— Твоя жизнь, твоя свобода.

Пинч фыркнул. — Не очень и много. А как насчет монет?

Голос снова усмехнулся. — Клидис проследит, чтобы ты был вознагражден.

— Работа должна быть выполнена быстро. Старый дряхлый Клидис больше не может сдерживать моих нетерпеливых сыновей. Чаша и Нож должны быть обменены до церемонии — и никто не должен ничего заподозрить. Пойми это точно.

— Ваши доводы ясны, — ехидно ответил Пинч. Он шагнул к Клидису и резко толкнул старика, отчего камергер проснулся быстрым и настороженным — наследие многолетней военной службы. Мошенник кивнул на пакет и солгал: — Ты должен взять это. Мне не доверяют.

Камергер с негодованием посмотрел на него, услышав такой приказ, но, тем не менее, вразвалку подошел и забрал сверток с порога. Он был тяжелее, чем казалась, и он с ворчанием поднял его.

Дверь склепа со скрипом закрылась. — Предашь меня — умрешь. Подведешь меня — будешь страдать, — пообещал замогильный голос изнутри.

Пинч выхватил пакет из рук Клидиса и яростно развязал завязки. Осторожно сунув руку внутрь, он вытащил самый большой из двух предметов, которые нащупал. Это был большой кубок, вырезанный из куска идеального черного кварца. Ободок был обрамлен золотой лентой, усыпанной гранеными рубинами. На самом дне гладко отполированной чаши лежала самая крупная белая жемчужина, которую Пинч когда-либо видел. Она тоже была настоящей, а не фальшивой. Его глаз был достаточно опытен, чтобы отличить настоящий товар от дешевых подделок.

Кровь ускорилась, Пинч достал из пакета другой предмет — серебряный нож, отлитый как единое целое. На нем не было ни заклепок, ни обертки, ни камней, ни золота. Рукоятка была отлита в текучую форму с завитками в форме суставов — для захвата рукой. Возможно, литейщик охладил расплавленный металл в своей руке, формуя ее так, как ребенок сжимает глину. Лезвие было заточено до зазубренной линии, которая обещала разрезать кожу, сухожилия и даже кость с величайшим изяществом. Мастерство, с которым была выполнена копия руки, пожалуй, не уступала оригиналу.

Руки дрожали, когда он держал в руках небольшое состояние, и одна мысль о великолепии, открывшемся перед ним, подавила крайний страх, который потряс его несколько мгновений назад. Мертвый король или нет, вещь в склепе или что-то еще, даже эти ужасы не могли прогнать алчность, которую испытывал мошенник, рассматривая это земное великолепие.

Камергер раздраженно схватил сокровища и запихнул их в сумку. — Я оставлю их у себя. С глаз долой. И помни слова моего господина, — добавил он с большим недоверием к страстям своего сообщника.

Это напоминание вернуло Пинча к реальности его положения, и когда Клидис поспешил с дворика, первоначальный страх мошенника превратился в расчет. Он подытожил все, что произошло. Он слышал голос, видел, как открылась дверь, но не видел ушедшего короля. Всегда существовала вероятность того, что то, что он вообразил, было правдой, но были и другие альтернативы.

Во-первых, — и эта мысль пришла ему в голову, когда они проходили мимо вечно цветущего дерева с золотыми цветами, память лорда о его покойном хозяине — старый Манферик, возможно, тайно жив. Пинч мог только исключить это как очень маловероятное дело. Был нужен тщательно продуманный план инсценировки собственной смерти и сидения в неподвижном состоянии на собственных похоронах. Статуя никогда бы не обманула осторожных инспекторов каждого врага, заподозрившего подобный трюк. Затем встал вопрос об отказе от власти. Можно было с уверенностью предположить, что Манферик никогда бы не доверил кому-либо другому выступить против него, когда шансы были так велики. Клидис мог быть лоялен, но как только его назначили регентом, никто никогда не мог сказать, насколько он лоялен. Нет, Пинч был уверен, что король мертв.

