– Я не согласен с вами, Владимир Клавдиевич, что Россия не обойдется без кнута и розог, – запротестовал Ванин. – Россия давно протестует против кнута и розог. России нужна деловая демократия. Понимающая демократия. Вопрос в том, дадут ее большевики или меньшевики.

– А как вы принимаете диктатуру пролетариата? – криво усмехнулся Анерт. – Это те же кнут и розги. Не смотри так пристально на меня, Федор Андреевич, я еще не поспел, чтобы поставить меня к стенке. Но если будет ваша диктатура, то нам с Ваниным не миновать той стенки.

– Вот, чтобы этого не случилось, нужна демократия, – кивал в знак согласия Ванин.

– Только демократия, господа, и никакой диктатуры, – согласился и Анерт. – Ну, вот видите, Владимир Клавдиевич, до чего вы договорились. Кнут и розги. Быть вам в одной паре с Силовым. Вы отрицаете диктатуру, но за кнут и розги. Такое не каждому будет понятно. Вы так или иначе за чью-то диктатуру, какой партии – неизвестно, но диктатуру. И она уже началась. Отбирают частную инициативу у заводчиков, у крепких мужиков, ставят везде свой контроль, каждый лезет со своим советом. Вы правы, можно обойтись и без советчиков, но кто будет ставить на ноги разрушенную Россию?

– Контроль правильно установлен, чтобы наши не брали себе излишки, пускали бы их на развитие заводов, – нахмурился Арсеньев.

– А потом Силов национализирует заводы, выгонит заводчиков. Это те же кнут и розги. Ну, чего молчишь, Борис Игнатьевич? Владимир много говорил, пока сам не запутался. Говори и ты.

– Не хочется. У меня плохое предчувствие, будто уже ведут меня на расстрел лишь за то, что я инженер, белая кость. Кто был никем, тот станет всем. Это страшит. Придет час, и мы не будем нужны господам большевикам. Свои инженеры будут. И слова Силова не пройдут по ветру. Он знает, что делать, как делать. Зря вы его сбрасываете со счёта.

– Простите, может быть, я путаюсь где-то, но я совершенно солидарен с Каменевым и Рыковым, что Россия не созрела для революции социалистической. Народ не созрел. Ленин убедил меня, что лишь при таком стечении обстоятельств можно взять власть в руки: разруха, голод, брожение масс. Но можно ли ловить обстоятельства ради того, чтобы взять власть в свои руки? Ловить в ущерб России? Конечно, создай большевики условия, когда народ бы начал жить лучше, чем жил, то не поднять бы его на революцию. Я совершенно согласен с Лениным, что если в Германии Карл Либкнехт не поднимет революцию, то Россия погибнет. А с ней и большевики.

– Она и без того погибла, только наша гражданская совесть держит нас на работе. Так и хочется всё бросить и убежать в Америку или ещё куда. Всюду голод, партизанщина, анархия. Еще хуже стало, чем было при Керенском.

– Бежать куда-то я бы вам не советовал, господа. Лучше быть нищим в своей стране, чем королём в чужой. Там вы и погибнете, – запротестовал Арсеньев. – Я до конца буду с Россией, что бы с ней ни случилось.

– И с врагами, – отпарировал Анерт. – А это значит, станете предателем.

– Предателем будет тот, кто бросит свой народ.

– А народ, товарищ Силов, – это стадо баранов, которых гонят господа большевики на убой. Если бы не попустительство, не глупость Керенского, то не случилось бы захвата власти. А вы, Владимир Клавдиевич, похоже, скоро станете большевиком. Народ, – зло протянул Анерт, – этот народ уже воет по деревням от ваших реквизиций. Вернём, мол, долги потом. Вы умрите сегодня, а я верну завтра. И все это ведет к гражданской войне. Силы против вас уже копятся в народе. Ваш фанатик Ленин перекрутит всю Россию, зальёт её кровью своего же народа. А будь демократия, будь Ленин человечнее, то не стал бы он ратовать за гражданскую войну. Дал бы волю, и все закрома российские были бы полны. Гражданская война вконец ослабит Россию, любой турок ее сможет прибрать. Вот вам ответ на все разговоры, товарищи большевики.

– Гражданская война необходима, без нее не обновится Россия. После нее Россия встанет на ноги, – спокойно ответил Силов. – Но хотел бы я знать, где вы будете, когда случится Гражданская война?

