– Я не побегу, – смущенно улыбнулась Дарена. – За него хочу.

– Мне надобно было то услышать, – Дедята мял шапку. – Еще хотел сказать – не слушай никого, уходите, коли его выбрала. Повенчаетесь, в граде объявитесь, приданое заберете и уходите.

– А ты, ты же с нами уйдешь? – дотронулась Дарена до его плеча.

– Беренею и детей с тобой отправлю… коли уговорю, – Дедята опустил глаза.

– Отчего же ты с нами не хочешь, нешто я тебе чужая? – стала подбирать слова Дарена.

– Что ты такое говоришь?! – с жаром откликнулся крестный. – Богом ты нам была дана. Сынок наш первенец помер, Беренея крепко опечалилась, молоко грудь распирало, а кормить-то и некого было, так уж убивалась, сердце мне рвала. А тут ты, принес я пищащий комочек, она воспряла, на руки тебя взяла… Как старый князь за тобой пришел, упиралась, отдавать не хотела, насилу уговорили. Дочка ты наша, чего ж про то?

– Так и поедем вместе, по снежку свежему. Микула тебя уважает, примет.

– У Микулы град свой, а у меня свой, – мягко, но твердо проговорил крестный. – Я ратный, мне здесь стоять да град оборонять надобно. У каждого свой долг. Тебе за мужем сидеть да деток рожать, а нам… – он замолчал.

– Беренея с нами без тебя не пойдет, – печально проговорила Дарена.

– Поглядим, может смогу убедить. А тебе наказываю уходить, послушай, как отца.

– Вы значит помирать будете, а я в тепле да сытости за Вяткой сидеть? – голос дрогнул.

Дедята, Беренея с детьми, Матрена – это ее семья, и они в опасности, да и бабка все ж не чужая, а Павлуша с Михалкой? Сможет ли Дарена наслаждаться счастьем, зная, что они в беде, а может и… думать об этом не хотелось.

– Жена за мужем идет, так всегда было. Сегодня уж не тревожься об том, как-никак – свадьба. Муж у тебя бедовый, и на Вятке тревог хватит. Да, может, все обойдется, чего раньше времени полошиться, ничего ведь не известно, может, дружина с победой явится, чего их раньше времени хоронить, не добро это, – Дедята махнул головой, будто отгоняя дурное.

– А как вы Патрикея уговорили? – решила Дарья последовать совету и откинуть пока тревожные думы.

– Вот того я не ведаю. Мы с попом посадским хотели тайком сговориться, а он побежал к Патрикею сказываться. Чуть все не сорвалось, да старец сам ко мне на двор явился.

– Чудно то, – странный поступок духовника не поддавался объяснению.

Ответа долго искать не пришлось. Микула вышел, жестом и улыбкой приглашая и Дарену на исповедь. Она пошла, чуть волнуясь, готовая каяться и в недопустимой страсти, и в запретных поцелуях, и в том, что в тайне рада-радешенька, что ее умыкнули. Но стоило Дарье остаться один на один со старым Патрикеем, как стало ясно, что ее грехи старца мало интересовали.

– Светлая княжна, заступница наша, – неожиданно смиренно-просительным голосом заговорил Патрикей, поднимая на Дарену усталый взгляд, – уговори супружника своего град не бросать, упроси, пусть под стенами Гороховца с полком своим встанет. Пожалей малых детушек, племянников своих малолетних. Кому как не тебе их защитить?

– Но Евфимия же Микулу Мирошкинича сама прогнала, как же он останется, коли ему на ворота указали? – напомнила Дарена, совсем растерявшись.

– Коли он не пойдет, так кто его прогнать сможет? Уговори, приласкайся, бабы могут, коли надобно, мужами что веретеном вертеть.

Чудно было то слышать из уст почтенного старца.

– Я попробую, – пробормотала Дарья.

– Попробуй, голубка наша, попробуй. Нельзя ему уйти да нас бросить.

С исповеди Дарена вышла потерянной, рой мыслей кружил, создавая в голове вьюгу, крепче той, что нынче разыгралась на Клязьме. Микула перехватил невесту в укромном уголке перед трапезной, прижал к себе:

– Чего там, крепко тебя поп ругал? – заглянул Дарене в лицо, приподнимая ее головушку за подбородок. – Ну побранил, так и что ж, положено ему то.

– Остаться тебя в граде просил… уговорить, – не стала скрывать Дарена.

