Положение было не намного лучше в районах, не занятых неприятелем. Войска, приведенные на помощь королевской армии герцогом Карлом IV Лотарингским, союзником, Испании с 1641 г.[701], вели себя в Бельгии с грубостью авантюрной военщины, прошедшей школу 30-летией войны. Будучи сам авантюристом и не имея никаких других источников существования, кроме своих наемников, герцог «смеясь», позволял своим людям компенсировать себя за счет крестьян за задержки в выплате жалованья. Они были настоящим бичом повсюду, где бы они ни появлялись; и название «лотарингца» в течение долгого времени внушало такой же ужас, как в начале XIX в. слово «казак».

При этих плачевных обстоятельствах население Бельгии, потеряв всякую надежду на свое никчемное и скомпрометировавшее себя правительство, пассивно примирилось со» своей печальной участью. Ему было совершенно безразлично, принадлежать ли Испании, которая не могла больше защитить его, или Франции, которая захватывала куски его страны: оно ждало хозяина, которого навяжут ей войска или договоры. Его беспокоили только успехи голландцев, так как они угрожали его католической вере, и можно с уверенностью сказать, что в тех редких случаях, когда оно то тут, то там проявляло вспышки энергии, это вызывалось исключительно заботой о религии. Так, в 1646 г. некоторые «ревнители католической религии» предложили маркизу Каетель Родриго, по инициативе одного капуцина, добровольное обложение на содержание полка солдат, и среди подписавшихся были наряду с архиепископом мехельнским множество аббатов и аббатис, председатель Розе, члены брабантского совета, счетной палаты и т. д.[702]

11 апреля 1647 г. новый наместник эрцгерцог Леопольд Вильгельм прибыл в Брюссель. Сын императора Фердинанда II и кузен Филиппа IV Леопольд Вильгельм был одним из тех многочисленных, созданных германской контрреформацией, католических принцев, которые посвятили себя защите религии при помощи политики и при помощи оружия, предоставив своим коадъюторам заботу о распространении католического вероучения. Леопольд Вильгельм был истым солдатом, но солдатом веры в полном смысле этого слова. Воспитанный иезуитами и будучи поэтому яростным противником янсенистсв, он, благодаря своему знатному происхождению, получил одно за другим епископства Страсбургское, Гальберштадтское, Ольмюцское и звание гроссмейстера Тевтонского ордена. Но начиная с 25-летнего возраста он вступил на военное поприще. Враги католической церкви и габсбургского дома, между которыми он не проводил разницы, убедились на полях сражения в его смелости, его упорстве и в железной дисциплине, которой подчинены были его войска. Он заставлял своих офицеров и даже своих солдат принимать участие в религиозных обрядах, которым он предавался со свойственным ему пылким и мрачным благочестием. С возгласом «Jesus-Maria» он бросал их на штурм крепостей[703]. Французы, издеваясь, рассказывали, что его окружение производило впечатление, точно оно всегда готово петь заутреню, и что часовые его дворца избрали себе лозунгом «Deo Gratias». Его постоянной эмблемой был крест, обвитый двумя лавровыми ветками. На одной из этих веток открытый глаз изображал бодрствующее божество, а на другой узда символизировала строгость власти, которую он собирался применять; внизу креста изображен был лев, убегающий от ягненка, с надписью: «Timoré Domini»[704].

Прежде чем взять на себя управление Бельгией, он потребовал свободы действий и. получил ее. Он избавился от председателя Розе, не созывал больше правительственных советов, открыто нарушал существовавшие еще свободы провинций, словом, ввел в стране своего рода осадное положение, при котором все приносилось в жертву нуждам обороны. Но так как он привел с собой подкрепления из Германии, то первый же его поход приостановил продвижение французов. Тем временем, пока Бек сдерживал натиск их в Люксембурге, он сам направился к наиболее опасной границе и отвоевал назад Армантьер, Комин, Лан и Ландреси.

Эти успехи объяснялись отчасти бездействием голландцев, позволившим ему обратить вое свои силы на юг. Соединенные провинции за последнее время стали заметно уставать от войны. Владея Маастрихтом, Буа-ле-Дюк, Бредой и укрепленными пунктами, расположенными вдоль устья Шельды, Нидерландская республика создала своего рода «барьер», неприступный для Испании. Поэтому к чему ей было продолжать идти на тяжелые жертвы ради борьбы, сулившей лишь одни опасности? Не очевидно ли было, что новые успехи в Бельгии рано или поздно приведут к завоеванию Антверпена, которого так боялись амстердамские купцы?[705] Кроме того не выиграет ли в первую голову Франция от продолжения войны? Не подвергали ли себя Соединенные провинции ужасному риску стать непосредственными ее соседями, помогая ей завоевать Бельгию? Было отлично известно, что Мазарини отказался от заветной идеи Ришелье и не думал больше о том, чтобы сделать Бельгию буферным государством. Он явно стремился присоединить ее к Франции либо оружием, либо путем отдачи ее в приданое инфанте, которая выйдет замуж за молодого Людовика XIV. «Барьер», которого было достаточно, чтобы остановить Испанию, окажется ли он также неприступным и для христианнейшего короля? Разве осторожность и правильно понятые интересы не предписывали щадить впредь прежнего врага и отдать ему ту часть Нидерландов, которой он еще владел, чтобы он мог воспользоваться ею как барьером? Французские армии решительно забрались слишком далеко. Недавнее взятие Дюнкирхена, очень ободрив купцов, которых оно избавило от этого опасного пиратского гнезда, в то же время внушало им страх перед французской, конкуренцией в водах Северного моря.

Под влиянием всех этих соображений партия мира становилась в Нидерландской республике с каждым днем сильнее. Правда, в 1646 г. опять возобновлен был договор о субсидии, ежегодно, начиная с 1635 г., подписывавшийся с парижским кабинетом. Но старый Фридрих-Генрих Оранский, разбитый параличом и впавший почти в слабоумие, вел войну очень вяло, и на этом фоне энергия и удачи французов выделялись еще резче. Это был для Соединенных провинций последний акт войны. Для них наступил момент покинуть своего слишком могущественного союзника и вступить с Испанией в сепаратные переговоры о мире.

Испания давно уже старалась склонить их к этому. В течение 11 лет она, продолжая войну, беспрестанно делала заманчивые предложения генеральным штатам или принцу Оранскому. Всякого рода агенты, монахи, военные, купцы полуофициально вели эти переговоры, которые старались всячески скрыть от Франции и которые благодаря окружавшей их тайне приобретали иногда характер подозрительных интриг. В 1635 г., сейчас же после успехов кардинала-инфанта, одно время полагали, что цель, наконец, достигнута! Переговоры ни к чему не привели невидимому только из-за непомерных требований испанского короля, который, ободренный взятием форта Шенка и подкреплениями, полученными от германского императора, отказался признать Соединенные провинции «свободными штатами»[706]. Новые попытки, предпринятые в 1638 и 1639 гг., остались безрезультатными и столь же безуспешны были в 1640–1641 гг. попытки герцога Буйонского, племянника Фридриха Генриха и врага Ришелье. Ни к чему не привело также в 1641 г. вмешательство германского императора и датского короля. В 1643 г. дон Франсиско де Мело безуспешно пытался привлечь на свою сторону принца Оранского и амстердамских купцов, а в 1644 г. маркиз Кастель Родриго, чтобы смягчить недовольство мехельнского архиепископа и гентского епископа, склонил их к участию в одном проекте перемирия, осуществлением которого в 1645 г. занималось множество полуофициальных лиц — один барон, один аббат, один капуцин, одна знатная дама и сам гентский епископ[707].