Несмотря на то, что, как мы видим, это соглашение опередило на несколько дней официальное примирение членов Аррасской унии с Филиппом II, оно считало его совершившимся и было тесно с ним связано. Действительно, исход переговоров, итогом которых оно должно было явиться, не подлежал никакому сомнению. За исключением Турнэ, все остальные валлонские провинции уже в марте окончательно порвали с «объединением всей страны». Им оставалось только договориться с Фарнезе, и поэтому между лагерем, расположенным у Maаcтрихта, и Сен-Ваастским монастырем где непрерывно заседали депутаты, курьеры без передышки мчались взад и вперед. Но хотя обе стороны и проникнуты были одинаковым желанием прийти к соглашению, тем не менее переговоры были далеко не из легких. Только духовенство обнаруживало полнейшее доверие и готовность. Но у дворянства и у городов возникали все новые затруднения и колебания, так как очень укоренилось отрицательное отношение к Испании и появлялись сомнения, стоит ли отказываться от дела, за которое так долго боролись. Если бы им пришлось иметь дело с кем-нибудь вроде дон Хуана, то цель никогда не была бы достигнута. Но изворотливый и ловкий Фарнезе поразительно умел маневрировать. Как искусный удильщик, он всякий раз отпускал лесу, когда чувствовал, что сопротивление слишком велико; он был терпелив, спокоен, умерен, и Аррасское соглашение, принятое, наконец, 17 мая 1579 г. штатами Артуа, Генегау, Лилля, Дуэ и Орши, было его первым дипломатическим успехом и необходимым условием всех его дальнейших успехов.
В Аррасском мире объявлялась ненарушимость Гентского примирения, Брюссельской унии и Вечного эдикта «во всех статьях и пунктах», даровалась всеобщая амнистия и утверждались все назначения, сделанные эрцгерцогом Матвеем, генеральными штатами и государственным советом при условии, чтобы назначенные лица были католиками. Не позднее чем через б недель после опубликования договора все испанские, итальянские, албанские, бургундские «и другие иностранные, неприятные генеральным штатам» солдаты должны были покинуть страну, которая обязывалась навербовать взамен их национальную армию. Города и укрепления вверялись местным комендантам. Король обязался не вводить своих войск в замиренные провинции без их согласия. Все привилегии должны были быть восстановлены, «и те из них, которые были нарушены, теперь снова вступали в силу». Штатгальтером Нидерландов отныне мог быть только принц королевской крови, но временно — в течение 6 месяцев — управлять страной должен был герцог Пармский. Его двор должен был состоять главным образом из «местных уроженцев» и максимум из 25–30 иностранцев. Государственный совет должен был состоять из 12 назначенных по выбору короля членов, причем все они тоже должны были быть «местными уроженцами» и 8 из числа тех, которые с самого начала и до конца были на стороне партии штатов. 5 из числа этих восьми должны были быть назначены пожизненными советниками, остальные же должны были обновляться каждые 3 месяца, «чтобы оставить свободным доступ для провинций, которые присоединятся еще к примирению с королем». Все официальные депеши, как во времена Карла V, должны были сообщаться государственному совету. Что касается тайного совета, совета финансов и других ответственных учреждений, то король должен был ввести в них «местных уроженцев, либо каких-нибудь не местных, но одобренных штатами людей». Налоги должны были одобряться штатами, как во времена Карла V. Наконец преимущества всех этих условий договора должны были распространяться на все провинции, кастелянства, города и частных лиц, которые в течение 3 месяцев после увода королевских войск присоединятся к примирению[486].
Достигнутое таким образом Аррасское соглашение носило явно выраженный антииспанский характер. Если, с одной стороны, оно восстанавливало повиновение «законному государю», то, с другой — оно заявляло о возврате страны к той самой независимости, которую герцогу Альбе поручено было ликвидировать в 1567 г. В общем оно осуществляло программу политической оппозиционной партии, выдвинутую впервые, как мы видели, 20 лет назад при отъезде Филиппа II в 1569 г. Это соглашение было капитуляцией Испанского государства перед Бургундским государством. Оно положило конец системе насилий и деспотизму, возвращало управление делами местным жителям, восстанавливало все привилегии и изгоняло из страны иностранцев. Несомненно король не мог сделать Нидерландам больших уступок, по крайней мере если он не хотел вообще отказываться от своей верховной власти.
