– Слушаю!

Устин закончил:

– Говорил я много, надеюсь, мои слова не упали в пустоту. Питаю надежду, что мои земляки не подведут меня. Вы видите, что я пришел к вам не в звании поручика, не с одним крестом, а много выше. Вот чего добился я, простой мужик, в войне с германцами, а потом с большевиками. Прошу вас, дорогие земляки, не подведите полковника, – сошел с помоста. – Поручик, записываете!

И потянулись мужики к столу, чтобы назвать свою фамилию, имя и отчество.

В одночасье записалось семьдесят мужиков.

– А ты, тятя, разве ты разучился стрелять? – повернулся Устин к отцу.

– Спаси вас Христос, расписали задницу, а потом к вам?! Вот вам! – показал заскорузлый кукиш. – Стар, но еще мог бы, а счас – не́тушки.

– А ты, дорогой тесть и отец, ты тоже обижен белыми? – повернулся Устин к Алексею Сонину.

– Ты, зятек, вижу, птаха великая стал. Ты дай мне на час винтовку, и я покажу, как надо с беляками расправляться.

– Всё ясно. Обоих в амбар. Туранов, поставить на охрану своих. Пусть посидят и подумают, что и почем.

– Спасибо, зятёк, удружил, мы с твоим отцом здесь на ножах ходили, теперича посидим в одном амбаре и поговорим о бренности жизни нашей. Спаси Христос! Может, и друзьями ещё будем.

– И такое может быть, – усмехнулся Устин. – Самая крепкая дружба случается после большой ругани. Туранов, выполняй приказ!

– Хватит, старцы, трогай! В амбаре будет время поговорить.

– А теперь вот что, будущие солдаты: вы хорошо знаете, где ваши сыновья прячутся. Сейчас вы разбежитесь по разным сторонам. Нет, не все, не все. Из каждого десятка по три человека. Соберете своих сыновей, приведете сюда, и их мы тоже запишем в нашу армию. Оставшиеся будут заложниками, если не вернется один, остальные будут расстреляны.

– Вернемся, черт ее дери, верим мы тебе, Устинушка. Верим!

– Вернемся, можешь не страшиться. Но оружье нам выдай, в тайгу без оружья мы сроду не хаживали.

– Поручик, выдать всем отобранным винтовки! Людям надо верить. Отца и Сонина – под арест.

Сонина и Бережнова заперли в бережновском амбаре, добротном, всегда полном зерна, муки и всевозможных припасов, но сейчас пустом.

– Ну что, сват, кажись, сидим? – спросил Сонин.

– Кажись, сидим.

– Дурь-то старая прошла?

– После такой порки и новая едва ли удержится.

– А Устин-то сволочь из сволочей! Но я рад, что хоть Коршуна привел в обрат. Везучие оказались.

– Потому везучие, что без малости жадности подарил.

– Что же дальше? Ить он беляк из беляков.

– Дальше? Хошь знать, что будет дальше? Погоди чуток, скоро мы с тобой будем привязывать веревку для Тарабанова.

– Да ну?

– Точно. Устин пришел к нам ангелом-спасителем.

– А как нам с тобой жить? Как лонись[73] будем драться, аль всё похерим?

– Тарабанов все похерил. Я им эту порку не прощу. Сам порол, но поротым не был. Придет час.

Приказав Тарабанову: «Поручик, кто остался, повоспитывай, а я с матерью поговорю. Да строевым их погоняй, винтовки пока не выдавать. Приведут сыновей, тогда и выдадим». – Устин ушел.

Тарабанов подошел к Мурзину.

– Слушай, Мурзин, ты много раз хвастал, что врага чуешь за версту, не почуял ли ты на этот раз, что Бережнов – наш враг?

– Что вы, господин поручик?! Бережнова я знаю, видел его в бою под Слюдянкой, рубил красных – смотреть страшно. И эти его дружки там же были.

– Зачем же ты их обезоружил?

– Для проверочки. Если бы они были не наши, то пустили бы в ход оружие. Не пустили, знать, наши. Такие люди зряшно не сдаются.

К вечеру с гор хлынула молодежь, а с ней партизаны, фронтовики, здесь же Шишканов и Горченко. Устин вспыхнул: ему не доверяют.

– Вас могут узнать, загубите все дело, – приказал Шишканову спрятаться. – Красильникова и Селедкина я арестую. От этих можно всего ожидать. Они ваши разведчики? Станут и разведчиками Тарабанова, если он им хорошо заплатит.

– Делай, как хочешь, мы тебе верим, – согласился Шишканов.

