– Княгиня Евфимия требует сыновей ей возвратить. Вот послала, – кашлянул он, обводя взглядом собравшихся.

Евпраксия восседала за столом на княжьем месте, по правую руку от нее усадили Божена. Посадник сверлил бывшего дружка презрительным взглядом и недовольно хмурил густые брови. Дарья занимала место, некогда принадлежавшее Евфимии. Было неуютно, но бабка настояла. Микула, привольно рассевшись на соседней лавке, цедил из чаши хмельное и казался абсолютно равнодушным к происходящему действию.

– Так что… уж соберите, отъехать сегодня нужно, – добавил Рыжка, утирая усы.

– А разве унуки не с ней? Она что ж, детей растеряла? – наигранно-удивленно округлила очи Евпраксия.

– Прости, светлая княгиня, но до обид ли сейчас? – Рыжка тревожно оглянулся. – Юрия Великого рать поганые под Коломной разбили. Крепкая сечь была. Несть числа им. Поспешать надобно, скоро дороги перекроют, тогда уж не вырваться.

– Ну, коли Юрия разбили, так пусть у Юрия голова и болит, – ровным по-молодому твердым голосом проговорила Евпраксия. – Выступать надо было раньше, когда рязанцы на подмогу звали.

– Да что теперь прошлое поминать да локти кусать, – возразил Рыжка. – Об этом дне следует думать. Заслона нет, поганые, что тараканы, во все стороны разбегутся. Надежней во Владимире затвориться, чем в малом Гороховце чуда ждать. Себя не жаль, детей пожалейте.

– Они не дети, они князья, – повторила Евпраксия сотни раз произнесенное ей заклинание, – и место их в граде.

– Но Михайлушка к матушке просится, – попыталась возразить Дарья, чувствуя смятение.

– Да тут полно мамушек да нянюшек, – гневливо отмахнулась бабка. – Зачем им худая мать, что чад своих по дороге утеряла?

– Опомнись, светлая княгиня, нешто сердца у тебя нет? – нарушая приличия, пошел в наступление Рыжка. – День и ночь слезы светлая княгиня Евфимия проливает, душу рвет. Отпусти, а как гроза минует, так целыми и невредимыми воротятся.

– Не отпустим мы князя, – подал голос Божен, опираясь о стол тяжелым кулаком. – Княжича можно и пустить, мал еще, а князь Ярослав должен при своем граде быть. Народ только духом воспрял, лицезрев светлейшего. А утечет опять, смута новая начнется, а нам сейчас того нельзя.

– Так ночью ежели выедем, кто ж узнает, что его в граде нет? – напирал Рыжка, обращаясь уже к Божену. – Не сказывайте и все тут.

– Врать не обучены, это ты у нас из лжи кружева, что девка, плетешь, – уколол бывшего дружка Божен.

– Красуйся – красуйся, умник. Как городня запылает, посмотрим, как ты запоешь, – разозлился Рыжка. – Матери детей отдайте!

– Нет! – рявкнула Евпраксия. – Это ей покажешь, – сунула она под нос воеводы кукиш.

– Ну, хоть ты им скажи, Дарья Глебовна, – развернулся Рыжка к Дарье. – Нешто можно деток губить? Да и сама сбирайся, княгиня Евфимия и об тебе печалилась, сказывала – и Даренушку с собой зовите, пусть с племянниками приезжает. Али тебе погибать здесь охота? – Рыжка тяжко вздохнул и вытер пот с мясистой шеи.

– Охота, – насмешливо ответил за Дарью Микула, – тут полный град праведников, скопом на небо пойдут.

Гневные очи княжьей дочки встретились с веселыми очами ватамана.

– Михалку надобно к матушке отпустить, – ровным голосом повторила свою просьбу Дарья, – а Павлуша свой выбор сделал, тут уж пусть княгиня Евфимия не серчает.

– Никто отсюда не выедет! – рявкнула Евпраксия. – Вот мой сказ, а ты пес плешивый, можешь отправляться да так ей и передать, – пренебрежительно махнула она рукой Рыжке. – Хочет с детьми быть, пусть возвращается.

Дарья, наплевав на приличия, ближе придвинулась к Микуле.

– Ну, скажи ты ей, надави, как только ты можешь, – зашептала она, – пусть Михалку отпустит. Он же дитя совсем.

– Князя и княжича не выдадим, – холодно произнес Микула, не обращая внимание на просьбу Дарьи.

Евпраксия довольно улыбнулась. Дарья с обидой отсела от ватамана, больше на полюбовника не оборачиваясь. «Ему-то какая разница, где Михайлушке быть, чего он вообще на сторону бабки встал? Да лишь бы все поперек моего!»

