– Всё ещё сомневаешься? Я, браток, тоже, во мне тоже сидит червь сомнения, но у баррикады всего лишь две стороны. Всё это объяснимо: мы просто устали от войн, а времени всё обдумать нет.

– Хочу на землю, чтобы в руках ее пересыпа́ть, а не топтать конскими копытами, дышать ее паром, духом земли дышать. Не могу больше воевать. Не хочу.

– А надо. Кто, как не мы, должны выручить от зверя свой народ. Выручим, а уж там решай сам, как и что. Неволить не будем.

– Но эту землю надо еще отстоять, – вставил Шишканов. – Вот и помоги нам ещё чуток, есаул Бережнов. Тарабанов – поручик, а вы есаул.

– Помогу, хотя бы за то помогу, что вы нам поверили. Обязательно помогу.

– Верим. Без веры в народ нам не жить.

– Я, побратим, может быть, и не поверил бы тебе, если бы не такое дело, – прогудел Лагутин.

Наплыла ночь. Звёзды пристально смотрели на людей, о чем-то тихо переговаривались. Люди и звёзды. Звёзды – величавы, грандиозны, а люди? А люди – песчинки. И вся эта война не больше, как мышиная возня на земле, война песчинок. Кому она нужна? Голодных можно было бы накормить и без Гражданской войны. Но кто их накормит? Сытый голодному не товарищ. Люди и звёзды… Что человек против звезды? Пусть он живет миг, но и в этот миг хочет остаться человеком, умереть человеком. Устин где-то читал, что звезда, может быть, умерла уже тысячи лет назад, а свет ее всё ещё продолжает струиться на землю. Может быть, этого хотят и люди, чтобы после них продолжал струиться свет еще тысячи лет? Может быть…

Шибалов предлагал план. Повернулся к Устину, спросил:

– Ты о чем думаешь? Почему не слушаешь, что я говорю?

– Простите, товарищ командир, задумался.

След и свет на земле. Смешно. Тайга и звезды. Умирают деревья, а тайга в целом остается. Умирают люди, а человечество живо…

Кичиги, или Коромысла, более известные как пояс Ориона, уже поднялись высоко. Предстоит еще один бой. Устин дал себе слово, что это будет последний в его жизни бой. Навоевался, пусть другие столько повоюют. Только вот ради чего воевал? На это Устин ответить не мог.

– Туранов, ты спишь?

– Нет, Устин Степанович, нет. Что-то не спится. Звёзды мешают спать, они здесь такие тихие, такие мирные, что кричать хочется.

Помолчали.

– Слышь-ко, Устин, а ить я того командирчика-то припомнил, он при мне вешал красных.

– Погоди, не Худолеев ли его фамилия?

– Он самый.

– Крикни Шишканова, – попросил Туранова Устин, а когда Шишканов подошел, спросил у него, где Худолеев.

– Убежал. Хотели его наказать за плохое обращение с вами, но убежал.

– Плохое обращение! – хмыкнул Устин. – Да это же вешатель из отряда Тирбаха. Боже мой, как все переплетается!

Шишканов тут же отдал распоряжение перекрыть все тропы, чтобы не дать проскочить к Тарабанову и не испортить намеченный план.

Поскакали кони, заспешили люди в ночь, под звезды, чтобы перехватить какого-то Худолеева. А что же делать?

Пришло росистое тихое утро. К этому времени уже привезли все необходимое для отряда Бережнова. Вооружили, достали погоны. В планы командиров никто не был посвящен. Все радовались, что партизанский отряд пополнился боевыми фронтовиками. И вдруг это тихое утро вздрогнуло от выстрелов, от разрывов гранат. Качнулись туманы, раздались заполошные крики:

– Бережнов предал! На конь! Лови предателей!

– Шибалов, бери конных, и в погоню! – кричал Шишканов.

– Вперед, ребята, вперед! – орал Шибалов.

Но где там разве могут крестьянские кони догнать боевых коней? Отстали. Шишканов матерился, рычал, даже чуть не заплакал. На него и других командиров сыпались угрозы, упреки, мол, кому поверили? Правильно хотел их поставить к стенке Худолеев.

– Ведут Худолеева! Ведут!

– Ну слава богу! – чуть не перекрестился Лагутин. – Черт с ним, с Устином, главное, Худолеева поймали, мог всю обедню испортить.

Короткий допрос, и в наступившей утренней тишине робко стукнул выстрел. Снова тишина.

