— Это были драконы, которые умеют подделывать голоса, — врала я напропалую. У меня самой тряслись руки, но я быстро закрыла дверь и подняла ключи.

И тут раздался дверной звонок.

Я так вздрогнула, что моя легенда чуть не рассыпалась в пыль. Но из-за двери послышался голос Димы:

— Лена? Все в порядке? Что происходит? Тут твой телефон…

— Мы перешли на новый уровень! — Радостно сообщила я дочери. — Теперь твоя очередь выполнять квест. Помнишь? Шпионить…

Я закончила фразу заговорщицким шепотом и наконец открыла дверь Диме. Быстро приложила палец к губам и сказала тихо:

— Потом расскажу.

Собрала остатки телефона, заперла дверь и мы спустились во двор.

Ни полиции, ни Миши.

Дима усадил нас в свою машину, и мы поехали в школу.

Там я выдала Алиску очень позитивной учительнице, которая спустилась специально, чтобы ее встретить, и мы пошли в директорский кабинет, где я сначала хорошенько выплакалась на груди у Ореховского.

Он гладил меня по волосам и ничего не спрашивал. А когда я перестала всхлипывать, наклонился и поцеловал меня.

Мне очень хотелось, чтобы в момент нашего с Димой поцелуя началась моя новая жизнь. Свободная от старых ошибок, старых отношений и страха перед будущим.

Но моя предыдущая жизнь началась совсем недавно, когда я взглянула на экран телефона и не собиралась пока кончаться. Похоже, за пятнадцать лет счастья я должна была расплатиться сполна. Как бы не таким же сроком несчастья. Я очень надеялась, что нет.

Однако этого не случилось. Ореховский целовал меня, и поцелуй был очень приятным. Мне нравились его нежные прикосновения, как бьется сердце под моими ладонями, импонировало то, что он дышал все глубже и чаще. Его руки скользили по моим бедрам, сжимали их крепче, твердые губы раздвигали мои губы. Я отмечала это сознательно и трезво.

К сожалению, это и близко не было похоже на бабочек и фейерверки, которые взрывались у меня в голове все пятнадцать лет от поцелуев моего мужа. Такие эмоции должны были протухнуть со временем, превратиться из страсти в спокойную привычку, но все же с самого первого дня с Мишей, когда он меня касался — я превращалась в водопад. У меня подкашивались ноги, сбивалось дыхание, и ему совсем ничего не надо было со мной делать, чтобы заполучить меня.

Если бы не это, я бы продержалась до свадьбы, но мы помним, что свадьба была уже во время беременности… Честно говоря, самая яркая эмоция во время поцелуя с Димой была — злость. Я злилась на своего мужа за то, что он разрушил наш союз. Лишил меня вот этих ощущений, моей страсти к нему. Оставил навсегда брошенную искать подобия таких чувств и не найти.

И к нему я больше уже не испытывала их. Меня тошнило при мысли о поцелуях с Мишей.

Как можно было так все испортить…

Я так расстроилась, что заплакала прямо во время поцелуя. Но Дима не успел этого заметить. Оторвавшись от моих губ, он еще немного постоял, качая меня в объятиях и утыкаясь лицом в волосы.

А потом отошел к столу и выдвинул нижний ящик.

Вернулся он с аккуратной бархатной коробочкой и тут до меня дошло, что происходит.

Я ахнула и закрыла ладонями лицо, как в роликах с публичными предложениями.

Дима встал на одно колено, поддернув брюки, посмотрел на меня и раскрыл коробочку.

Там сияло огромным камнем золотое кольцо.

— Лен… Ты сейчас, наверное, очень удивлена, — сказал он странно сжатым голосом. — Но это не спонтанное решение и не дурость, как может показаться. Понимаешь, я люблю тебя с самой первой нашей встречи.

Я почти оглохла, в ушах у меня звенело, а ноги подкашивались, пока он рассказывал, как впервые увидел меня, подробно описывал, как я была одета, и как я ему тогда понравилась. С первого взгляда. И как всегда, каждый день он мечтал меня увидеть, но был таким робким, что не решался признаться в своих чувствах.

Это все звучало как бред, как пересказ какого-то дурацкого кино, но настоящий красивый мужчина стоял передо мной на одном колене с кольцом и всерьез говорил, что любит меня всю жизнь.

