— Да, если возможно.
— Хорошо; когда позову вас, войдите в первую келью справа, Тереза будет там.
Когда Терезу уведомили, что ее ждет отец, здоровый цвет лица, появившийся было у нее, на радость сеньорам монахиням, сменился мертвенною бледностью, с некоторых пор для нее обычной. Увидев это, тетушка воспротивилась намерению девушки выйти к отцу и вызвалась перенести встречу на другой день.
— Надобно идти, — сказала Тереза. — Пойду, тетушка.
При виде дочери отец вздрогнул и изменился в лице. Он ожидал увидеть ее изменившейся, но не в такой мере. Старик подумал, что не узнал бы ее, не будь он предупрежден, что сейчас выйдет дочь.
— Какою стала ты, Тереза! — воскликнул он с волнением. — Почему ты не написала мне о своем недуге?
Сдержанно улыбнувшись, Тереза отвечала:
— Я больна не так тяжко, как полагают мои товарки.
— Достанет у тебя сил поехать со мной в Визеу?
— Нет, отец; мне едва достанет сил сказать вам, что в Визеу я не поеду.
— Но почему? Ведь от этого зависит твое здоровье!..
— Здоровье мое зависит от совсем других вещей. Здесь я буду жить или умру.
— Полно, полно, Тереза, — возразил Тадеу с притворной мягкостью. — По моему мнению, здешний воздух вреден для твоего здоровья, а раз так, ты должна ехать, ибо судьба твоя складывается печально и мой долг — направить ее по лучшему и более верному пути.
— Вы уже сделали это, отец. Смерть исправляет все заблуждения жизни.
— Разумеется; но я хочу, чтобы ты жила, а потому соберись с силами для поездки. Уже на полпути к дому ты почувствуешь, что здоровье чудесным образом возвращается к тебе, вот увидишь.
— Я не поеду, отец.
— Не поедешь?! — в раздражении воскликнул старик, вцепившись дрожащими от гнева пальцами в прутья решетки, отделявшей его от Терезы.
— Нас разделяют эти железные прутья, за которые вы ухватились, отец, и они разделили нас навсегда.
— А закон? Думаешь, у меня нет законных прав забрать тебя из монастыря против твоей воли? Забыла, что тебе всего лишь восемнадцать лет?
— Я знаю, что мне восемнадцать лет; законов не знаю, и мое неведение меня ничуть не заботит. Если меня увезут отсюда насильно, знайте, отец мой, что увезут мертвое тело. А там... делайте со мною что хотите. Но покуда я в силах говорить «нет», клянусь вам, что не поеду, отец.
— Понятно, в чем дело! — взревел старик. — Проведала, что убийца здесь, в Порто?
— Да, сеньор, проведала.
— И сознаешься без стыда, без отвращенья к себе самой! Ты еще...
— Отец, — прервала Тереза, — я не могу больше слушать, мне плохо. Позвольте мне уйти... и мстите, как вам угодно. Для меня в этом долгом мученичестве блаженством было бы умереть на виселице... рядом с тем, кого вы зовете убийцей.
Тереза вышла из приемной, сделала несколько шагов по направлению к своей келье и без сил прислонилась к стене. Тетушка и служанка бросились к ней на помощь, но она, мягко отстранив их, прошептала:
— Не надо... Все хорошо... Такие потрясения придают сил, тетушка...
И она, хоть и неверным шагом, но сама дошла до кельи.
Тадеу в смехотворной ярости колотил ногою в монастырские двери, к великому ужасу привратницы и других инокинь, испуганных столь диким поведением.
— В чем дело, кузен? — обратилась к нему строго настоятельница.
— Пусть Терезу выведут на улицу, я так хочу.
— Как — на улицу? Кто же выведет ее на улицу?!
— Вы, сеньора, у вас нет права удерживать дочь в монастыре против воли отца.
— Так-то оно так; но будьте осмотрительней, кузен.
— Какая там, к дьяволу, осмотрительность! Пусть выведут мою дочь на улицу, я так хочу.
— А сама она не хочет?
— Нет, сеньора.
— Тогда дождитесь, покуда мы уговорим ее добром, не тащить же волоком.
— Я сам пойду за ней, если понадобится, — возразил старик в нарастающей ярости. — Отворите двери, я сам ее выведу!
— Эти двери нельзя открыть без дозволения властей, сеньор кузен. Нельзя нарушать монастырский устав в угоду беспорядочным страстям. Успокойтесь, сеньор! Ступайте отдохните, а потом вы вернетесь и мы сообща договоримся о решении, приемлемом для всех нас.
— Понятно! — вскричал старик, размахивая руками за решеткой приемной. — Все вы в заговоре против меня! Не беспокойтесь, я славно вас проучу. Знайте, сеньора аббатиса, не желаю я, чтобы моя дочь продолжала получать письма от убийцы, слышите?
— Думаю, Тереза никогда не получала писем от убийцы, и не предполагаю, что когда-нибудь она будет получать таковые.
— Не знаю, что вы там предполагаете. За вашим монастырем буду следить сам. А служанку Терезы извольте рассчитать, понятно?
