Музыкальная приятность ее голоса внезапно исчезла. — Если бы это был один из ваших друзей, вы бы разоблачили их?

— Спрайт, Мэйв, Терин — вы думаете, это один из них?

— Я имею в виду гипотетически. Кто-то принес его из Эльтуреля. Я его чувствую.

— Вы думаете, я общаюсь с этим вором. Пинч выпрямился в негодовании.

— Я и так уже сказала слишком много. Однако он здесь, и я найду его. Ее тон не смутил его обвинения.

Пинч принял вид почти театральной обиды. — Я знал жуликов и воров большую часть своей жизни, жрица, но не принимайте меня за одного из них. Мне нравится их компания. Они пьют лучше и честнее придворных змей. Только потому, что компания мужчины вам не по вкусу, не возлагайте вину на его друзей. Да, Спрайт — бесенок, а Мэйв немного пьет, но они хорошие люди. Что касается меня, то я всего лишь стремлюсь вернуть то, что вы потеряли. Если вам это не нравится, тогда я прекращу это.

Возможно, он просто слишком сильно давил, возможно, она просто была осторожна, или, возможно, он всегда был объектом ее подозрений. Каковы бы ни были доводы, если в этом вообще были какие-то доводы, жрица внезапно удалилась, даже отвергнув его предложение. Она взяла свои вещи с желанием уйти, хотя мошенник отметил, что его слова, по крайней мере, заставили ее держать одну руку на кинжале.

— Я не хотела вас обидеть, Мастер Джанол, но я найду этого вора, кем бы он — или она — ни был. С этими словами жрица отстранилась, будто боялась, что Пинч может каким-то образом очаровать ее, чтобы она думала иначе.

Пинч отпустил ее, наблюдая, как она осторожно прокладывает себе путь по набухшим помойным лужам. Не было никакой возможности разрушить морок холодной вежливости, который осел на ней.

Пинч поднял глаза на «Плащаницу», деревянная драпировка которой поскрипывала на вывеске над головой. Ему нужно было поработать, и пивная была таким же хорошим местом, как и любое другое, чтобы начать. Алкоголь обострял его ум заговорщика, извращенно обнажая извилистые пути множества схем. Кроме того, ему хотелось пить.

*****

Пинч сидел за темным столиком в темном углу, как он всегда предпочитал. Он пересматривал события сегодняшнего дня  с рассвета и до настоящего времени. Слишком многое происходило, чего он не мог контролировать: странные голоса, незнакомые руки в темноте, возвращение Манферика и отступление Лиссы. Все, что было связано с этим, было замыслом судьбы, не зависящим от него, и этого Пинч не мог вынести. В течение пятнадцати лет он боролся за то, чтобы быть хозяином своей собственной жизни, и теперь, в течение нескольких дней, все пошло так, чтобы разрушить это.

Один за другим появлялись напитки, и в рамках ритуала, которому его разум следовал в своей хитрости, Пинч посвящал каждую кружку угрозе будущему благополучию.

— Это за Манферика, — произнес плут, ни к кому конкретно не обращаясь, со своим первым бокалом крепкого вина. — Действительно ли память ублюдка мертва. Это был тост не только за горькие воспоминания. Король-нежить был первой и главнейшей проблемой. Не было никаких сомнений в том, какой будет награда Пинча, когда его работа будет выполнена. Король Манферик всегда был жестоко эффективен в удалении бесполезных пешек. Мошенник осушил кружку одним большим глотком, хлопнул ею по столу и сидел, задумчиво глядя на резную работу предыдущего клиента. Несколько раз он отмахивался от хозяина, пока в его голове разыгрывались сюжеты.

Наконец он заказал вторую кружку, и когда ее подали, он  ее высоко поднял. — За Клидиса. Он снова повторил ритуал питья и размышлений. Какова была роль камергера и кому именно он служил? Мертвый Манферик использовал его, но покойный король никому не доверял, в этом Пинч был уверен. Но старина Клидис не был дураком, хотя и играл эту роль для других. Как генерал, он обладал острым умом в отношении ловушек и приманок. Мошенник подвергал этих двоих жесточайшему рассмотрению, даже не зная, чем это закончится.