— Я давно привык к тому, что никогда не влюблюсь ни в кого другого, — говорил он. — Но когда ты оказалась в моей школе, я понял, что сама судьба привела тебя ко мне. И то, что ты разводишься — знак. И для тебя, и для меня. Лен, выходи за меня замуж. Я сумею тебя защитить от всего на свете, даже от бывшего мужа. Я приму твоих детей и никогда не сделаю тебе ничего плохого.

— Это… — у меня пересохло во рту. Детей! Я едва не потеряла даже Алису, как мне вернуть себе Ванечку? — Это слишком неожиданно и серьезно, Дим.

— Я понимаю, что ты можешь меня пока не любить, — сказал он спокойно, взял мою руку и больше ни о чем не спрашивая, надел на нее кольцо из коробочки. Пришедшееся абсолютно по размеру. — Но моей любви хватит на нас двоих. А потом ты обязательно полюбишь, я верю в это. А я дождусь.

— Я… подумаю… — едва сумела выговорить я.

— Это лучшее, что я мог услышать, — просиял Ореховский, встал с колен и заключил меня в объятия. — Спасибо тебе.

После поспешной и странной этой помолвки Ореховский развил бешеную деятельность, готовясь перевозить нас с Алисой себе в дом, нанимать адвоката, который занялся бы моим разводом и когда я напомнила о том, что он звал меня учительницей английского, удивился:

— Зачем тебе работать? Ты будешь моей женой!

— Эээээ! Нет! — Воспротивилась я немедленно. — Женой я уже была, и к чему это меня привело! Я хочу работать и иметь свои собственные деньги, Дим.

— Зачем? Я же хороший человек, ты меня со школы знаешь! — Он был почти оскорблен.

— Знаешь, Дим, Миша тоже пятнадцать лет был хорошим человеком, — устало проговорила я. — Но видишь чем все обернулось? Я лучше пока приторможу…

Хоть квартиру свою я больше не чувствовала безопасным местом, переезжать мне казалось еще опаснее. Да, Миша, единственная любовь моя, как ты меня перекорежил всю, что я обжегшись на молоке теперь дую на воду!

Как ни пытался Ореховский обижаться, я была тверда, и он вздохнув, все-таки пошел отводить меня в тот класс, где ждали учительницу. Способностей к преподаванию у меня было немного, но Ваньку я одна выучила всему так, что ему предложили вместо первого пойти сразу в третий класс. Я отказалась. Способностей у моего сына не было, и слава богу, а вот научиться дружить ему не помешало бы.

Я вздохнула тайком, скучая по сыну. Он еще мальчишка. Ему всего четырнадцать, конечно, в этом возрасте ему кажется важнее уважение отца, его деньги, удобства и комфорт богатой жизни и то, чем можно хвастаться перед друзьями.

Но он обязательно повзрослеет и поймет, что произошло. И моя задача как матери — не дать ему в этот момент погрузиться в чувство вины, простить его жестокий поступок. Если бы нас судили по детским делам, кто был бы безгрешен? Недаром совершеннолетними признаются только с восемнадцати. Вот если он и в восемнадцать будет предпочитать своего отца, тогда я пойму, что была плохой матерью.

Мне дали пятиклашек, которые уже знали азы английского и подбирались к самому сложному — к временам, на которых обычно и резались те, у кого не было хорошей практики в среде. Но у меня был один секрет, который мне рассказала американка Зои, обучавшая нас в институте языку.

Хоть пятиклашки и не подошли еще к этой теме — я спела им песенку и нарисовала рисунок, который помогает лучше разобраться в сложностях времен. Песенка им понравилась, и они горланили ее потом весь день напролет.

Со следующей группой я повторила тот же фокус, и весь день у меня было хорошее настроение — сделала доброе дело и даже не запыхалась.

В кабинет к Диме, забирать Алису, я пришла с улыбкой.

— Может быть, мы все втроем пойдем погуляем? — Предложил он. — Поедим мороженого, покатаемся на каруселях в парке? Алис, хочешь?

— Нет, — возразила я, увидев загоревшиеся глаза дочери. — Алиса хочет сделать уроки и поесть супа.