– А я его дитя вместо него в пухлые щеки целовать стану да люльку качать, – самой себе улыбнулась Дарена.

«Ой, глупая баба! А дальше-то что? Это ты байстрючка княжья, а твое дите будет прижито от вятского татя. Каково ему будет?»

– Тем, кто выживет, все по-другому видеться будет. Проживем.

«Нет глупей, влюбленной бабы», – припечатал кто-то злой и отбежал прочь.

Конь принюхивался к новому хозяину, косился на вычурные новгородские сапоги, недовольно фыркал и норовил взбрыкнуть. Микула никогда не ходил в лихих наездниках, шаткая палуба насада была ему много ближе седла, но природное упрямство не давало отступить. Он выбрал именно этого гнедого красавца и теперь крутился изо всех сил, пытаясь не свалиться в сугроб. Плеть пока не применял, обходился лаской и уговорами, вызывая усмешку Вадима. Тот выбрал смиренную старую кобылку и легко трусил рядом, успевая оглядывать окрестности.

А кони гороховецкие действительно были приучены покорять снежные просторы, они шли упорно и твердо, не пугаясь погружаться глубоко в рыхлые сугробы и мощными рывками перескакивая буреломы.

– Здесь два пути – или прямо по реке, или наперерез, лесом. Дозор поставить и там, и там, – то ли советовался с сотником, то ли рассуждал сам с собой ватаман. – Булгары сказывали, чужаки сначала малые отряды пускают, разведать. Нам не проспать надобно. Ежели разведка – перебить в поле, а вот ежели все войско пожалует, сразу запираться в граде. И как думаешь, – Микула понизил голос, – может, Дарью Глебовну в ловчей стороже схоронить, ну, от греха?

– Не добро, – отозвался Вадим, – сторожа на пути стоит, набрести случайно могут, да и град волноваться станет, ежели и княжья дочь пропадет. Ей сейчас чаще к торгу выходить надобно, чтоб ее видели.

– Старуха пусть выходит, – рыкнул Микула. – Ежели что, как ее вывести успеть?

– Древняя она, не пойдет никуда, – хмыкнул Вадим, хотя прекрасно понял, о ком ведет речь ватаман.

– Да может ее связать, да насильно в Торжок к дядьке отправить? – не заметил поддевки Микула, погруженный в свои думки. – Ворчун мой рад будет, утешенье ему в старости, пусть развлекает старика да дворню ленивую гоняет, она сможет, все смиренно вдоль стенки ходить станут. Давеча мне такую оплеуху отвесила, до сих пор в ухе звенит.

– А чего ж это Дарья Глебовна тебя, горемычного, побила? – хитро сощурился Вадим, и только тут Микула понял, что взболтнул лишнего.

– Да так, по делу схлопотал.

– Ума не приложу, за что ж зазноба по делу-то приложить может. Нешто можно девке то позволять, разбалуется? – Вадим произнес все это ровным тоном, вроде как сочувствуя.

– Предложил за охрану града ночкой темной погреть, – пряча глаза, буркнул Микула, – а она побила меня да не пришла, – выделил он голосом последние слова.

– Да так еще пару раз не придет и обрюхатишь, – серьезно посмотрел на него Вадим.

– Тебе откуда ведомо? – вздрогнул Микула.

– Да так, наугад ляпнул, а ты и проболтался, – расхохотался Вадим.

– Молчи про то, – оглянулся ватаман на ехавших в отдалении воев. – Крестным сыну моему будешь, – уже серьезно добавил он, – нам бы вырваться. У них даже лаза из града нет, куда этот тесть, Царствие ему Небесное, глядел?

– Да не везде тот лаз можно выкопать, дело больно хлопотное.

Еловые лапы ломились под тяжестью снега, стоило задеть чуть шапкой, и вниз обрушивался бодрящий поток, щекоча нос и просыпаясь за ворот. Впереди опытной гончей ехал доброхот Проняй, все время прислушиваясь и всматриваясь в лесную чащу. Его старательная сосредоточенность передавалась и другим воям. Хоть умом и разумелось, что от Рязани к северу тянулось еще много богатых городов и селищ, и по срокам враг ну никак не мог оказаться под стенами Гороховца, а все ж тревога досаждала, ощущение быстро затворяющейся западни не отпускало.

