Официально они не порвали еще ни с католической церковью ни с королем даже после неудачного исхода Кельнского конгресса. Хотя они и не мешали кальвинистам захватывать города и безнаказанно нарушать религиозный мир, но, с другой стороны, они не запрещали отправления католического богослужения; хотя они и не повиновались больше Филиппу II и перестали признавать его «неограниченным государем» (prince souverain), но они не оспаривали его титула «законного государя» (prince naturel). Подойдя к самой грани революции, они остановились: у них нехватало духа последовательно довести до конца принципы монархомахов, которые непрестанно были у них на устах. Практически они держались за «Joyeuse-Entrée». Они придерживались по-прежнему средневекового представления о государственном дуализме. Они различали права страны и права государя. У них не было никаких сомнений в том, что их сопротивление законно, но они признавали также законность наследственного права. Как бы ни были тяжелы вины Филиппа II перед ними, но их традиционное уважение к королевской династии ставило его выше их нападок. Несмотря на всю резкость брошюры «Vindiciae contra tyrannos», они не могли решиться отречься от сына Карла V и прямого потомка бургундских герцогов.
Это крайне ложное положение не могло быть продолжительным: его двусмысленность обрекала его на гибель. Во время переживавшегося кризиса нужны были прежде всего ясные и определенные решения и энергичные мероприятия. Соображения легальности, все еще терзавшие генеральные штаты, вызывали презрение кальвинистов, господствовавших как в больших городах Фландрии и Брабанта, так и в Утрехтской унии. Если бы принц Оранский продолжал медлить, он рисковал неминуемо потерять доверие как раз самых решительных сторонников войны с Испанией. Поэтому с 1578 г. он отказался от позиции нейтралитета, занятой им со времени его триумфального вступления в Брюссель. Он стал теперь постоянно афишировать свою протестантскую религию, начал опять посещать протестантские богослужения и в сентябре торжественно крестил свою дочь «Catharina Belgica» по евангелическому обряду. Хотя в глубине души он оставался сторонником веротерпимости, но отныне он по крайней мере не говорил больше о религиозном мире.
Порывая с католиками, он неминуемо должен был порвать и с Филиппом II. Впрочем, сам король позаботился об ускорении развязки. Как раз теперь, при возобновлении войны, он опасался, как бы его не заподозрили в том, что он замышляет разорение и гибель своих подданных. В выпущенном им по совету Гранвеллы[504] указе, который был опубликован по его распоряжению Александром Фарнезе 15 июня 1580 г.[505], он называл принца Оранского «единственным главарем, зачинщиком и подстрекателем к беспорядкам и главным мятежником всего нашего государства». Именно этот «несчастный лицемер» вместе со своими единомышленниками совратил народ; из-за его пребывания здесь провинции лишились «навсегда мира, отдыха и покоя». Поэтому, опираясь на свои права «абсолютного и верховного государя», Филипп II объявлял его «изменником и злодеем, нашим врагом и врагом страны… врагом всего человеческого рода». Наконец, он обещал «своим словом короля и слуги божьего» выдать вознаграждение в 25 тыс. золотых экю и пожаловать дворянское звание тому, кто «окажется столь благородным сердцем и столь ревностным слугой нашим и нашего общественного блага», чтобы «покончить с этим негодяем, доставив нам его живым или мертвым или лишив его жизни».
На этот торжественно-патетический призыв к убийству на основании божественного права принц Оранский ответил 13 декабря опубликованием своей «Апологии», являющейся, пожалуй, самым прекрасным и несомненно самым захватывающим и в то же время самым талантливым памфлетом XVI века. «Апология» написана в виде письма к генеральным штатам. В ней Вильгельм сначала поздравляет себя с той ненавистью, которую он заслужил у испанцев своей преданностью родине, затем напоминает вкратце о своих предках, которые были такими преданными слугами династии и которым король, натравливающий теперь на него убийц, немало обязан частью своего наследства: об Энгельберте, победителе при Гинегате, о Генрихе, лояльнейшем слуге Карла V, о Ренё, умершем на службе у императора, о Филибере Шалоне, доставившем ему владение Неаполем и Миланом. Далее, отвечая на обвинения Филиппа еще более серьезными обвинениями, он осыпает его упреками в самых тяжких преступлениях и прегрешениях вроде вероломства, разврата, кровосмешения и убийства дон Карлоса. Что же касается его самого, то в течение всей своей жизни он думал лишь об общественном благе и торжестве истинной веры. Чтобы добиться этих целей, он пожертвовал всем, что у него было дорогого: свободой своего старшего сына, сосланного герцогом Альбой в Испанию, жизнью своих братьев, которые пали, сражаясь за родину, теперь же он готов умереть и сам. «Если вы считаете, что вам нужны мое изгнание или даже моя смерть, то я готов повиноваться вам: приказывайте, пошлите меня на край света, и я охотно послушаюсь вас. Вот моя голова, над которой не властен ни один государь, ни один монарх, а только вы одни»[506].
