В далекой южной стране десять тысяч человек собрались в послеполуденном тумане, в испарениях, возникших в полдень на берегах Озера Пара. Оттуда они разлились по улицам Анхапура и окутали город влажным облаком, пока пот и воздух не стали единым целым. Ни один ветерок не развевал белые знамена на крышах. Даже коллективное дыхание всех собравшихся не могло разогнать сгустившийся воздух. Хлопок прилипал к телу, как вторая кожа, так что одежда безвольно висела на телах людей. Десять тысяч человек стояли в ожидании в одежде мертвых и безжизненных.

Эти десять тысяч — дедушки, отцы и сыновья Анхапура; бабушки, матери и дочери того же города — теснились по краям узких улочек, заполонили балконы и беспорядочно сидели на корточках на ступенях, которые извивались, скрываясь из виду.

Они выстроились вдоль единственного извилистого проспекта, запрудили ведущие к нему улицы, даже забили своими лодками причал, там, где проходил проспект. По краям этой массы находились продавцы шашлыков с их шипящим мясом, разносчики вина, которые наливали вино из бочонков, привязанных к их спинам.  Здесь же были продавцы фруктов, сбывающие перезрелые товары, игроки, которые хитро проигрывали, чтобы затем выиграть, и дамы, которые извлекали выгоду из любой толпы.

Путешественник, оказавшийся в центре многолюдной толпы, сначала предположил бы, что наткнулся на праздник, неизвестный на его далекой родине. Возможно, эти толпы ждали благочестивого паломничества почитаемого святого. Может быть, это был триумфальный въезд какого-нибудь господина-победителя или, что самое удивительное, проход самого явившегося бога перед глазами его почитателей. Это действительно была бы история, которую путешественник мог бы рассказать по возвращении в какой-нибудь далекий дом.

Однако по мере того, как путешественник  продвигался бы дальше, у него  начали бы возникать сомнения. Где же фонарики, яркие ленты, детские игрушки, к которым он привык на каждом празднике у себя дома? Была ли это кончина особенно сурового святого, или победа, слишком дорого обошедшаяся горожанам, или, что еще хуже, шествие какого-то мстительного бога смерти, чей взгляд мог бы поразить какого-нибудь несчастного? У тех, кто бы его окружал, не было ни радости, ни нетерпеливого ожидания, и по мере того, как он погружался бы все дальше в толпу, он находил бы только все более мрачные лица, исполненные печали.

Когда, наконец, путешественник достиг бы центра этой суровой толпы, его встретят массы красных флагов, огромные полосы блестящей ткани, вяло свисающие с балюстрад и фонарных столбов, которые волшебным образом освещают ночные улицы Анхапура. Если бы это был первый вояж путешественника, он был бы озадачен красочным буйством, нависшим над его головой. Это путешествие привело его, возможно, в город безумцев — лунатиков, которые проживали свою жизнь как противоположность всякому нормальному разуму — меланхоличные в своей радости, веселые, когда другие призывали к печали. Качая головой, он быстро решил бы покинуть Анхапур, возможно, отмечая слабоумие его жителей в своих записных книжках.

К такому выводу не пришел бы путешественник, более погруженный в бурлящие обычаи разных стран. Он посмотрел бы на алые флаги и понял, что язык, который его собственная культура видела в них, не был языком Анхапура. Перед ним была развернута траурная экспозиция, точно так же, как черное или белое могло бы символизировать то же самое на его земле.

Если бы он был действительно хитер, он бы угадал природу усопшего. Не бывает толп из-за ухода мага. Смерти волшебников интимны и таинственны. И это не была кончина какого-то некогда любимого священника, ибо тогда, несомненно, люди собрались бы в храме священнослужителя, чтобы послушать панихиды, которые будут петь его последователи. О кончине воров и проходимцев никто не скорбел.

