Не один. В составе бригады «Нового мира», которая прибыла в Набережные Челны на подшефный автозавод; отсюда до Елабуги, где нашла свое последнее пристанище Цветаева, рукой подать.
Мне было тридцать семь – тот самый возраст, при упоминании которого Высоцкого «бросало в дрожь». Мою жену, между прочим, тоже – когда-то я все канючил, что в тридцать семь меня не станет. Это было, конечно, молодой самонадеянностью: тридцатисемилетний рубеж опасен лишь для гениев. Не умея сравниться с ними жизнью, надеялся, видать, уподобиться любимцам богов хотя бы смертью. А еще магическая цифра «37» была этаким легким кнутиком: чем-то да надо постегивать себя, чтобы успеть. К тому же я с детства страдал мнительностью. Вечно доставал бабушку своим «раком» – то раком губы, в которой нащупывал вдруг подозрительный шарик, то горла, когда становилось почему-то больно глотать. Рака тогда, как и сейчас, боялись панически.
Сколько бессонных часов провел в постели, изобретая эликсир вечной жизни – для себя и для бабушки! Не о шапке-невидимке думал, не о летающем ковре и не о залежах мороженого, а о неизбежной, по мнению взрослых, встрече со смертью. Не рановато ли? Как сказать! М. Горький приводит слова Толстого: «Если человек научился думать, – про что бы он ни думал, – он всегда думает о своей смерти».
Слова эти были сказаны Толстым в Гаспре, где он долго и мучительно болел – жизнь его висела на волоске. В это местечко под Ялтой он приехал ранней осенью 1901 года, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье, и, вконец расхворавшись, решил, что теперь уже здесь останется навсегда. Во всяком случае, сын Сергей Львович свидетельствует, что «во время болезни отец просил, чтобы его похоронили там, где он умрет». Даже присмотрели «для могилы Льва Николаевича место в гаспринском парке».
Но теперь, когда смерть, казалось ему, была рядом, да и в любом случае – недалеко, коли тебе уже перевалило за семьдесят, он не боялся ее так, как раньше, – в детстве, в молодости и в лучшем для мужчины возрасте, каковым считал сорок лет. Именно столько было ему, когда отправился в Пензенскую губернию с намерением купить имение, по пути заночевал в Арзамасе в скверной гостинице, и там с ним произошло то, что войдет в его биографию как «арзамасский ужас».
Спустя пятнадцать лет Толстой опишет его в неоконченной повести «Записки сумасшедшего». Герой, как и автор когда-то, едет покупать имение, останавливается на ночевку в Арзамасе, ложится, ненадолго погружается в дрему, но скоро пробуждается, охваченный необъяснимой тоской. Выходит в коридор, но легче не становится. «Да что это за глупость, – сказал я себе, – чего я тоскую, чего боюсь». – «Меня, – неслышно отвечал голос смерти. – Я тут».
От этого неслышного голоса героя продирает мороз по коже. Голос смерти? «Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть».
Вот они, главные слова, объясняющие отношение Толстого к смерти и повторяемые, как заклинанье, неоднократно: ее не должно быть! «Ничего нет в жизни, а есть смерть, а ее не должно быть». Не должно быть и все! Разум отказывался принять ее, и разумом же он пытался побороть этот неодолимый первобытный ужас.
Признаюсь, я тоже в свое время предпринял схожую попытку. Подумывал даже завести своего рода «Подготовительную тетрадь», куда пункт за пунктом, параграф за параграфом заносил бы все аргументы, призванные не то что отменить смерть, но нейтрализовать страх перед нею. Именно такую тетрадь изобретает для себя герой моего романа, который я как раз писал в 79-м. Роман так и назывался – «Подготовительная тетрадь». Спустя два года его напечатает «Знамя», и первым, кто откликнется на него, будет Александр Александрович Крон, с которым я познакомился во время той новомировской поездки в Набережные Челны и паломничества к Марине Цветаевой.
Он был самым старшим в нашей писательской группе, жить ему оставалось три с половиной года, то есть находился ближе всех к страшной последней черте, но это для меня страшной, это для Льва Толстого страшной, а для него вроде бы, и нет. Так, во всяком случае, мне показалось тогда. Уж не вел ли он свою «Подготовительную тетрадь» – только куда успешнее, нежели я (мысленно), нежели мой герой (на бумаге) и даже сам Лев Николаевич Толстой (на страницах своих дневников, трактатов и эпопей)?
