В бирюзовых глазах он видел испуг. Мильхэ открыла рот, силясь вдохнуть и заговорить, но заговорила Арана. Её голос прозвучал неожиданно громко, хрипом разодрав повисшую тишину.

— С её сёстрами делают такое же. Я видела нескольких женщин Леса ещё до того, как меня ослепили.

Фаргрен разжал руки и вернулся к матери. Мильхэ закашлялась, пытаясь отдышаться.

— Ты знаешь, где это было?

— Нет. Но где-то у моря. Воздух там всегда был солёный и влажный.

На многие вопросы Арана ответить не могла, но рассказала всё, что помнила.

Двадцать семь лет назад их семья возвращалась с севера в Да-Мидрас после оборотничьего праздника Летней луны. В дороге на них и напали. Арану пленили, и она несколько дней тряслась в тёмном вонючем ящике, а в конце пути услышала шум морского прибоя.

Так она, а вместе с ней несколько девочек-ар-вахану девяти-десяти лет, оказалась в какой-то крепости. Почти сразу Аране вручили младенца, мальчика-оборотня, которого ей пришлось кормить. Молоко у неё всё ещё было. Чтобы как-то справиться с горем и отчаянием, она заботилась о детях.

А потом, когда старшие девочки вошли в пору зрелости, их стали… Разводить. Как животных. Сама Арана узнала об этом намного позже. Сначала она не понимала, куда пропадают дети. Вместо них появлялись новые. А потом, когда её саму решили сделать племенной коровой, всё поняла.

Почему-то её поместили в камеру к эльфийкам. Но как догадывалась Арана, со всеми волчицами случилось то же самое: всех их обездвижили, утыкали руки и ноги трубками с этой жидкостью. И постоянно оплодотворяли. Искусственно. Беременности никогда не заканчивались естественным путём. Ни один её ребёнок из сорока двух — это число она знала точно — не был выношен положенный срок. Их всех вырезали раньше времени. И что с ними делали, Арана не знала до тех пор, пока не оказалась в этом дольмене.

— Те люди говорили, «псы будут защищать мать», — сказала она с горькой усмешкой. — И они защищали. Бедные дети. Не знаю, что именно с ними сделали, но они мучились.

Наверное, Арана плакала бы, если могла. Но плакать ей было нечем.

Фаргрен взглянул под ноги. Эти… Это его братья. Притащили. Они охотились для матери, не понимая, что есть ей не надо.

Мильхэ произнесла несколько слов, которые никто не понял.

— На таком языке они говорили? — спросила она.

— Очень похоже.

— Это периамский? — прошептал Геррет.

— Старый периамский. Фар, что мне делать?

Он молчал. Что решить? Если попробовать освободить Арану, она, скорее всего, умрёт. Но ведь и бросить её так нельзя.

— Я не знаю, — сказал Фар в конце концов.

Арана решила сама.

— Уберите это. Лучше я умру, чем оставаться вот так.

Фаргрену сдавило горло ещё сильнее. Лучше ли?

— Я попробую, — сказала Мильхэ. — Ирма, мне будет нужна вода. Много. Притянешь?

— Нет, стой, — остановил её Фар. — Просто… Дай побыть с ней ещё. Расскажи мне, — попросил он Арану, касаясь её щеки, — расскажи немного о… Нашей семье.

Фари возвращался с рынка. Ему пришлось сбегать туда второй раз — забыл купить лимоны, а их из рецепта выкинуть никак нельзя. Да и не дело это, готовить блюдо впервые и тут же его переиначивать. Хорошо, хоть времени предостаточно — сам милорд дал целых два дня выходных! На побегушечной должности свободного времени не так много, и Фари ловил каждую минутку, чтобы учиться. Перевели-то с кухни не навсегда! Господин Кольреф сказал: пока эти девичьи страсти не улягутся.

Сейчас вспоминать об этом ему даже стыдно. Попал Фари сюда совсем зелёным. Честно сказать, ни разу не пробовавшим женщин. Ну и… Сорвало ему крышу по неопытности. С другой стороны, ведь и девчонки на кухне тоже не святые оказались. Считай, сами ему себя предлагали. А потом сами же начали ссориться между собой, выясняя, чей он. А он ничей. Сампосебешный. Пока. Так Фари им и сказал, и после этого вой поднялся… Вот его и перевели на побегушки.

