Филипп IV решил воспользоваться этим случаем, чтобы навсегда отбить у дворянства охоту к подобным авантюрам. 18 марта 1634 г. он приказал Айтоне арестовать принца Эпинуа и принца Барбансонского. Первому удалось бежать во Францию, где он примкнул к графу Эгмонту и к герцогу Бурнонвильскому. Он продолжал здесь конспирировать вместе с ними, и они все трое были заочно приговорены к смертной казни. Принц Барбансонский, заключенный в антверпенскую цитадель, был освобожден в 1650 г. и отправился в Испанию, где он и умер. Герцог Арсхот тоже был арестован (15 апреля 1634 г.), когда он прибыл с поручением к королю, и кончил свои дни в Мадриде в 1640 г., не получив прощения. Всеобщая амнистия была объявлена 29 апреля 1634 г. Высшая знать окончательно покорилась абсолютизму. Она отказалась отныне от каких бы то ни было попыток добиться независимости и уступила свое место в правительственных совещательных органах презираемым ею юристам. Ее неудачная затея в результате еще только более резко подчеркнула победу монархического принципа и привела к тому, что государственный совет стал играть теперь роль чисто парадного учреждения, между тем как все его полномочия были переданы тайному совету. Председатель этого последнего Петер Розе, принявший деятельное участие в наказании виновных, стал теперь одним из самых влиятельных людей страны.
Если происки Берга и заговорщиков-дворян кончились крахом, то этим в значительной мере обязаны были тому, что Изабелла сумела предусмотрительно открыть отдушину и дать выход всеобщему недовольству, царившему в стране. 30 июля 1632 г. она уступила желаниям народа и созвала генеральные штаты, не созывавшиеся уже более 32 лет[666]. Больше ничего не надо было, чтобы успокоить умы и «дискредитировать дурные замыслы графа Генриха и других брюзжавших недовольных»[667]. Как только народ был призван для обсуждения его собственных судеб, он сейчас же начал надеяться, что бедствиям его пришел конец, и опять стал доверять правительству. Последнее однако только под давлением обстоятельств решилось снова пойти на рискованный опыт, вое опасности которого оно испытало уже в 1600 г. В извещениях о созыве штатов, адресованных провинциям, говорилось лишь «об обмене мнениями» между ними и тщательно обходилось название генеральных штатов, которое своим напоминанием о революция: XVI в., а также о последних победах Соединенных провинций вызывало такие гнетущие воспоминания у приверженцев Испании и абсолютизма. Кроме того рекомендовалось посылать в Брюссель «как можно меньше» делегатов[668]. Наконец, у генеральных штатов добились согласия — и это было совершенно неслыханным новшеством, — чтобы они заседали при закрытых дверях и не запрашивали предварительно мнения провинциальных штатов[669]. Это несомненно было прекрасным средством для ускорения их работы, но в то же время и для того, чтобы помешать общественному мнению воздействовать на них и навязывать им свои желания.
Заседание штатов открылось в Брюсселе 7 сентября. Делегатам его поручено было добиться прекращения злоупотреблений со стороны военных властей, превратившихся для страны в настоящее бедствие. Штаты Генегау и Лилля должны были кроме того потребовать восстановления государственного совета с его прежними полномочиями, а лилльская делегация должна была потребовать еще созыва генеральных штатов раз в четыре года. Но самым важным требованием всех их было заключение мира или по крайней мере благоприятного перемирия с Соединенными провинциями. 11 сентября они решительно заявили инфанте, что совершенно невозможно дольше терпеть новые требования дополнительных «субсидий», предназначенных на содержание войск, что в связи с вторжением Густава Адольфа в Германию нечего было больше надеяться на помощь германского императора, что страна располагает лишь «остатками» армии, «часть которой больна, другая же утратила всякую бодрость и охоту служить». В заключение они просили ее разрешить им самим вступить в переговоры с неприятелем «с согласия ее высочества и с условием, что они не позволят себе никаких изменений в вопросе о законопослушности и в религиозном вопросе[670]. У Изабеллы было тем меньше оснований отклонить их просьбу, что она только что сама направила Рубенса с подобной миссией к Фридриху Генриху. Отказать брюссельским генеральным штатам в разрешении завязать переговоры с принцем Оранским значило дать основание для самых различных подозрений. Поэтому она дала 17 сентября благоприятный ответ «ко всеобщей и неописуемой радости всего народа, воспрянувшего духом и надеявшегося, что, после столь долгой и темной ночи этой мрачной войны он видит, наконец, занимающуюся зарю мирного и спокойного дня»[671].