Это могла быть только смерть лорда, причем великого и могущественного. Ничто меньшее, чем смертность королей, не могло привлечь людей во влажный полдень, чтобы постоять на солнце, пока не пройдет процессия. Взглянув на горожан с обновленным пониманием, путешественник увидел бы старого придворного в отчаянии, так как его почти оправдавшиеся надежды рухнули. Молодая девушка дрожит от слез, охваченная воспоминанием о какой-то забытой доброте, оказанной ей Его Высочеством. Одноглазый калека, уволенный из гвардии после ранений в последней кампании, изо всех сил пытается принять жесткую позу старого солдата. Чуть дальше торговец высовывается из окна, его лицо — маска едва скрываемого ликования, поскольку он уже подсчитывает прибыль, которую он получит теперь, когда деспотичный правитель ушел.

Пока путешественник изучает своих соседей, процессия, наконец, прибывает. Почетный караул жарится под своими плюмажами и мехами, расчищая улицы. Позади них следуют священники всех храмов, престарелых патриархов несут в затененных паланкинах, в то время как их помощники размахивают кадилами и возносят к небесам молитвы. Наконец, появляется большая позолоченная повозка, задрапированная пирамидальным холмом из красного шелка и запряженная тремя рядами жертвенных быков: первый ряд темно-черного цвета, второй — безупречно белый, а третий — совершенно серый. Когда повозка, запряженная волами, скрипит и грохочет по мощеным улицам, все глаза напрягаются, чтобы увидеть трон, который находится наверху. Там, одетый в государственные одежды и меха, неуязвимый для их давки и жары, находится их покойный король. Видно только его лицо, мелово-серое и опустошенное последним прикосновением смерти.

Дыхание, задержанное десятью тысячами душ, высвобождается, когда повозка проезжает мимо каждого мужчины, женщины и ребенка Анхапура. Король действительно мертв. Люди снова начинают двигаться, каждый гражданин снова начинает свой путь среди живых. Когда путешественник проходит сквозь толпу, рука с ножом украдкой тянется к завязкам его кошелька.

Годы спустя, когда путешественник заговорит об Анхапуре, он расскажет о похоронах короля страны разбойников.

— Вот дерьмо! Этот ветер жалит, как раны Ильматера! — громко проворчал тонкий голос из темноты ночи.

— Тихо, ты, маленький дурачок! — прошипел второй, более низкий голос рядом с первым. — Ты наверняка наведешь полицию своим нытьем.

— Тогда ладно. Ты завязывай эти узлы своими толстыми человеческими пальцами, — прошипел в ответ другой голос. Его слова почти утонули в ревущем порыве ветра. Раздался яростный треск длинных плащей, хлещущих в воздухе.

— Просто работай, черт бы тебя побрал, пока мы оба не замерзли. Слова были подчеркнуты звоном металлической решетки о черепицу.

Вспышка света пронеслась по паре.

— Лежать! — прошипел низкий голос. Свет на мгновение осветил двух человек — одного большого, другого — абсурдно маленького — взгромоздившихся на шаткий выступ рифленой черепицы на крыше.

Тот, что больше, тяжело опирался на штангу, втиснутую в щель между терракотовыми формами. Тот, что поменьше, возился с толстым шнуром, завязывая конец вокруг глазурованного дымохода.

— Расслабься. Это просто фонарщик, — сказал малыш. Ледяной порыв потряс их, закручивая их плащи в свирепые клубки.

Ветер был свойством холодных зимних ночей в Эльтуреле. Каждую ночь он поднимался вместе с заходящим солнцем, чтобы пронестись по склонам холмов Верхнего Района города. В тихую ночь это был собачий скулеж, терпеливо ожидающий, когда его впустят через каждую открытую дверь и окно. Но были и другие ночи, как сегодня, когда он рычал, как хищная гончая. Ветер охотника, так называли его тогда люди, и вздрагивали, когда слышали шум, когда он проносился по улицам. Все знали, что это были призывы гончих бога Маска, и ни один мудрый человек не выйдет на улицу, когда неприкаянные мертвецы зовут его с улицы.