— Вы ведь знаете, что он мне изменял?

— Знаю, — подтвердила мои подозрения свекровь. — Но он раскаялся. И ему нужна помощь. Изменять он тебе все равно не будет теперь, так что ж обиду по жизни тащить? Вы не чужие люди, Лен. Я одна с ним не справлюсь.

— Вам сиделка бесплатная нужна?

— А тебе только деньги? — Зло бросила она.

— Мне нужна мою жизнь, которую он испортил!

— Без него у тебя не было бы никакой жизни! Работала бы продавщицей в пивнухе! Не такая уж ты умная! Он из тебя человека сделал, а ты как мразь себя ведешь, бросая его в самый тяжелый момент.

Это она еще не знала, что виновата я.

Наверное, я бы никогда не оправдалась за то, что случилось с ее сыном, если бы она только знала.

— Я пойду, — сказала я, с трудом разгибая пальцы, сжатые на краю кровати. — Если Миша очнется, не говорите ему о ребенке пока.

— Сама решу, что мне делать! — Бросила свекровь.

С нехорошим чувством я возвращалась к себе в палату. Меня тошнило и кружилась голова. И судя по отражению в зеркале, я была серой с зеленоватым отливом.

В таком виде меня и встретили тамошние врачи, хорошенько пропесочили и велели следующие двое суток с постели не вставать.

На этот раз все мои мольбы были тщетны.

— У моего мужа операция! — Кричала я.

— Ничего страшного, мы тебе все расскажем. И нечего тебе там делать!

Маринка нашла меня в палате.

— На вот, держи, — она сунула мне телефон. — Теперь рассказывай.

— Что рассказывать?

— Что у тебя с тем одноклассником, откуда тебе ребенка надуло, что ты делать собираешься.

— Не знаю, Марин… — я вертела телефон с новой симкой в руках. К счастью, я помнила пароли ко всем мессенджерам, так что почти не страдала от потери связи.

— Ты остальные вопросы специально пропустила?

— Да, — честно призналась я, устраиваясь поудобнее на подушках. Лежать я уже устала, но врачи твердили, что это только на пользу. Я решила, что буду их слушаться хоть раз в жизни. Почему-то мне правда не хотелось потерять этого ребенка теперь, когда он последний ребенок моего мужа.

— Так что с одноклассником.

— Он оказался… не очень хорошим человеком.

Что делать с Ореховским и моим знанием, я не знала. Полицию отложили еще на пару дней, чтобы Миша успел восстановиться после операции, а я носила знание в себе и не представляла, что теперь им сказать.

— Я так и знала! — Завелась Маринка. — Я тебе сразу сказала, что он какой-то подозрительный!

Я не стала ей напоминать, что она гнала меня за него замуж.

Что уж теперь, я и сама думала о нем как о спасителе. Придет настоящий мужчина и поможет мне выбраться из непонятной ситуации, из моего брака.

— А залететь когда успела? Ты же материла своего Мишу на чем свет стоит! Неужели с вашей поездки? — Поахала Маринка.

А я покраснела.

Тот день вспоминался мне странными вспышками. Тревожное ожидание свидания с Димой, мое волнение до невиданных высот взобравшееся в считанные часы, скандал, который закатил Миша, его агрессия… и внезапное возвращение в прошлое. В недавнее прошлое, когда он нежно любил меня часами, доводя до исступления от удовольствия.

Я была зла на него, но не могла не согласиться, что он был по-прежнему хорош.

И я все еще любила его в глубине души, хоть и жгла нанесенная обида.

Но обида, любовь, злость — это все были чувства. А мне предстояло принять куда более серьезное решение, чем обижаться или не обижаться.

— Мы… были близки уже после, — вот так я сказала. Потому что положа руку на сердце не могла сказать, что он меня изнасиловал, если я сама этого хотела.

И сейчас была даже благодарна. Зародившаяся во мне новая жизнь давала мне надежду, что и с ним все будет хорошо.

— Так ты его простила? Мишу? — Уточнила Марина.

— Нет!

— Но вернешься к нему?

— Нет…

Ответила я не очень уверенно, но Маринка все равно покачала головой:

— Ну и дурочка ты. Посмотри, какой мужик все-таки, а?

— Переломанный…

Вина кольнула в сердце сильнее прежнего.