– Сам я со всем разберусь, не думай про то, – поцеловал он ее в щеку, – не твоя то забота.

– Жалко мне их, крепко жалко, – вырвался из груди стон.

– А меня? – словно оглушил вопросом любимый.

А его?! Его разве не жаль? Вихрь в голове усилился, стало трудно дышать. Если они останутся, а придет неведомый враг, разве будет у них будущее, у него и у нее? А как же близкие, семья? Он воин, а они беззащитные… агнцы на заклании.

– Ну, просто подождем, пока дружина вернется и поедем, – просительно почти простонала она, – подождать ведь немного можно?

Микула ответить не успел, дверь с шумом растворилась, впуская толпу: стряхивающий снег с соболиной шапки Ратша, потупившие очи от смущения гриди Дарены, невесть откуда взявшийся проныра-дьяк Терентий и бледная с большими испуганными очами Устинья. Недоброе предчувствие перехватило дыхание, что могло произойти? Не обидели ли дорогой Устю?

– Устя, что стряслось, – подлетела Дарена к челядинке, – что?!

– Проезжие вои сказали – дружина наша вся полегла, – за нее отозвался Терентий.

– А Рязань? – уже не нужный вопрос все же слетел с губ Дарены.

– Нет больше Рязани, – отозвался Ратша.

Нет?! Какое страшное слова, вот так взяли и острым ножичком вычистили слово с мягкой телятины https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1. Ратша вопросительно смотрел на своего ватамана, что скажет, какое решение примет.

– День на сборы, уходим, – рявкнул Микула.

– Как?! Как уходить?! – подпрыгнула Дарена.

– Конечно уходить, и медлить нечего, – это из трапезной вышла Матрена.

– И ты с нами? – молитвенно посмотрела на нее Дарена.

– Я свое, голубка моя, отжила, куда мне. А вы ступайте, ступайте на полу-ночь. Бог хранит.

Вот так, и тетка не поедет, про Евпраксию и малых князей и говорить нечего, да и Соломонию с Евфимией жаль. Никому такой страшной судьбы не пожелать. Дарья заметалась. Как же уходить, как бросать? Микула бесцеремонно взял ее за руку и поволок прочь ото всех, куда-то в темноту. Дарья шла как во сне: «Рязани нет, нет больше Рязани, – крутилось в голове, – великой Рязани нет, а что им малый Гороховец?»

– Послушай, – быстро заговорил Микула, обжигая дыханием, – я всем, кто хочет, приют у себя предоставить готов, запасы есть, прокормлю. Коли тесно будет, к Торжку отправлю, туда-то точно поганые не пойдут, уж больно далеко от степи. Слышишь? – он легонько тряхнул ее за плечи.

– Так они же не пойдут, нешто ты не слышал? – давясь слезами прошептала Дарена.

– Так то их выбор, каждый сам выбирает себя губить.

Какие знакомые слова, где Дарена их уже слышала? Ах, да, то же когда-то кидала ей старая Евпраксия. А они похожи, бабка и ватаман, оба ищут лишь свою выгоду да за величием рода гоняются, что им жизни людские, разменные векши.

– Я с градом своим остаюсь, – хрипло произнесла Дарена, смело посмотрев Микуле в глаза.

– Так значит, – сразу отпрянул он, принимая отстраненное выражение лица, – любенький, да не настолько, а я-то, дурень, думал…

– Но они же умрут, сгорят в адском пламени!

– А так мы все сгорим! Такая силища идет, Рязань смяли, ты думаешь, ватага моя – им помеха? Да и не князь я, люди мои со мной не рядились за меня умирать. Коли решат уйти, я их не удержу, так еще и нового ватамана выберут, мне и вернуться, ежели жив останусь, некуда будет.

– Так зачем тебе такие люди, коли на них положиться нельзя? – поджала губу Дарена.

– А то не девке бестолковой судить! – рыкнул Микула.

– Я остаюсь, – упрямо сжала кулачки Дарья.

– Оставайся! – осыпал ее колючей злостью Микула и зашагал прочь.

Все. Выбор сделан. По утру венчанья не будет. Снова она одна. Дарья из последних сил сдерживала наворачивающиеся слезы. «Не время реветь, надо быть твердой, о чистоте душевной перед смертью думать. Да, спокойно принять свою судьбу. Не все для счастья в мир этот приходят. Смириться».

Она все заговаривала и заговаривала себя, стоя у длинной бревенчатой стены, безликой и унылой.