– Можно ли вырваться из осажденного града? Как кольцо разорвать? – Микула снова и снова возвращался к этой мысли. Как вывести свою Подаренку, спасти упрямицу?

– Ну, допустим, вся рать степная к Гороховцу не пойдет, – начал рассуждать Вадим. – Соберутся в кулак да на Владимир и Ростов попрут, или же разбредутся малые грады разорять. Сюда придет дружина, больше, чем наша, а все ж не без числа. Значит кольцом сильно плотным опутать не смогут.

– Не смогут, – согласился Микула.

– Жарко станет, силы соберем в кучу и, где более всего тонко, вырвемся.

– У Серебряных ворот на полуночи сподручней бы было, там леса гуще, быстрей укрыться можно. И еще с конями прорываться надо, пешим далеко не убежишь.

– Ну, если, как ты хочешь, через чащу, оврагами да буреломами, так без коней и проще?

– Думать надобно, Дедяту привлечь, он здесь небось каждый куст знает.

Лес начал редеть, сквозь толстые стволы открывалась речная пойма, с очередной петлей извилистой Клязьмы. За рекой белела широкая равнина заливного луга.

Конь под Микулой обрадовался вольному простору, и припустил, ровняясь с конем Проняя.

– Нельзя туда, – остановил Проняй, – там бредет кто-то. Не могу рассмотреть пока.

Микула с трудом придержал коня. Проняй спешился, и хитрым лисом, сильно пригибаясь к земле, заскользил к опушке. Микула тоже с нескрываемым облегчением соскочил со своего норовистого гордеца, привязал его к дереву, и начал красться вслед за доброхотом. Остальной дозор остался ждать приказа.

Сколько Микула не присматривался вдаль, напрягая глаза, никакого движения на равнине он разглядеть не мог.

– Да может тебе почудилось, там же нет никого?

– Идут, не пойму – один или двое, или один с собакой. Второе пятно уж больно маловато.

– Да люди ли то? – Микула проследил за указательным пальцем Проняя.

Да, там действительно была какая-то тень, маленькое черное пятнышко с неровными краями.

– Дети, это ж дети! – Поднялся из сугроба доброхот.

– Да быть того не может, откуда б здесь детям взяться, в дне пути от града? – проговорил Микула, но и сам теперь четко различил две крошечные фигурки. Одну повыше, другую совсем уж маленькую.

Он уже собрался бежать за конем, но Проняй предостерегающе остановил.

– Не спеши, ватаман. Ловушка может быть.

Дети пересекали равнину. Старший волочил за руку младшего, младший время от времени упирался и падал на снег, старший терпеливо поднимал его, наклонялся, очевидно что-то говорил, и снова тащил меньшого вперед. Микула вертел головой, пытаясь разглядеть еще кого-либо, тайного врага, погнавшего детей по бескрайней равнине, но взгляд натыкался лишь на камыши и чахлый кустарник.

– Едем? – вопросительно обернулся ватаман к доброхоту.

– Еще б подождать, – покачал головой осторожный Проняй.

И тут Микула узнал старшего мальчика. Да может ли такое быть?!

– Ярослав!!! – заорал Микула, что есть мочи, прикладывая ладонь ко рту.

Мальчик резко остановился, завертел головой. Неужто услышал?

– Ярослав!!! Быстрее, туда!

Все завертелось, отряд спешно начал спускаться на равнину. Конь, словно почуял, что сейчас баловаться не стоит, и пошел ровно, без скачков.

– Ярослав! – еще раз крикнул Микула, чтобы мальчонки не испугались вооруженной ватаги.

Юный князь, поворотившись к брату, стал указывать на приближавшихся всадников и приветственно замахал шапкой. «Откуда они здесь? Что могло произойти? Где княгиня с княжной?» Микула ускорил бег коня и добрался до детей первым. Спрыгнул почти на ходу, подлетел к бедовым скитальцам, падая на колени. Ярослав доверчиво кинулся Микуле на шею, шмыгая носом и борясь с подступающими слезами.

– А я д-думал, н-не дойдем, темнеет уже, – пролепетал он.

– Руки, ноги чуете? – стаскивая рукавицы, кинулся осматривать кожу на детских пальцах Микула. – Княжич, иди-ка тоже погляжу, – притянул он к себе и испуганного Михалко. – Пальцы на ногах чуешь, пошевели? К лесу да огонь разводить! – рявкнул Микула на своих воинов.