Эти слова блестящей «Апологии» явно свидетельствуют о революционном духе, которым она проникнута, и придают ей характер политического манифеста. Заявляя о том, что он подчиняется только генеральным штатам, принц Оранский заменял верховную власть короля верховной властью народа. Он отвергал законность власти, которую ему хотели навязать против его воли. Будучи поставлен вне закона, он сам объявил вне закона своего врага и на убийство, которым угрожал ему Филипп II, отвечал государственным переворотом.
Однако генеральные штаты все еще не могли решиться последовать его примеру. Умеренный тон их ответа на «Апологию» особенно бросался в глаза по сравнению с резкостью последней[507]. Они благодарили принца Оранского за его услуги, признавали его невиновным во всех приписывавшихся ему преступлениях, утверждали, что он взял на себя управление делами лишь по их настоянию, гарантировали ему ивою помощь и свое повиновение и предлагали ему для охраны его личности «отряд конницы». Но они тщательно избегали как-нибудь задеть особу короля и поставить под вопрос законность его власти. Они не осмеливались произнести решающее слово и ограничились в заключение заявлением, что они в ближайшем будущем опубликуют декларацию в защиту своего поведения. Однако развернувшиеся вслед за этим события избавили их от этой необходимости.
В середине истекшего года принц Оранский возобновил свои переговоры е герцогом Анжуйским. Предвидя неизбежный крах Кельнского конгресса, он хотел обеспечить себе союзника против Испании и не видел иного союзника, кроме Франции. Он уже давно перестал рассчитывать на Германию. Елизавета тоже достаточно ясно показала, что она не склонна была выступать против Филиппа II ради Нидерландов. Герцог Анжуйский, наоборот, ждал лишь удобного случая, чтобы снова появиться в провинциях. Плачевный исход его авантюры в 1578 г. не обескуражил его. Он сохранил своего эмиссара в Брюсселе, и среди все увеличивавшегося числа французов, окружавших принца Оранского, двое наиболее влиятельных — Дюплесси-Морнэ и Ла Ну — были раньше его советниками и сохраняли с ним связь. Наконец, препятствий, на которые он натолкнулся в прошлом году, больше не существовало. Елизавета теперь не только не мешала его планам, а, наоборот, обещала даже ему свою руку и, уверенная в том, что ей теперь ничего не угрожает, радовалась его подготовке к нападению на Испанию, которое было весьма на пользу Англии и в то же время ничего не должно было ей стоить.
С другой стороны, примирение валлонских провинций с королем положило конец интригам герцога Анжуйского с графом Лаленом. Теперь ему не приходилось, как прежде, колебаться между католиками и протестантами. Чтобы добиться успеха, он должен был тесно связаться с принцем Оранским. Начиная с июля 1579 г. он действовал только в согласии с ним. Общность их интересов создала между ними тесное сотрудничество. Союз с герцогом Анжуйским стал для принца Оранского краеугольным камнем его политики. Он рассчитывал, что этот союз восстановит его влияние, поможет ему продолжать борьбу с Филиппом II и приведет к низложению последнего. Он не изменял больше своей, позиции в течение последнего периода своей жизни. Он целиком и вполне искренно отдался этой тактике. Когда в марте 1582 г. он считал себя раненым насмерть в результате покушения Хауреги, он непрерывно умолял своих друзей не оставлять герцога.