Бережновцы уходили. Перед Каменкой Устин придержал коней, чтобы нацепить погоны, приободриться, выглядеть орлами, затем снова пустили коней в распластанном беге. Вслед стреляли красные.

Выстрелы и топот копыт подняли из окопов пулеметчиков.

Окоём рассвета всё ширился. Над головами бережновцев провел строчку пулеметчик, второй ударил в хвост, чтобы отсечь преследователей, бережновцы с ходу влетели в деревню. Их тут же окружили. Вперед вышел Тарабанов, приказал:

– Сдать оружие!

– Позвольте, что за тон? Смирно! Поручик Тарабанов, вы забываетесь! Вы что, ослепли? Не видите, кто перед вами?

– А, это вы, господин есаул. Прощу прощения, – картинно поклонился Тарабанов.

– Кончайте балаган! Прикажите поставить коней, накормить всех моих солдат! Ведите меня в свой штаб. Да вы пьяны, черт бы вас подрал! Я обо всем доложу командованию! Как вы выполняете приказ генерала Розанова? Думаете, удрали от Колмыкова, так здесь вас не найдут? Да возьмите себя в руки, пьянь кабацкая! Ведите в штаб!

– Круто берете, господин есаул, сила на моей стороне, – еще пытался грозить Тарабанов.

– Вот бумаги, читайте! – сунул пакет Бережнов.

Тарабанов прочитал бумаги, вскинул руку к виску, четко прокричал:

– Малинин, построить солдат, прибыл адъютант его превосходительства генерала Розанова.

– Вам что было приказано делать? Вы должны были мобилизовать мужчин от восемнадцати до сорока пяти лет и послать их в действующую армию, а вы здесь пьете, дебоширите, репрессируете народ. Старые обиды вспомнили? Да я вас прикажу сейчас же повесить, не расстрелять, а повесить как большевистского пособника. Молчать! Молчать, говорю, скотина! – топнул ногой Устин.

Казаки и солдаты загудели.

– И вы молчать! Все наравне будете нести ответственность! Веди в штаб!

И этот смелый, любивший демонстрировать свою смелость перед солдатами на фронте офицер, этот зверь, лютовавший в застенках, спасовал перед бурным напором Устина Бережнова.

– Вы, господин поручик, занялись здесь мелочной местью. Не мстить надо, а поднимать народ против большевизма! – гремел уже в штабе Устин.

А штабом был его дом, дом отца. Оглядывался в надежде увидеть Саломку, мать, братьев. – Где моя жена и мои родители?

– Жену не видел, а родители вместе со всеми сидят в амбаре. Погоди, не шуми, – пытался перевести на мирный тон Тарабанов.

– Молчать! Будете отвечать лишь о том, о чем я спрашиваю.

В дом ворвался Туранов, один погон оторван, без оружия.

– Господин есаул, наших обезоружили.

– Как? Кто приказал!

– Приказал прапорщик! Приказ его тут же выполнили. Мы не вступили в бой, хотя могли за себя постоять. Это же произвол!

– Тарабанов, поручик Тарабанов, сейчас же прикажите вернуть оружие моей охране! – раздельно, с расстановкой проговорил Устин.

– Мне сдать оружие, или…

– Вы не войско освободителей, вы просто банда. И у вас я оружие не отбираю, полагаю, что вы еще найдете время одуматься. Идите и выполняйте мой приказ.

– Спасибо за доверие! – поклонился Тарабанов, поспешно вышел.

А за окнами крики, угрозы, но стоило появиться Тарабанову на крыльце при оружии, как крикуны тут же смолкли. Он только и сказал:

– Ты сволочь, Мурзин. Вернуть оружие охране господина инспектора! Выполняйте приказ! Накормить людей, задать корм коням! – Вернулся в дом. – А теперь давайте без крика, господин есаул. Я ведь никого не боюсь, просто дисциплина еще меня держит.

– Вот и прекрасно. Садитесь, прикажите подать водки и соленых огурцов, соскучился по домашней солонине, ажно слюнки текут, – мирно, по-домашнему заговорил Устин. – За встречу, не столь приятную, но все же встречу земляков! Хороша, язва! А огурцы ажно хрустят. Мамина солонина, малосольненькие, она умеет солить. А теперь докладывай, что и как? Прикажи подать малины! Спасибо! Как тут мой отец, другие мужики?

– Отец твой…

– Ваш, – поправил Бережнов.

– Обольшевичился. Сначала было пошел против большевиков, ушел в тайгу, потом снова стал с большевиками.