Однако «мертв» не означало «ушел», как гарантировала защита вокруг этого некрополя. Старый тиран был колдуном немалого мастерства, и его тайные искусства многое сделали для того, чтобы обеспечить ему прочную власть над Анхапуром. Если это действительно был Манферик, скрытый от посторонних глаз, то, возможно, покойный король нашел путь к бесконечной не-жизни, бездушной пустоте между потоком крови и пиршеством червей. Эта мысль испугала Пинча. При жизни Манферик был мастером жестокости; мучительный переход в не-жизнь, несомненно, усилил бы самые дегенеративные страсти в его гноящемся разуме.

Еще один страх пришел в его мысли, когда мошенник осмотрел проходящие мимо склепы с их тяжелыми дверями, большими замками и резными оберегами. По извращенному желанию богов, после смерти те, кто когда-то жил, получили больше власти. Если бы Манферик был порождением тьмы, с его могуществом было бы невозможно соперничать. Магия и смерть были мощной комбинацией, кузницей для создания поистине разрушительной силы.

Однако существовала и третья возможность, гораздо более вероятная, чем эта. Пинч не видел Манферика. Он слышал голос, бестелесный. Не требовалось большого искусства, чтобы вызвать в воображении шарлатана, который мог бы произвести прекрасное впечатление, особенно учитывая пятнадцатилетнее отсутствие Пинча. Все это могло быть просто дурацким шоу, устроенным Клидисом.

С какой целью? Какую цель преследовал старик, придумывая такой изощренный заговор? Зачем ехать в Эльтурель только для того, чтобы забрать мятежного подопечного, а затем идти на такие меры, чтобы убедить его, что его покойный опекун все еще жив? В чем была выгода для Лорда Клидиса, Камергера Королевского Двора и Регента…

Ему пришла в голову мысль, и Пинч остановился, позволив дворянину с трудом продвигаться вперед по узким улочкам. Клидис был регентом только до тех пор, пока ни один принц не будет коронован. Ни один принц не может быть коронован без Чаши и Ножа…

Нет, в этом не было никакого смысла. Если бы это было так, то зачем такая сложная замена? Поспешив наверстать упущенное, прежде чем его хозяин заподозрит его отставание, Пинч решил разобраться с ловушками. Это была головоломка, такая же запутанная и двурушническая, как и его собственная натура. Если ни один принц не будет коронован, Клидис мог бы править вечно — но этого никогда не произошло бы, потому что три принца наверняка объединились бы против него и вынудили бы выбрать одного из них. Вот, почему он не мог украсть символы сразу.

Вот тогда Пинч вспомнил, что был четвертый принц, Борс, которого все сбрасывали со счетов. Борс был идиотом — он не мог править. Если бы он стал избранным королем Анхапура, то должен бы быть… регент. Королевский закон не позволял королеве править, пока ее муж жив, поэтому ни одна леди, скорее всего, не вышла бы замуж за Борса в надежде, что король-идиот умрет, как бы удобно это ни было. У богов был свой способ срывать подобные планы.

Оставался Клидис. Почему-то Пинч был уверен, что он планирует короновать Борса, а затем продолжить свое регентство. Глядя на старика, ковыляющего впереди него, Пинч понял, что редеющие седые волосы камергера скрывают больше хитрости и изворотливости, чем кто-либо подозревал. Все эти годы преданной тупости были глубокой маской для истинных амбиций этого человека.

Что касается его роли в этом, как предположил Пинч, то он был статистом. Если кража будет раскрыта, вина ляжет на него, мастера-мошенника и нераскаявшегося подопечного. Справедливый человек всегда поймет это; такова была его судьба в жизни, как здесь, так и в Эльтуреле. Также его уделом в жизни было видеть, что такая судьба не постигла его, либо потому, что он не потерпел неудачу, либо потому, что перешел дорогу тем, кто надеялся заманить его в ловушку.

Зачем менять регалии и зачем этот фарс с Манфериком, Пинч не знал. Прежде чем их цели не будут раскрыты, ему нужно было все это выяснить.

Они были где-то рядом с фонтаном, который пел, когда камергер объявил перерыв на отдых. Опираясь на трость, чтобы унять дрожь в ногах, старик опустился на прохладную каменную скамью. Из-под опущенных век яркие глаза изучали более молодого человека.