евпраксия.

– Но Павлуша же совсем дитя.

– Он князь! Все загублено, все труды напрасны, мать твоя сгинула напрасно. Она мне мстит, чую, ее месть.

– Опомнись, ты что такое говоришь? – возмутилась Дарья, ей не хотелось, чтобы лишний раз трепали имя матери, а из уст бабки это звучало особенно болезненно. – Она молится за всех нас.

– Не-ет, – нервным хохотом скрипнула старуха, – давеча явилась мне, свечу, горящую, в руки совала. Возьми, говорит, согрейся.

– Так свеча – это ж хорошо, я ж говорю – молится она за нас.

– А ты на нее не похожа, – насмешливо проговорила Евпраксия, упирая в Дарью бесцветные глаза. – Она бы за любимым побежала, на край света пошла бы, коли б поманил, ни про кого б другого и не помыслила б. А ты вот, стоишь, да выжившую из ума старуху ублажаешь. Руку дай, поднимусь.

Дарена послушно подставила локоть под цепкие пальцы.

– Надобно броню из клетей, что при гридницах, людям раздать, – напомнила она бабке.

– Зачем? – отмахнулась Евпраксия.

– Ополчение сбирать, на стены становиться, – удивилась ее безразличию Дарена.

– Чтоб дольше помучались? – одарила ее усмешкой старая княгиня.

– Но как же?! Вдруг получится. Надо же попробовать.

– Делай, что хочешь, – откинув руку Дарены, зашаркала к своим покоям Евпраксия.

– Поешь хоть, – крикнула ей вслед Дарена.

Бабка ничего не ответила.

– Не станешь есть, силком велю накормить! – прикрикнула Дарья, разозлившись.

– Поем, – буркнула Евпраксия, скрываясь в черноте теремных переходов.

А ведь старая ведьма права – Дарья пожертвовала любовью, отказалась от счастья, и что получила взамен? Родня сбежала, даже не помыслив ее искать и забрать с собой, горожане с упоением грабят дворы отъехавших соседей и чуть не повесили ни в чем не повинного Божена. Бабка горюет лишь об опустевшем столе, ей вообще плевать на судьбу внуков. Матрена с Дедятой и сами могут позаботиться о безопасности близких, уж они на свете дольше живут, чем юная дева. А что же сама Дарена? А она осталась одна в больших княжеских хоромах, и не княгиня, и не княжна, и не невеста.

Надо собраться. Завтра ударить в вечевой колокол, собрать людей, раздать оружие и броню, кликнуть оставшихся воевод, пусть расставят ратных на стены да выставят дозоры, а еще, наверное, доброхотов по Муромской дороге отправить. Кажется, так делают, чтобы заранее знать, что враг на подходе.