Даже подумалось — пусть бы он и дальше был уродом и изменщиком, но только здоровым.

— Зато умный, сильный, столько всего для тебя сделал! Знаешь, подруга, сколько мужей моих знакомых изменяли им?

— Сколько?

— Да почти все! А знаешь, сколько признались? Почти никто! Девки сами унижались, улики собирали, носом тыкали своих! А те даже не раскаявшись, сразу начинали на них орать, деньги урезать, гулять напрямую, уже не скрываясь! Никто как твой себя не повел, Лен! Вот клянусь — ни один!

— И что ты хочешь мне этим сказать? — Устало спросила я.

— Что он тебя и правда любит.

— Любил бы — не гулял, — отрезала я.

— Да дурак был! А теперь гулять не будет, нагулялся. Сама же знаешь — мужикам нужна свобода. Дорасти они должны до семьи.

Маринка вздохнула.

Я не стала ее поддевать ее семейной ситуацией, хотя там тоже все было не очень гладко, мне еще о себе надо было подумать. И о ребенке.

— Ты правда думаешь, что надо простить? — Спросила я через некоторое время.

— Правда, Ленусь… Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Даже боялась, что ты к нему вернешься, когда он тебя окунул во всякое. Но ты пойми — то было до того, как он начал за тебя бороться. Гуляют все, а вот так прощения просят — совсем мало кто.

— Иди, Марин, я поспать хочу… — попросила я ее.

Она ушла, но я вместо сна уткнулась в телефон. Бродила по страничкам, смотрела картинки и думала. Правда о чем бы я ни думала, мысли все равно соскальзывали на две темы.

Ребенок и завтрашняя операция Миши.

Удаляют селезенку… Страшно. Собирают ногу… Еще страшнее. Будет ходить? Не будет?

Или вот лицо…Вроде самое нестрашное, но почему-то жутко себе представить, что я больше не увижу его настоящее лицо. Будто не будет у меня больше мужа. А его ребенок не будет знать лицо отца.

В ленте в контакте мелькнул сайт школы, где Ореховский был директором. Я быстро отмотала его и зашла на страничку. Не знаю, что я там ожидала увидеть, но увидела новость:

«Директор нашего образовательного комплекса подал заявление об увольнении и срочно уехал, не оставишь даже для того, чтобы передать дела. К сожалению, мы не знаем, что у Дмитрия Олеговича случилось в жизни, но желаем, чтобы у него все получилось!»

А я наоборот! Желаю, чтобы он больше никогда не появлялся в моей жизни!

В день операции я так волновалась, что мне пригрозили сделать успокаивающий укол. Я хоть и знала, что медсестры просто пугают, никто не будет травить моего ребенка, но взяла себя в руки и вместо уколов пила ромашковый чай литрами.

Забегала Маринка, успокоила меня и умчалась.

А я осталась один на один с телефоном, куда иногда мне сбрасывала новости свекровь и медсестрами, которые посылали гонцов в хирургию, чтобы выяснить, как идут дела.

Сколько часов это длилось, я не знаю. Мой организм вспомнил, что беременным нельзя волноваться и в какой-то момент просто выключил меня. Я спала долго и сладко, и мне совсем ничего не снилось, что в текущем состоянии было невероятным счастьем.

Проснулась я от того, что дверь в палату открылась.

— Я тебе яблочек принесла, — обрадовала меня мама. — И круассан с шоколадом. Твой любимый.

Почему-то при взгляде на круассан меня так затошнилось, что я подхватилась и рванула в туалет. Ну надо же, моя беременность два месяца пряталась от меня и все было нормально, а стоило мне о ней узнать, как начались капризы.

Круассаны отдали медсестрам. Они в свою очередь мне передали, что селезенку удалили, ногу собрали, продолжают колдовать пластические хирурги.

— Тебе же нужен красивый муж? — Спросила, посмеиваясь одна молоденькая девочка лет двадцати на вид.

— Видела б ты какой он был красавец, — горько сказала я. — Ты бы так не смеялась, а завидовала.

— Тише ты! — Испугалась мама. — Слишком многие тебе завидовали! Еще чего не хватало новых набирать! Все к лучшему, что морду ему разбили. Теперь девки не будут на него вешаться. А то и деньги, и внешность, и ум… Слишком он хорош был, чтобы принадлежать одной тебе.