– Тарабанов, принимай пополнение. Мурзин, покажи пулеметные гнезда, – распорядился Бережнов.

Он по-хозяйски осмотрел окопы, пулеметные точки, про себя отметил: «Грамотно сделано, наскоком не взять и полку, со всех сторон попадаешь под перекрестный…» Вернулся, спросил Тарабанова:

– Когда думаешь выходить?

– Послал своих к японцам, завтра к обеду должны быть здесь. Сообща и выйдем. Шишканов собрал большой отряд, может устроить засаду.

Устин задумался: «Народ к бою не готов, подготовить уже не удастся, хотя наша сторона численно и сравнялась с бандитами. Единственный выход – внезапность. Начнем бой на рассвете. Иначе, если успеют подойти японцы, то всех наших подведу под топор. Черт! Тарабанов сомневается. Значит, он не замедлит обезопасить себя».

– Хорошо, готовьте людей, я пойду чуть передохну́. Выше голову, поручик.

Дома Устина ждали Арсё и Журавушка – связные Шишканова. Побратимы обнялись. Посыпались вопросы.

– Расспросы потом, передайте Шишканову, что к обеду здесь будут японцы. На подготовку времени нет. Выступаем на рассвете. Тарабанов, как я слышал, приказал своим казакам прекратить пьянство, усилить охрану, держать коней под седлами, в домах не спать, разбить лагерь на сходной площади. Отменить приказ Тарабанова я не в силах. Он действует правильно, может еще больше заподозрить и перебить нас, как курят. Вам приказываю, в том числе и Шишканову, хотя бы начерно создать отряды, которые бы действовали под моим командованием. Пулеметчиков я беру на себя, мои парни ужами проползут, снимут пулеметчиков. Сигнал к выступлению – красная ракета. Передайте Лагутину, что и он пусть тут же бросается в бой со своими партизанами. Все. Жду доклада от Шишканова через два часа.

Связные ушли.

– Ну, прости, мама, некогда с тобой поговорить. Даст бог, скоро поговорим.

– А я и говорить с тобой не хочу. Ты пошто отца бросил обратно в амбар?

– Так надо, мама. Завтра ты всё узнаешь. Покорми. Сколько лет я не едал из твоих рук! Покорми, для дела я посадил тятю и тестя в амбар, там они и поругаются, там они и помирятся.

Через два часа забежал Журавушка, доложил:

– Наши расположились по десятку в домах, так что сходная площадь окружена со всех сторон. У коновязей Тарабанов выставил сильную охрану. Туда поведет фронтовиков сам Шишканов, чтобы отбить коней, потому что казак без лошади – не казак.

Смеркалось. Тарабанов бросил гонять новобранцев, в сердцах плюнул, проворчал:

– Неужели герой Бережнов думает с этим сбродом разбить красных? Да они, это я по глазам вижу, все до единого красные.

Ночь, черная хмарная ночь. С гор спустился туман, окутал деревню, как ватой, глуша шаги, шепотки́, перекличку часовых.

Тарабанову не спалось под теплой буркой. Он отказался спать в доме Бережновых, куда любезно приглашал его есаул. И пить отказался. Дурные предчувствия не покидали его. И эти шорохи, эти тени за туманом, чьи-то затаенные разговоры, вскрики, всхлипы. На сопке кричала сова, в забоке[74] ухал филин. Голоса их приближались, будто эти ночные птицы брали Тарабанова в кольцо. Страшно, что-то страшно. Поёжился. Скорей бы рассвет.

На рассвете робко татакнул пулемет, тут же смолк, Тарабанов вскочил, насторожился. С чего бы это пулеметчик стрелял? Выхватил из переметной сумы ракетницу и пустил красную ракету, затем зеленую, дал сигнал тревоги. И, конечно, партизаны не поняли сигнала, приняли его за сигнал к выступлению. И правильно. В тот же миг огласилась деревня залпами. Чуть рановато, еще темно, но ожидать было нечего. Заговорили очередями пулеметы. Но там уже были разведчики Бережнова, били для острастки, над деревней. Не будешь же стрелять во тьму, в своих людей.

Началась невообразимая мешанина. Тарабанов бросился к коновязи, здесь уже шла рукопашная, кто и кого бил – не понять. Но уже за сотню казаков было на конях. Подали и ему коня. Но Тарабанов как опытный солдат не повел своих под выстрелы, он понял, что его обошли, бросил остатки своего отряда в сторону Ивайловки. Вслед резанули пулеметы, но били они бесприцельно. Дали залп и партизаны Петра Лагутина, но и это была стрельба из пушек по воробьям. Сбили несколько конников, ранили коней.