Клидис повернулся и просиял улыбкой солдафона, махнув рукой вверх по склону. — Добро пожаловать в Анхапур, Джанол.

Их прибытие произошло далеко за стенами Анхапура, в тени Виллы «Палантик Роуд», которая венчала вершину холма Палас, одного из шести холмов, окружающих Анхапур. Они появились на опушке рощи, как будто проехали через лес и вышли, чтобы осмотреть заросшую виноградниками долину, которая лежала между ними и городом. Таким образом, их спуск по полям, хотя и был встречен крестьянами с подобающей заботой и почтением, не вызвал вопросов удивления или сплетен.

Более того, все они выглядели серыми, грязными и изможденными, даже сам лорд Клидис. Иностранная элегантность Пинча была почти неотличима от старомодного плаща, который предпочитал Клидис.  Мэйв Браун, Спрайт-Хилс и Гур Терин  — никто не мог опознать в них никого другого, как торговцев или слуг из свиты.

Только волшебники в своих белых чистых одеждах выделялись из группы, и это тоже было вполне обычным делом. Ни один волшебник не был похож на остальной мир, поэтому было вполне естественно, что их было легко заметить. По крайней мере, так рассуждали те, кто наблюдал за прохождением колонны.

За два часа, которые потребовались колонне, чтобы спуститься по узким улочкам и пересечь мост через заболоченный Торнуош, Пинчу вспомнились десятки мелких деталей из его жизни, от которой он сбежал пятнадцать лет назад. Холод снега и льда, к которому он так и не привык за пятнадцать лет в Эльтуреле, исчезли, сменившись блеклой зеленью  зимнего Анхапура. Ритмичные ряды винограда были голыми лозами, натянутыми на каркасы, дороги — каменистыми топями с липкой грязью. Для Пинча теплое солнце предвещало весну, свежую траву и новый рост. После пятнадцатилетнего отсутствия к нему вернулось солнце жизни.

Тепло наполнило Пинча уверенностью, граничащей почти с радостью, неоправданной всем тем, что он знал, но это было неважно. Он был дома, как бы сильно он его ни ненавидел, со всеми его воспоминаниями и ловушками. Он больше не был Пинчем, мастером воров, живущим своей безрассудной жизнью в трущобах и глухих переулках. К тому времени, как он въехал в ворота, пройдоха почти исчез. На его месте ехал человек, идентичный по одежде, тот, кто незаметно поменялся с ним местами во время двухчасовой поездки.

Это был Джанол, королевский подопечный покойного короля Манферика III, или, по крайней мере, какая-то его часть, которую Пинч не забыл.  Сидя прямо в седле, он, высокомерно кивнув стражникам, в ливреях, которые стояли, как на параде, когда Лорд Камергер и компания проезжали под побеленной каменной аркой ворот Торнуош.

Была одна вещь, которая не отличалась ни для Пинча, ни для Джанола, независимо от его положения. В любом случае, мошенник чувствовал силу. Эти стражники боялись и уважали людей, стоявших выше них: камергера, Джанола, даже элитную дворцовую охрану. Это было то же самое благоговение и ужас, которые Пинч внушал ворам и констеблям Эльтуреля. Он был уверен, что у простого народа есть врожденное чувство их превосходства. Даже его группировка понимала это, хотя никто из них, возможно, никогда в этом не признается.

Под хриплые возгласы сержанта, перекрикивавшего продавцов фруктов и соблазны богинь праздника, отряд направился к дворцу настолько прямо, насколько позволяли переплетенные улицы Анхапура.

Этим утром Анхапур рано оживился суматохой базарного дня. Тележки качались, как перегруженные паромы в море голов, их палубы были нагружены блестящей круглой мякотью осенних кабачков. Потоки поваров и горничных перекатывались от одного прилавка к другому по всем берегам улиц. Цепочки торговцев рыбой поднимали мокрые корзины с лодок вдоль реки, их все еще подергивающееся содержимое исчезало в нетерпеливой толпе. Дети воровали фрукты и перепрыгивали через дымные костры пивоваров, которые сидели, скрестив ноги, на своих циновках, размельчая кору для настаивания в медных горшках. Аромат этого довольно горького напитка заставил Пинча затосковать по его насыщенной кислинке, смешанной с медом — напитку, которого он не пробовал за пятнадцать лет самоизгнания.

