Первым следовало молвить посаднику. Божен нервно крутил в широких ладонях шапку.

– Ну, так нас же не сами рязанцы позвали, вот ежели б сам князь рязанский гонца послал, а муромские-то что, их самих вроде как вызвали, – Божен выдохнул, проговорив начало речи. – Да и мы вроде как под рукой Юрия Всеволодовича ходим, как там, во Владимире, посмотрят, ежели мы войско к рязанцам пошлем? Уж точно не обрадуются, еще решат, что мы к рязанцам хотим. Не добро-то будет. Вот.

Микула понял, что посадник никакого похода не хочет, и гонец этот для него – зубная боль.

– Вот и я так мню, с какой стати мы должны рязанцам на помощь кидаться, – подала голос Евфимия, поправляя жемчужное оплечье; говорить вот так, пред мужами, ей было непривычно, но отступать пред свекровью она не собиралась и решила выступить первой, – ежели б у нас какая беда приключилась, пришли б они нам на помощь? Дома пусть дружина сидит да свой град охраняет, – Евфимия обвела самодовольным взглядом собравшихся. «Вот я какая, справилась. Не так-то это и сложно», – читалось ликование в ее лице.

– Ярославушка, ты что думаешь? – неожиданно обратилась старая княгиня к внуку.

Ярослав, не ожидавший, что кто-то вообще будет спрашивать его мнения, густо покраснел, испуганно глянув на мать. Та одобрительно кивнула, мол, говори, ты ж князь.

– Я как матушка думаю, – робко произнес он.

– Ну, так и порешили, – улыбнулась Евфимия, поднимаясь.

– Ничего мы не решили! – грохнула посохом Евпраксия, от чего отец Патрикей вскинулся, испуганно озираясь по сторонам.

– Как это не решили?! – взвилась невестка. – Нешто, матушка, не слыхала, что князь сказал?

– Не слыхала, глуховата от старости стала, – с нарочитой древностью проскрипела Евпраксия. – Войско пошлем, не то время, чтоб каждый в свою дуду дудел.

– А Великий? – напомнил Божен.

– А Великому тоже следует поспешать, коли Бог разум не отнял.

– Думаешь, я не знаю, зачем ты войско выпроваживаешь, – открыто накинулась на свекровь Евфимия, – чтобы за нас заступиться некому было, а ты бы с ушкуйником град захватила.

– Окстись, дура! – прикрикнула на невестку Евпраксия. – Ты что мелешь?

– А то, пусть все ведают, – Евфимия красноречиво посмотрела на Божена. – Мою дочь за ушкуйника выдашь, а Дарью за Святослава Пронского, чтобы пронские пришли да на столе в Гороховце сели, а моих детей вышвырнули. Для того ты ушкуйников и пригласила, чтоб любимую унуку княгиней сделать. Что, думала я не знаю? Все я знаю, не слепая, очи есть!

Евпраксия гневно засверкала глазами, к щекам прихлынула кровь, а подбородок выдался вперед. Казалось, еще немного, и свекровь влепит пощечину одуревшей невестке. С трудом старая княгиня взяла себя в руки. Микула видел, как подрагивает костлявая рука, сжимая посох.

– Видит Бог, моей вины, что Мирошкинич не Дарью, а Соломонию в жены всхотел, нет, – медленно проговорила Евпраксия, – тебе ли, неблагодарная, не знать, что я Дарью ему сватала? Все ради Ярослава, – бабка с нежностью посмотрела на внука.

– Да ну, а вчера ты другое унуке своей здесь пела. От ушкуйника наказывала отступиться да за пронского княжича идти. Скажешь, не так?

– Наушники твои далеко от стены стояли, должно плохо расслышали, – насмешливо проговорила старая княгиня. – Не о том сейчас мы речи ведем. Пойми, – бабка повернулась к Ярославу, встав перед ним и заслоняя собой мать, – разобьют поганые Рязань, сюда придут. Сможем ли мы оборониться, придет ли кто на помощь нас оборонить?

– То-то же, так и нам нечего, – вклинилась Евфимия.

– Сможем? – допытывалась бабка у внука.

– Нет, не сможем, – совсем тихо прошептал Ярослав, еще немного и он расплачется от навалившейся на детские плечи ответственности.

– Остановить тартар надобно там, в степи. Нельзя сюда допускать, – бабка вязла внука за руку, заглядывая в глаза.