Но радость эта была очень недолговечна. Делегаты штатов — участники переговоров — вскоре убедились, что они так же далеки от мира, «как их руки от неба»[672]. При переговорах, происходивших сначала в Маастрихте, а затем в Гааге, они сразу же натолкнулись на явное недоброжелательство, на придирки формального характера, на непомерные требования вроде увода испанских войск, сноса укреплений, передачи Нидерландской республике приморских городов и известного числа укрепленных пунктов, закрытия устья бельгийских рек и портов. Кроме того 18 ноября Соединенные провинции заверили своего союзника, французского короля, что они не будут вести переговоров без его согласия, и было заранее ясно, что этого согласия никогда не будет дано. Тем не менее переговоры продолжались. Бельгийцы не могли решиться расстаться со своими иллюзиями. Они не умели, по своей неловкости, скрыть своих страхов, принимали все унизительные условия, еле осмеливались протестовать против притязания запретить им отправление католического богослужения в их собственных домах[673]. В своей наивности они полагали, что испанский король, подобно им, подчинится требованиям Нидерландской республики. 4 декабря они умоляли его, «воздев к нему руки и со слезами на глазах»[674], согласиться на мир.
Но мадридский кабинет вовсе не хотел скрывать, что он не принимает их всерьез. Он видел в созыве генеральных штатов лишь средство успокоить, чересчур сильное возбуждение, царившее в провинциях, лишь какой-то выход из тупика, который он впрочем не одобрял и который, как он твердо решил, не должен будет иметь никакого значения и не окажет никакого влияния на его поведение и его политику. Хотя испанский кабинет предоставил Изабелле право дать полномочия делегатам, но он предусмотрительно не отправил их от своего имени. Он поручил маркизу Айтоне и председателю Розе не допустить, чтобы инфанта зашла чересчур далеко в своих обязательствах, и дал им строгий наказ под сурдинку всячески парализовать переговоры. Когда в 1633 г. Эврикий Путеан выпустил свою книгу «Belli et pads statera»[675], в которой он защищал дело мира, правительство тотчас же опубликовало в ответ «Anti-Puteanus» и категорически запретило генеральным штатам издать, как они добросовестно собирались, опровержение этого сочинения. В то же время оно умышленно вызывало негодование голландцев, распространяя публично работу «Заметки о религии и государстве» («Remarques de religion et d'Estat»), в которой расточались панегирики королю и самые резкие оскорбления по адресу Соединенных провинций[676]. Кроме того 4 ноября 1632 г. Филипп IV тайно лишил эрцгерцогиню полномочий, данных им ей в 1629 г. на ведение переговоров от его имени[677]. С этого момента переговоры превратились в пустую комедию. Ничего не подозревая, уполномоченные штатов обманывались как королем, так и самой Изабеллой, которая продолжала, чтобы сдерживать их, передавать им полномочия, не имевшие отныне никакой цены. Между тем ничто не могло раскрыть им глаза: ни полученные из Мадрида письма, в которых без всякого упоминания о мире им сообщалось о присылке в ближайшее время подкреплений, ни поведение Розе, который 11 мая 1633 г. отказался дать свою подпись под инструкциями, испрашивавшимися ими у инфанты, и который резко бранил их за то, что они позволяли себе говорить о старых договорах, дававших подданным право отказывать в повиновении своему государю, если он нарушает свои обязанности по отношению к ним[678].