— Почему? — осведомилась с досадой настоятельница.
— Потому что я поручил ей сообщать мне решительно обо всем, она же ничего не рассказала.
— Стало быть, не о чем было рассказывать, сеньор!
— Не морочьте мне голову, кузина! Требую, чтобы служанку выгнали из монастыря, и немедля!
— Не могу выполнить ваше желание, поскольку у меня не в обычае поступать несправедливо. Если вам угодно, ваша милость, чтобы у вашей дочери была другая служанка, пришлите ее; что же до нынешней, то у нас в обители немало сеньор, которые хотели бы взять ее к себе на службу, да и сама она хочет остаться здесь.
— Все понятно! — взревел фидалго. — В могилу свести меня хотите! Так вот не сведете! Попомните вы меня!
Тадеу де Албукерке опрометью вылетел из монастыря. Омерзительная ярость искажала его морщинистую физиономию с налитыми кровью запавшими глазами, на которые со лба стекали капли пота.
Он ринулся к начальнику полиции и потребовал выдать ему разрешение на то, чтобы забрать дочь из монастыря. Начальник полиции отвечал, что у Тадеу де Албукерке нет убедительных оснований испрашивать подобное разрешение. Старик стал настойчиво требовать, чтобы начальнику тюрьмы было приказано лишить права переписки убийцу из Визеу по имени Симан Ботельо. Начальник полиции отвечал, что не может лишить заключенного права свободной переписки при полном отсутствии каких бы то ни было улик, доказывающих необходимость подобной меры.
В удвоенном бешенстве Тадеу де Албукерке помчался к коррежидору Порто и предстал перед ним с теми же требованиями, причем держался крайне высокомерно. Коррежидор, близкий друг Домингоса Ботельо, выпроводил незваного гостя весьма неприветливо, напутствовав его известной поговоркой о том, что старость когда не умна, то смешна — «и достойна сожаления», присовокупил он. Тут Тадеу де Албукерке чуть не потерял голову. Он метался по улицам Порто, не в состояни найти решение, достойное его родословной и способное утолить его жажду мести. На следующий день он наведался к нескольким дезембаргадорам; все они были склонны скорее к милосердию, нежели к суровости по отношению к Симану Ботельо. Один из них, друг детства доны Риты Пресьозы, которого она молила в письмах смягчить участь сына, обратился к разъяренному фидалго со следующими словами:
— Стать убийцею — недолгое дело, сеньор Албукерке. Сколько убийств совершили бы вы нынче, ваша милость, решись кое-кто из ваших противников перечить вам, когда вы во гневе? Злополучный юноша, по отношению к коему вы, сеньор, требуете применить бессмысленно строгие меры, верен чести при всей безмерности своего несчастия. Отец покинул его и обрек умереть на виселице; он же при всем ужасе своего положения ни разу не взмолился о пощаде. Чужой человек из милости восемь месяцев содержал его в тюрьме, и он принял благостыню, что делает честь и самому ему, и благотворившему. Нынче я навестил несчастного юношу, сына сеньоры, с которой мы познакомились при дворе, где она сиживала за одним столом с членами королевского семейства. На нем был наряд из домотканого сукна. Я полюбопытствовал, неужели так скуден его гардероб. Он отвечал, что одевается сообразно своим средствам, а эта куртка и панталоны достались ему щедротами одного кузнеца. Я сказал в ответ, что отпишу его папеньке с тем, чтобы тот одел сына пристойнее. Юноша отвечал, что не будет ни о чем просить того, кто допустил, чтобы сын искупил на виселице преступление, на которое толкнули его сердечное чувство, чувство собственного достоинства и чувство чести. В этом восемнадцатилетнем юноше есть душевное величие, сеньор Албукерке. Когда бы вы, ваша милость, допустили, чтобы дочь ваша любила Симана Ботельо Кастело Бранко, вы сохранили бы жизнь человеку без чести, который обрушился на юношу с оскорблениями, изустными и телесными, и столь обидного свойства, что Симан был бы обесчещен, не ответь он на них как человек, наделенный душою, и гордостью, и отвагой. Когда бы вы, ваша милость, не ополчились против добродетельнейших и невиннейших чувств вашей дочери, правосудие не повелело бы воздвигнуть виселицу и жизнь вашего племянника не была бы принесена в жертву вашим прихотям отца-деспота. И неужели вы, ваша милость, полагаете, что ваш герб потускнел бы, если бы дочь ваша вышла замуж за сына коррежидора Визеу? Не знаю, к какому веку восходит благородство вашего рода, сеньор Тадеу де Албукерке, но что касается родовитости доны Риты Терезы Маргариды Пресьозы Калдейран Кастело Бранко, то о ней могу представить вам свидетельства на страницах самых достоверных и почтенных родословных книг королевства. Со стороны отца Симан Ботельо принадлежит к наизнатнейшему дворянству провинций Трас-ос-Монтес и может потягаться с родом Албукерке из Визеу, не имеющему, разумеется, ничего общего с родом тех «грозных Албукерке», о которых говорил Луис де Камоэнс...[43]