– А ежели мы войско пошлем, а Юрий Великий придет сюда? – нерешительно, но все же вступился Божен. – Что он тебе, светлейшая, в грамоте написал?

– Не придет сюда Юрий. Не до нас ему. Ярослав, шли войско.

Юный князь загнанным зверьком через плечо бабки посмотрел на мать.

– Кхе-кхе-кхе, – закашлялся в углу Патрикей.

Все оборотились в его сторону.

– Пусть новгородский боярин крест поцелует да памятью отца своего пообещает град оберегать, пока наша дружина назад не воротится, – подал голос старец. – Да того и довольно будет.

Теперь взоры устремились на Микулу.

– Я готов, – пожал он плечами.

– Так, может, и людей своих в войско наше дашь? – подступился к нему Божен.

– Вот этого не будет, – сразу пресек посягательство на своих ратных ватаман, – Ну, княже, решай, – подмигнул он оробевшему Ярославу.

– Войско пошлем, – кивнул Ярослав, виновато глядя на мать.

– Сына не уберегла, теперь унука губишь, – не сдерживая злых слез, нанесла Евфимия укол в самое болезненное место свекрови.

Но Евпраксия выдержала и этот выпад, главное – ее взяла, остальное было уже не важным.

Микула поцеловал подставленный старцем крест, еще раз пообещав, что град не оставит до возвращения гороховецкой дружины. Он понимал, что горстка ратных ничего не решит – пошлют гороховецкие войско или нет, изменить ход закрутившегося колеса кровавых событий оно не сможет, но подождать был готов.

Совет начал расходиться. Божен потерянно глянул на Микулу. И так ушкуйники здесь в большой силе ходили, а теперь вся власть в их руках, это пугало посадника не меньше неведомой угрозы с юга.

Микула решил повторить попытку сдружиться с Боженом и, выйдя из палат, пошел бок о бок с посадником.

– Зря меня опасаешься, мне ваш град не надобен, – как можно более любезно проговорил он.

– Ничего я не опасаюсь, уж устал опасаться. Сколько в посадниках сижу, так все чего-то опасаюсь, – с раздражением проворчал Божен.

– А чего это сестру твою троюродную княгиня Евфимия унукой Евпраксии назвала, нешто она ей не падчерица?

– Заболталась небось, – кисло ответил Божен, – у всех нынче голова кругом идет.

– А верно, что княжну Дарью за пронского князя выдают? – не удержался и спросил Микула.

– Ты ж тут ближе сидишь, мне-то откуда знать? – если Божен что и знал, то выпытать об том у него, было делом безнадежным. На суровом лице явственно читалось – обсуждать Дарью он не намерен.

Микула досадливо сжал губы, и эта попытка притереться со строптивым посадником провалилась, и снова виной одна девица. Не об том речи повел, и Божен сразу ощетинился.

Скупо простившись, Божен ушел, Микула остался стоять посреди сенной клети. Евпраксия его удивила, ему-то мнилось, что это Евфимия по бабьей глупости будет посылать войско на смерть, а старуха, наоборот, станет отговаривать, а вышло по-другому. Удивила, что и говорить. «Мне-то что дергаться, то не моя сеча, – упрямо повторил ватаман. – Как все удачно складывается, и Дарью пристроят. Бог даст, так настоящей княгиней станет. За мужем будет, а не по ночам по темным переулкам гулять. Хотя, что там за муж в Пронске, может малец какой? Такой нешто защитит да образумит?» Умиротворяющее спокойствие, с каким ватаман сидел на совете, начало сходить. Думать о потаенном ему не хотелось, и Микула спешно собрался к своим воеводам, поведать услышанное да перетереть вести уже ближним кругом.

У входа в свою половину он увидел мелькнувший в черном проеме убрус. Она! Вот только ее сейчас и не хватало! Но кровь упрямо забурлила, не слушая разума. Микула невольно пригладил обеими руками непослушные кудри, оправил пояс и, выдохнув, шагнул вперед.

– Благослови Бог, светлая княжна, – со всем почтением решил обратиться он к Дарье.

– И тебе божье благословение, Микула Мирошкинич, – услышал он звонкий грудной голос.

Перед ним стояла Соломония.

Напряжение сразу спало. Этой-то что нужно? Микула, скрестив руки, оперся о стену, ожидая, что скажет нареченная.

– Прощение пришла попросить, – смиренно опустила Соломония очи, – что вела себя не достойно. Стыдно теперь, – она замерла, ожидая ответа.