С этими двумя, Манфериком и Клидисом, по крайней мере, угроза была очевидной. Они хотели, чтобы он выполнил эту работу, а потом они хотели, чтобы он умер. Мошеннику это было ясно. Он уже плел интриги внутри их интриг, планировал сохранить себе жизнь. Это была обычная жизнь в Анхапуре.

За третьей кружкой Пинч обдумал самый холодный вызов из всех возможных. Он поднял свой бокал за Лиссу и ее поиски. Она была близко, слишком близко. Мошенник был уверен, что свои подозрения она получила от Клидиса или, возможно, от одного из принцев, хотя Пинч сомневался, что они были настолько хорошо информированы или умны. Для Клидиса это был способ поддерживать его хорошее поведение, контролировать его жизнь.

Он мог бы убить ее и покончить с этим, как однажды подумывал на дороге, но эта мысль ему не нравилась. Он становился сентиментальным, ему нравилась ее легкая доверчивость. Ее следовало использовать живой.

Однако единственным другим выбором было подсунуть ей вора. Это не мог быть просто вор. Это должен был быть кто-то, кого она подозревала. Пинч задавался вопросом, без кого из них он мог бы обойтись: Мэйв, Терин или Спрайт? Если уж на то пошло, от кого из них он мог бы отказаться?

Пинч заказал еще выпивку и задумался еще больше.

Огромный, опухший и единственный глаз Повелителя Утра еще не смотрел на Анхапур, когда Пинч бочком вышел из тумана и вернулся в мраморные пределы дворца. Густой, теплый пар, только что принесенный с моря, окутал его волной, огромное облако, окутавшее окрестности Анхапура, вспенилось прямо у твердых камней дворцовых ворот.

Пинч неторопливо прошел под решеткой, поднятой для поваров и их помощников, отправлявшихся на рынок, миновав охрану с уверенностью, что ему там самое место. Прошли годы с тех пор, как чувство высокомерной привилегированности по-настоящему принадлежало ему. Он никогда не забывал о нем, и носил его с собой во всех своих делах с мелкими головорезами, стражами порядка, тюремными ключниками и девушками из будуаров. Он всегда считал это осознание собственного превосходства ключом к своему возвышению и доминированию в Эльтуреле. Однако ощущение этого права было не то же самое, как реальное подтверждение своих прав, которое приходило в такие моменты, как этот.

В другие времена и в других местах дураки пытались убедить его, что уважение — признак истинного лидера. Это были глупые старики, которые верили, что они хозяева великих преступных кланов, но на самом деле они — маленькие человечки, мало что понимающие. За годы, проведенные под строгой опекой Манферика, Пинч узнал, что уважение не означает ничего, кроме бесполезных слов и дурных советов. Страх — это то, что заставляет людей и зверей повиноваться, — абсолютный и низменный страх. Манферик был мастером внушать страх. Простые люди боялись ужасов, которые ожидали диссидентов и соперников, исчезнувших в ночи. Знать боялась того момента, когда Манферик может лишить титула или конфисковать земли. Принцы боялись того момента, когда их отец может отвернуться от них и кроваво решить вопрос о престолонаследии. Никто из них не знал масштабов пропасти, которая была в его душе. И никто из них не осмеливался выяснить это.

Страх — это то, что заставляло охранников стоять на посту, а не восхищение своим положением.

Пинч пробирался по длинным соединенным залам дворца. Его изысканная одежда, предмет тщеславия его дней, была покрыта рыхлыми складками, которые появляются при постоянном ношении в тусклом свете утренней трезвости.

Морщины отразились на его лице —  кожистой карте его ночных пристрастий, с печальными, набухшими мешками под глазами и слабыми складками на шее. Пинч боролся со временем, как и все живые существа. Даже бессмертные эльфы медленно уступают авансам Великого Мастера. Смерть можно было победить, обмануть и отсрочить, и боги были хрупкими по сравнению с ней. Даже они чувствовали, как на них надвигается иго прожитых лет. Время было врагом, которого Пинч не мог перехитрить —  сокровище, зажатое в его костлявых пальцах.