Вел. В 1977 году «Новый мир» напечатал его роман «Бессонница» – роман читали взахлеб, о нем спорили критики, о нем больше всего спрашивали на наших встречах с читателями и в Набережных Челнах, и в Елабуге. Семидесятилетний Крон отвечал сдержанно, немного, почудилось мне, отстраненно, будто все его мысли были заняты другим, куда более важным, нежели свалившийся на него литературный успех, нежели его собственная писательская судьба и даже та самая, последняя черта. Он писал книгу о легендарном капитане-подводнике Александре Маринеско, который в течение десяти дней потопил на Балтике в начале 45-го два гигантских фашистских судна с восемью тысячами солдат и офицеров. За рубежом эту операцию окрестили «атакой века» и считали, что она ускорила разгром немцев.
А чем отблагодарила отважного и дерзкого капитана советская власть? Тюрьмой и забвением. Он ведь был отважным и дерзким не только в капитанской рубке. Полным, долгим, глухим забвением, из которого теперь и пытался вытянуть его своей книгой престарелый писатель, бывший балтийский офицер. Только б успеть.
Успел. Александр Крон умер в феврале 1983 года, но подержал-таки в руках доставленный ему в больницу прямо из типографии номер «Нового мира», где была напечатана его документальная повесть «Капитан дальнего плаванья». С нее началась реабилитация Маринеско, через семь лет удостоенного звания Героя Советского Союза. Эта-то небольшая повесть и была «Подготовительной тетрадью» Александра Александровича. Не зря ее привезли к смертному одру Мастера.
Марк Аврелий утверждает, что высшее назначение человека – готовиться к смерти. Крон подготовился к ней блестяще, а вот я – нет. Много книг написал за полвека, слишком, пожалуй, много, но среди них нет ни одной, которую мне хотелось бы подержать перед смертью.
Главной из них принято считать «Победителя»; во всяком случае, ни один энциклопедический словарь, удостаивающий меня своим вниманием, не забывает упомянуть о ней. Увидела же она свет, после долгого лежания в столе, как раз в 79-м – именно благодаря публикации «Победителя» в первых летних номерах журнала меня и включили в новомировскую бригаду.
Возглавлял ее Владимир Карпов, первый заместитель Наровчатова, который, о чем я уже поведал в своем месте, находился в Коктебеле и именно там познакомился – без малейшего удовольствия – с моим романом. Но это уже когда роман вышел. А до этого с ним должно было познакомиться другое не менее ответственное лицо, без чьей подписи и соответствующего штампика номер просто не стали бы печатать.
Как отреагирует это таинственное лицо на мое сочинение, предугадать было невозможно. В отделе прозы, который возглавляла искуснейший литературный боец Диана Варткесовна Тевекелян, решили перестраховаться. Как? Обсуждалось три варианта.
Вариант первый: заменить название. Придумать что-либо нейтрально-завлекательное. Например, «Курортное приключение». Я категорически возражал, но в этой категоричности нужды, собственно, не было: никто особенно и не настаивал. Название «Победитель» нравилось всем, но и всех смущало. Неужто будущее и прямь принадлежит таким, как мой Рябов?
Жизнь ответила на этот вопрос и ответила исчерпывающе. Правда, это случилось спустя двадцать лет, когда к власти пришел Путин. Дотошные журналисты провели неожиданную параллель между моим уже подзабытым героем и только что избранным – вторым по счету – президентом России. Они практически ровесники: герою романа – двадцать восемь лет, Путину, когда вышел роман, было двадцать семь. Оба кандидаты экономических наук. Оба в совершенстве владеют немецким. Оба занимались боксом. («Как только стало ясно, что одного драчливого характера не хватает, чтобы быть первым во дворе и школе, я решил пойти в секцию бокса», – читаем в книге «Разговоры с Путиным».) Оба не пьют и не курят, оба ироничны, в том числе и по отношению к самим себе, оба предпочитают говорить с позиции силы. Действие романа, а стало быть, и решающий выбор героя, происходит в марте – на март пали и выборы президента. Или еще деталь, до которой докопались журналисты. Оказывается, в молодости второй президент России предпочитал отдыхать на Черноморском побережье Кавказа; туда же отправляется и мой герой. Поначалу меня удивило такое количество совпадений, но чем больше я размышлял, чем пристальней вглядывался в нового российского лидера, тем явственней понимал, что все это – не случайность. Именно в этом поколении – поколении Владимира Путина – должна была сформироваться подобная личность. И формирование это, активное формирование началось уже тогда, в 70-е годы, что, собственно, я и пытался показать в романе.
