23 сентября принц Оранский прибыл в Брюссель. Никогда еще «Joyeuse-Entrée» государя не было более радостным и торжественным. Начиная от Виллебрука, военные отряды города, выстроенные в полном параде по берегам канала, стояли двойными шпалерами перед кораблем, на котором он проезжал. У шлюзов, где он должен был выйти, земля была усеяна цветами. Великолепно разукрашенная, затянутая оранжевым сукном лодка ждала его в Вильворде; ее сопровождали две другие лодки с музыкантами. По мере его приближений к Брюсселю к нему навстречу устремлялись все более густые толпы народа, приветствия которых сливались со звоном колоколов и залпами орудий. Принц остановился у ворот Антверпена и был встречен здесь герцогом Арсхотом, графами Лаленом, Эгмонтом, Бусси и всей знатью. Затем, когда он отправился дальше, с тем чтобы после 10-летнего изгнания вновь поселиться в Нассауском дворце, это вызвало такое ликование, что «те, кто при этом не присутствовал, не могли бы этому поверить. Ангела с неба нельзя было принять лучше». Из всех окон, с крыш всех домов, не умолкая, неслись приветствия; люди душили друг друга, чтобы иметь возможность взглянуть на национального героя, теснили окружавших его и вооруженных алебардами телохранителей, чтобы иметь возможность прикоснуться к нему. Повсюду, куда ни взглянуть, видны были воздетые к небу руки, слезы радости, слышались рукоплескания. При приближении праздничного шествия женщины опускались на колени, «как если бы по городу проходил сам бог». И когда наконец Вильгельм, тоже опьяненный волнением и гордостью, переступил порог своего дома, тотчас же организовалась гвардия, которая должна была денно и нощно охранять неприкосновенность этого отца народа»[422]

После такого приема не могло быть больше никаких сомнений в том, каким влиянием он будет пользоваться. Ни генеральные штаты, ни городское население не могли оказать ему никакого сопротивления ввиду того, что патриоты были с ним заодно. Умеренному большинству генеральных штатов ничего больше не оставалось, как подчиниться политике оранжистов. 25 сентября оно согласилось послать дон Хуану неприемлемые предложения, а 5 октября отправить королю «оправдательный документ», который был на самом деле не чем иным, как угрозой призвать на помощь иностранцев, если он не согласится распустить навербованные им для борьбы с Нидерландами войска, не отзовет дон Хуана и не назначит наместником «принца — законного отпрыска австрийского дома», т. е. иными словами, так как у короля со времени смерти дон Карлоса не было другого сына, то сына германского императора[423].

Таким образом потребовалось всего лишь несколько дней, чтобы дела приняли желательный для принца Оранского оборот. Соглашение с Филиппом II стало невозможным: война против Испании была по крайней мере потенциально объявлена. На этот раз королю предстояло иметь дело уже не с двумя провинциями, а со всем «коллективом» страны, борющимся как один человек — viribus unitis — за свою свободу. Уже в октябре группа брюссельцев в докладной записке, поданной генеральным штатам, потребовала, чтобы начата была осада Намюра, чтобы по всей стране объявлена была мобилизация каждого десятого гражданина, чтобы все состоящие на службе чиновники заменены были благонадежными и честными патриотами, чтобы в каждой из 17 провинций избраны были — тоже из среды патриотов — «два дворянина и два ученых человека» и чтобы из этих 68 лиц составлены были государственный, тайный и финансовый советы, чтобы из генеральных штатов удалены были «все те, кто пользуется любовью врагов», и чтобы призваны были на помощь войска пфальцграфа Иоанна Казимира и войска королевы английской…[424] Таким образом подозрительными считались теперь роялисты; надо было поэтому очистить от них государственный аппарат и в интересах правильной организации национального сопротивления передать его целиком в руки патриотов.

Но еще важнее было успокоить католиков, если хотели, чтобы они вместе с протестантами приняли участие в борьбе против короля. Принц Оранский отлично знал, что некоторые из них были обеспокоены его кальвинистским окружением и возмущены были все еще продолжавшимся запрещением католического богослужения в Голландии и Зеландии. Он особенно опасался, чтобы вернувшиеся после «примирения» еретики не скомпрометировали его несвоевременной религиозной пропагандой. Поэтому он тщательно старался избежать каких бы то ни было подозрений в нетерпимости или прозелитизме. Так как он неоднократно вынужден был менять свои религиозные убеждения, то его христианство под влиянием стольких новообращенна приняло более широкий и более терпимый характер, и он смог поэтому, находясь среди брабантских католиков, снова вернуться к своим подлинным убеждениям приверженца Кассандера. Он тщательно воздерживайся от соблюдения протестантской религии, а в его владениях в Бреде, к величайшему возмущению кальвинистов, по-прежнему продолжали служить обедню[425]. Несмотря на упреки своего брата Иоганна Нассауского, он при всяком удобном случае заявлял, что не потерпит никаких новшеств в 15 католических провинциях.

Однако он мог сколько угодно ломать себе голову над тем, чтобы не задеть ни кальвинистов Севера, ни католиков Юга, но одного его присутствия было достаточно, чтобы пробудить вновь религиозные страсти, всю силу которых он не мог постигнуть. Священник Вилье очень правильно определил положение, когда он писал, что католики, «принимая дон Хуана, тем самым очень содействуют папизму, а принимая его высочество принца, тем самым наносят ему большой ущерб»[426].

Разумеется, народ в большинстве своем чужд был нетерпимости. Он, почти без исключения, осуждал казни и суровые преследования, от которых очень пострадало благосостояние страны. Испанцы с негодованием отмечали, что во имя интересов своей торговли и промышленности он протестовал против изгнания еретиков и ничего не имел против смешанных браков[427]. Принц Оранский признавал! в феврале 1577 г., что «некоторые из брабантских штатов и штатов других провинций не слишком фанатично настроены по отношению к нашей религии (протестантизму) и признают, что каждый может выбирать себе религию и служить своему богу по велению голоса своей совести»[428]. Однако народ был искренно привязан к своей католической религии. Если он мирился с присутствием кальвинистов, то лишь при условии, чтобы они воздерживались от каких бы то ни было соблазнов, а таким соблазном он считал открытое отправление их богослужения. Готовы были смотреть сквозь пальцы на все, лишь бы только инаковерующие сами согласились, хотя бы только для видимости — уважать существующую церковь. Но это-то как раз и было невозможно. Как могли вернувшиеся из Голландии и Зеландии протестанты скрывать свои религиозные убеждения, которые совесть обязывала их распространять и из-за которых они претерпели долгие годы изгнания? Все вернувшиеся назад в страну после «примирения» были самыми ревностными сторонниками реформации. Самым глубоким их желанием было разрушить «римское идолопоклонство», и обстоятельства казались им благоприятными для осуществления этого. Бегство дон Хуана и в особенности приезд принца Оранского в Брюссель разгорячили их умы и лишили их всякого самообладания. Уже в декабре 1576 г. надо было спешно удалить из Брюсселя прибывшие с севера военные отряды, раздражавшие католиков распеванием псалмов. То тут, то там стали попадаться люди, отказывавшиеся становиться на колени при прохождении процессий.