Рыжка вышел вон с видом – ну, что ж, то ваше дело, я старался. Дарья поспешила тоже уйти, злость на Микулу рокотала, готовая выплеснуться наружу.

Дарья почти побежала к своим покоям, хотелось затвориться и никого не видеть, забыться от постоянных дум и выбора – как лучше да правильней. А откуда ей знать – как правильно, коли даже почтенные мужи споры ведут? «Но, гляди ж ты, как этот вятский лапоть с княгиней спелся! Нешто нельзя было хоть разочек на мою сторону встать, да просто смолчать, мол, дело не мое? Так нет же, не таков он. Вот тебе, получи, Даренка, мне твои просьбы – что вешняя вода, пробежала, да и нет ее».

– Да я к нему сама больше не приду, – вырвалось у нее вслух.

– Так я к тебе и сам приду, чай, не гордый, – ехидно проронил Микула, выныривая у нее из-за спины. – Обиделась, что ли?

– Зачем ты вступился?! Мы бы ее вдвоем с воеводой сломили. Нешто ты не видишь, что бабка не в своем уме?

– Ум у нее крепче нашего, – пожал плечами Микула. – Нельзя туда княжича. Ежели Юрий битву проиграл, то войска у него для обороны стольного града нет. К нам то ли доберутся, то ли мимо пройдут, а стольному Владимиру осады не миновать.

– А? – только и выдохнула Дарья, изумленно хлопая ресницами.

– Вот тебе и «аз», – улыбнулся Микула, обнимая ее стройный стан.

– Так Евфимию и Солошу тогда надобно назад вызволять! – выдохнула Дарья.

– Сходить нам с тобой сейчас кое-куда надобно, – взял ее за руку Микула, потянув за собой.

– Нельзя мне с тобой идти среди бела дня, – стала вырывать руку Дарья. – Ну, как увидит кто? Скажи куда идти, я позже подойду.

– Нет. Вдвоем надобно идти, – не выпустил ее руку Микула.

Вот и что ты с ним будешь делать?!

– А куда мы идем? – раздраженно спросила она.

– Князя Ярослава проведать. Куда его спрятали?

– В горницах Евфимии. Отец Патрикей его грамоте учит.

– Вот и нам туда.

Дальше уж не разговаривали, только шли рядом. Большая горячая ладонь грела тонкую холодную ладошку. У входа в чужие покои Дарья все ж вырвала руку, Микула недовольно насупился, но настаивать не стал. В широкой людской Михалка бегал с детьми челяди под надзором няньки Вторицы. Он казался веселым и беззаботным.

– Дарена, Дарена, гляди, как я умею, – кинулся княжич махать коротеньким деревянным мечом. – Вот так всех поганых. На тебе, на! – начал он чертить воздух, борясь с воображаемым противником. – Ладно, да?

– Ладно, – улыбнулась Дарена, – крепким воином будешь.

– Это мне кметь твой подарил. Я матушке покажу, она еще не видела.

Сердце Дарены болезненно сжалось. Как ему сказать, да и надо ли? Дарья погладила белокурую макушку.

– Матушка же приедет? И Солоша?

– Ой, Михайлушка, пойдем кисельку попьешь, – проворковала Вторица, отвлекая мальчика.

В маленьких заплывших глазках читалось неприкрытое любопытство, нянька переводила взгляд с княжьей дочери на ватамана, едва заметно хмыкая себе под нос. Эх, не с кем сплетни перетереть! Ну, ничего, отпросится на торг, да побежит по кумушкам трезвонить.

А сумели ли они с Микулой сберечь тайну или, может, всем уж все ведомо? Да нет, ежели бы выплыло, то уж Дедята прибежал бы Микуле бока ломать.

За дубовым столом, ерзая на лавке, сидел Ярослав, тяжело вздыхая. Отец Патрикей бродил вокруг, мерным усыпляющим гласом произнося поучение.

– Ну, скажи ты им, ватаман, – обрадованно выскочил горе-ученик из-за стола, – зачем мне азы да буки эти царапать, коли к сечи надобно готовиться? Не до этого мне сейчас! А они пристали – учи да учи, – Ярослав с обидой глянул на Дарену, которая подпела бабке, что надо бы и грамоту повторить, давно уж за книги святые не садился и перьями не скрипел.

– Так князю и то надобно, как же без учения, – к досаде Ярослава, не поддержал его Микула. – Отче, – обратился он к Патрикею, – нам со светлой княжной переговорить с тобой с глазу на глаз надобно.