Насытившись размышлениями, поскольку слишком много размышлений делает человека слабым и не решающимся действовать, Пинч наклонился в седле к Терину, чтобы ему не нужно было кричать. — Добро пожаловать домой.

Гур нервно заерзал в своем седле, пытаясь протолкнуть свою норовистую лошадь сквозь толпу. — Твой дом, может быть. Для меня это просто еще один притон. Хотя, — добавил он с улыбкой и помахал рукой толпе, — полный возможностей. Посмотри на всех этих кроликов.

— Ты, осторожнее махай своими руками, мальчик. Потрать некоторое время на изучение поля, прежде чем бросать кегли. К тому же наша игра там, наверху, а не в этих телячьих переулках.

Глаза Терина устремились туда, куда указывал Пинч — к чистым, выскобленным стенам, которые отделяли простолюдинов от их хозяев, к королевскому дворцу на вершине холма.

— Моча и кровь Ильматера! — выдохнул силач. — Спрайт, Мэйв, а ведь он на полном серьезе. Он хочет заполучить нас всех!

— О, раны богов, я никогда за все свое время не заставлял наш притон так себя вести, — выругался халфлинг, наполовину скрытый с другой стороны Терина. — Подумай обо всем серебре и сокровищах, которые наверняка есть внутри.

Поскольку Пинч не мог, Терин получил удовольствие от того, что яростно отчитал маленького пройдоху, заботливо хлопнув его по плечу. — Подумай также о топоре палача, ты, лузер, и пусть он вонзится в твое злое сердце. Помни наше предупреждение прошлой ночью.

Спрайт изо всех сил старался выглядеть поверженным, но на его товарищей это не подействовало. Дальнейшие дебаты по этой теме были прерваны необходимостью договориться о том, как обойти островок из фургонов, разделяющий поток движения.

Остаток пути Пинч оглядывался по сторонам, поражаясь сходству различий, которые он видел. На этом углу он вспомнил шорную лавку; здание было то же самое, но теперь в нем размещалась обычная харчевня, из которой доносился запах хорошо прожаренного мяса. Большая площадь, где он раньше практиковался в верховой езде, теперь была украшена конной статуей его покойного опекуна.

Скульптору хорошо удалось запечатлеть сходство старого Манферика — пышную бороду и львиную гриву царственной головы короля. Он придал лицу зловещий и хмурый вид, который хорошо передавал дикую любовь короля к интригам, хотя Пинч чувствовал, что скульптор был лишь наполовину слишком добр. Сидя в седле, бронзовый король держал Нож и Кубок, символы королевской власти Анхапура, будто они все еще принадлежали ему даже после смерти. Кубок был поднят в одной руке для тоста, в то время как другая рука статуи-повелителя вонзала Нож в тех, кто смотрел на него снизу вверх.

— Откройте для Лорда Камергера Клидиса, Регента Успения! — потребовал капитан, когда колонна остановилась у ворот.

На декоративной зубчатой стене дворца послышалось какое-то движение, а затем герольд шагнул между зубцами и ответил, перекрывая лязг и скрежет из-за дверей. — Приветствуем возвращение нашего суверенного господина, и мы рады его безопасности. Четверо принцев ожидают его благоволения и хотели бы поприветствовать его.

Клидис, с которым Пинч теперь ехал рядом, улыбнулся, принимая эту формальность, но уголком рта добавил что-то в сторону, что мог услышать только его гость. — Трое из этих принцев были бы рады видеть меня мертвым. Это то, на что они действительно надеются.

— Возможно, это можно было бы устроить.

Бывший воин, ставший государственным деятелем, едва поднял бровь на это. — Не очень хороший совет.

Белая собака пробежала перед воротами, что отметил Пинч, хотя это было совершенно неважно. Просто его внимание привлекло несоответствие этой картинки —  безупречная шерсть дворняги на фоне грязно-серой выцветшей побелки. — Ты держишь меня здесь без захвата. Думаешь, я достаточно забочусь о тех троих, которых ты притащил со мной, чтобы подчиняться твоей воле? Убей их, если хочешь. Я всегда могу найти больше нужных людей. Разбойник поцарапал засохшее пятно грязи на своей щеке.