Но король уступал в политической области лишь для того, чтобы сохранить неприкосновенной религиозную. Аррасский мир был тяжелым поражением для испанского короля, но он был блестящим успехом для католического короля. Вдвойне консервативный, он восстанавливал традицию в ущерб абсолютизму и к выгоде католической церкви. И именно благодаря этому он вызвал раскол того, самого Бургундского государства, которое он, казалось, возрождал. Мир был заключен благодаря расправе с кальвинистской партией в валлонских городах и угрожал тем же протестантам северных провинций, Фландрии и Брабанта. Он был им тем более ненавистен, что он тотчас же оживил надежды католиков и привел к отпадению ряда территорий, 27 июля к миру присоединился Мехельн, Валансьен принял его в октябре. Что касается дворянства, то оно почти без исключений по примеру графа Эгмонта примирилось с королем. Неизбежный уже с давних пор разрыв между католиками и протестантами стал теперь совершившимся фактом. Он произошел лишь с некоторым опозданием исключительно из-за их общей ненависти к Испании. Успокоившись теперь относительно намерений короля, консерваторы решили связать свое дело с его делом. Со времени Аррасского мира Нидерланды все отчетливее распадались на две политико-религиозные партии: католически-лояльную и кальвинистско-республиканскую.
Этот раскол, доказательством которого был уже самый факт примирения валлонских провинций с королем, еще гораздо яснее обнаружился во время начавшихся в Кельне в августе 1579 г. переговоров между уполномоченными генеральных штатов и Филиппом II при посредничестве германского императора[487]. С первого же дня стало ясно, что налицо были две непримиримые точки зрения. В ответ на предложение герцога Терранова о восстановлении повиновения королю и признании исключительно католической религии делегаты генеральных штатов не ограничились тем, что противопоставили ему свое непреклонное решение сохранить свободу вероисповедания, но, усвоив язык вышедшей в том же году брошюры «Vindiciae contra tyrannos», они заявляли, что подданные созданы не для государя, а государь для подданных, что только бог повелевает совестью людей и что, если государь упорно желает поработить своих подданных, народ имеет право низложить его и призвать на помощь соседних государей. В ответ на эту гугенотски-революционную теорию католики возражали, что от злоупотребления властью законного государя существует лишь одно прибежище — папа, и что государь может быть признан лишь в том случае, если он католик. Подобно Лензего они считали, что религиозное единство столь же необходимо для государства, как и для семьи[488]. Борьбу с ересью они считали первейшей обязанностью всякого правительства. Таким образом научные споры теоретиков нашли себе яркое отражение в дебатах участников кельнских переговоров. В основе, споров о привилегиях страны и о толковании Гентского примирения лежали доводы монархомахов и легитимистов. С каждым днем все яснее становилась непримиримость принципов той и другой стороны, и размах начавшейся в Нидерландах борьбы раскрывался во всю свою ширь.
Некоторые уполномоченные штатов вскоре испугались исхода борьбы, в которую они ввязались. Все те из них, которые, сохранив верность католической религии, были противниками Испании лишь по политическим причинам или из личной злобы против нее, отступились, как только они увидели себя вынужденными выбирать между королем и кальвинизмом. Сен-гертрудский и маруальский аббаты просили у Филиппа II прощения; герцог Арсхот добровольно обрек себя на изгнание в Венецию, где и закончилась карьера этого нерешительного мятежника, шедшего на поводу у событий. Отныне убежденные кальвинисты одни должны были взять на себя все бремя борьбы, и они заранее приняли на себя всю ответственность за нее и за все ее последствия. Ко времени закрытия конгресса, 13 ноября, конфликт между королем и повстанцами приобрел такую же остроту и такие же размеры, как и конфликт между реформатами и католической церковью. Разрыв между ними был столь же очевиден, сколь и окончателен, немыслимы были больше никакие колебания или шансы на соглашение.