Дойдя до маленькой улочки, Фари свернул туда, подумав, что давненько не бывал на своё любимое место в городе. Находилось оно почти под Мраморным утёсом, и оттуда открывался красивый вид на море. Улица-лестница, по которой спускался Фари, через пару сотен ступеней сворачивала направо. Но Фари, закинув мешочек с лимонами за спину, перемахнул через ограду в кусты и пробрался по еле заметной тропинке на небольшой выступ, который не было видно с той стороны.

Глядя на море и скалы оттуда, где стоял сейчас Фари, можно было подумать, будто никакого города и порта здесь и в помине нет. Справа густые кусты загораживали вид на южную часть города. Слева — только Мраморный утёс, который, выдаваясь далеко вперёд, разрезал залив на две части. Почему его назвали мраморным, тогда как он — гранитный, Фари никак не мог понять. Утёс нависал над заливом и будто хотел упасть в море, но он стоял так уже много веков. Даже неизвестно сколько.

Фари посмотрел вверх. На утёсе располагался почти весь Верхний город, сердце Эйсстурма, его самая древняя часть, но отсюда нельзя было увидеть строений — выступ, на котором стоял Фари, находился гораздо ниже. Тем и нравилось ему это место: никого и ничего не видно, будто во всём мире есть только он, необъятное море и утёс.

Краем глаза Фари заметил движение слева. Он повернул голову и… потерял сознание от удара.

Лимоны жёлтыми мячиками поскакали в море.

***

Очнулся он от сильной боли. Болел затылок, левый висок, нос… Да всё болело. Фари попытался разлепить глаза. Получилось открыть только правый.

И тут же он окоченел от ужаса — прямо перед ним лежал труп. Даже если бы Фари хотел закричать, то не смог бы. Горло отказалось выпускать голос наружу.

— Ах ты ж! — ругнулся кто-то.

— Говорю же, иди вдоль шпата или слюды. Легче ведь.

— Да знаю я!

Фари осторожно повернул голову. В небольшой узкой пещере находилось ещё два человека. Неизвестные что-то делали у каменной стены.

— Закончить бы поскорее, — сказал один, — а то шлындают уже все кому не лень. Сегодня вон, двух поймали.

— Осторожнее, не дави так силой. И не говори, уже с десяток трупов набрали.

— Хорошо, хоть не надо будет избавляться. После того как жахнет, никто ничего не найдёт.

Фари увидел, как от кучи, которую он сразу не заметил, потянулась то ли плеть, то ли нить.

«Гремучая соль!» — Он понял по запаху.

Это сын горняка мог опознать на раз. И чем занимаются эти двое, Фари тоже понял. Видел однажды, как работают землевики на подрывах. Даже знал теорию, отец объяснял. Генасы закладывали гремучку, пропитанную едкой водой, в узкие углубления в породе, да так плотно, что в маленькую щель помещалось гораздо больше обычного объёма. Иногда соль продвигали в мельчайшие внутренние полости или заменяли ею минеральные вкрапления. Так делали очень редко, обычно не требуется в горном деле таких ювелирных работ. А вот эти, кажется, как раз ювелирничали.

Где же они находятся? Сколько он пролежал без сознания?

Через какое-то время Фари казалось, будто он уже на всю жизнь запомнил труп перед собой. Дублет на мертвеце выглядел старым и потёртым, а вот серый плащ с синей каймой — нет. Видимо, владелец недолго носил его. Судя по багровому пятну вместо половины лица, и его хорошенько ударили, как самого Фари. Он старался не думать о том, что, скорее всего, разделит участь неизвестного мужчины. И, кажется, не только его: под ногами чувствовалось что-то не очень твёрдое. Точно не камень и не гремучая соль. Посмотреть туда было страшно — для этого надо сдвинуться с места, а он не мог. И не хотел. Ведь заметят. Фари боялся лишний раз даже вдохнуть, не то что пошевелиться.

Внезапно стало светлее.

— Ну, как у вас тут дела?

В пещере появился третий человек.

— Почти закончили. Полчаса, и всё.

— Отлично. А у вас крыса живая, знаете? — сказал мужчина и пропал из виду.

Двое повернулись в сторону Фари. Он сжался от страха. Сейчас его убьют.