– Здесь же, с вами, в тайге. Я уже дал себе слово, что не вмешивался и не буду вмешиваться в политику, хотя на сердце кошки скребут. И на этом разговор закончим. Пойдемте чай пить, – поднялся первым Анерт.

– А я так не поступлю, не буду стоять в стороне, но, если разберусь, что большевики не правы, буду против них воевать.

– А если они не правы? Совсем не правы, господин Арсеньев?

– Я уже сказал, буду против них воевать.

– Почему бы вам сразу не пойти за ними? Зачем долго разбираться? Силов пошёл сразу.

– Тоже не сразу, – усмехнулся Силов. – Война в том помогла.

– Да, не будь этой глупой войны, Силов просто остался бы правдистом, бунтарем-одиночкой.

– Правильно, Владимир Клавдиевич, война многим мозги продула. И зря вы все боитесь Гражданской войны. Устал народ? Устал, но, когда разная сволочь почнет тот народ сечь и убивать без разбора, Гражданская война поднимет его дух. А такое будет, такое надо предвидеть. Воспрянет народ и даст врагам под дых.

– Не будем спорить, наше дело верное – работать с пользой для России.

Однако разговор не прекратился и после сказанного Арсеньевым. Силов продолжал рассуждать:

– Владимир Клавдиевич горячеват. Я его знаю ещё раньше вас. Но без горячности и крутости в тайге нельзя. Он и в политике горяч. Сам, помнится, называл большевиков хунхузами. Разобрался. Конечно, вместо плуга расписка – это обидно. Это что-то от Юханьки-хунхуза. Но надо понять и то, что Россия три года с лишком сидела в окопах. Сидела та Россия, которая должна была давать хлеб. Если в 1915 году было собрано столько хлеба, что можно было прокормить всю Россию и еще сделать запасы, то второй год войны сократил те запасы вдвое. А третий вообще ничего не дал. Россия осталась без хлеба. Еще присовокупим сюда потерю Украины как житницы России, затем Малороссию, Новороссию и весь Юго-Западный край. Тот хлеб остался в руках противника. Что у нас осталось? Сибирь, Приуралье, часть Заволжья. Этими землями и при добром-то урожае не прокормить народ. Хлеб есть, но мало. Значит, надо каждому чуть подтянуть кушак и ждать нового урожая. Установить государственную монополию на хлеб. У кого есть излишки – отдать народу. Но кулак не хочет отдать излишки.

– Да, но вы кулака объявили классовым врагом? – прищурился Арсеньев.

– Объявили после того, как он поднялся на борьбу с большевиками. Решил задушить революцию голодом, не без наушничанья эсеров и меньшевиков. Вернуть Россию к старому. Для кулака старая власть выгоднее, чем новая.

– Он держался бы и новой власти, если бы вы не подчеркивали везде, что всему голова бедняк и рабочий, – бросил Анерт.

– Может быть, здесь мы и прошибаем, но голод пришёл, значит, надо брать хлеб силой, чтобы спасти народ и революцию.

– Брать силой – вот вам ответ, Арсеньев, на кнут и пряник. А что бы вам, правителям, не купить тот хлеб за деньги? Не брать их за горло, а по-доброму купить? – не сдавался Анерт.

– А где те деньги? Золото у белых, они разворовали золотые запасы, финансы расстроены. Только война с кулаком может нас спасти, Россию в целом.

– Я недавно встретил Ивана Шибалова, раньше мы были приятелями, сейчас он работает на Колмыкова, то бишь против большевиков, так он мне развил чёткую картину крушения государственной машины и обнищания России. Хотя кое в чем согласен с большевиками, что, мол, социалистическая революция необходима, что надо рвать все старые договоры с государствами Согласия, что надо учить народ править государством. Но ярый противник разрушения государственной машины утверждает, что ее не разрушать надо, а лишь чуть реставрировать. Но, как мы видим, государственная машина уже разрушена. Какой же выход, господа? – спросил Арсеньев.

– Выход один: вернуть на места чиновников, сговориться по-человечески с мужиками-кулаками, демократизировать революцию, а не создавать репрессивную диктатуру. Вы, товарищи большевики, уже оттолкнули от себя кулаков, то же делаете и с интеллигенцией.