Полученный им два дня спустя ответ рассеял все его иллюзии, если только они еще у него были. Он ясно показал ему, что государственный совет был вполне солидарен с генеральными штатами. Он посылал по соглашению с ними сеньора Исхе приветствовать дон Хуана. Но особенно резко подчеркнуто было в ответе, что до отозвания испанцев нечего надеяться ни на роспуск национальной армии, ни даже на заключение какого бы то ни было соглашения. В сущности это равносильно было тому, что ему предлагали отправить назад свои войска, в то время как национальная армия останется наготове. Дон Хуану нетрудно было понять это, и он воспринял это, как тяжкое оскорбление. 7 ноября он жаловался сеньору Исхе «на холодный прием и на высказываемый ему недостаток внимания»[401]. Он негодовал по поводу того, что высшая знать не явилась к нему для выражения своей преданности. Уже 17 ноября он известил короля, что разрыв неминуем, и просил прислать ему войска и денег.
В сильнейшее раздражение приводили его сведения о том, что войска штатов непрерывно тревожили испанскую армию, которой он приказал воздерживаться от всяких столкновений. Но в ответ на его протесты ему неизменно повторяли одно и то же: никакого соглашения до тех пор, пока не будут удалены иностранцы! Задыхаясь в душе от гнева, он продолжал переговоры, вступив в то же время в тайные сношения с Родой. Как мог он отказаться от королевских солдат, когда он знал, что ему неминуемо вскоре придется прибегнуть к их помощи? Поэтому он договорился с их военачальниками о мерах, которые необходимо было принять. Но когда в конце ноября были перехвачены его письма к ним, все окончательно отвернулись от него. Даже государственный совет потерял всякое самообладание и вызывающе указал ему на то, что «здешние люди не такие дети и не такие простачки, чтобы позволить себя водить за нос, как это думают и внушают себе испанцы… генеральные штаты пришли к убеждению, что вы, ваше высочество, хотите усыпить их бдительность и что вы ждете денег, чтобы вознаградить ими тех, которые жгли, грабили и убивали все, что встречалось им на пути, нарушая все законы и права; но они надеются, что всемогущий господь в конце концов не допустит этого больше»[402].
Тем не менее переговоры продолжались, и дон Хуан начиная с конца декабря обнаружил при этом даже большую уступчивость. Причиной этого было то, что его доверенный Эсковедо, незадолго перед этим прибывший из Мадрида, сообщил ему, что король согласился обратить испанские войска против Англии. При известии об этом честолюбие дон Хуана снова встрепенулось. Мир казался ему теперь совершенно необходимым для осуществления его надежд: он даст ему армию для освобождения Марии Стюарт и завоевания английской короны. Теперь он обнаруживал большую готовность принять Гентское примирение. К тому же лувенские епископы и теологи убеждали его, что он может одобрить его с спокойной совестью[403].
В то же время и для генеральных штатов обстоятельства складывались более благоприятно в смысле заключения соглашения. Стали замечать, что принц Оранский был против соглашения с королем, даже при условии одобрения последним гентского договора. По просьбе принца Оранского взять на себя защиту провинций брат французского короля Франциск герцог Анжуйский[404] послал в Брюссель своего камергера Бониве и пытался добиться от генеральных штатов какой-нибудь декларации в свою пользу. Но последние совсем не намерены были открыто разрывать со своим законным государем. Они продолжали считать себя его вассалами. Единственно, чего они требовали, это принятия их условий. Принц Оранский с досадой вынужден был констатировать, что «склонить их на свою сторону можно невидимому только тайными путями»[405]. Его эмиссары рьяно взялись за это. По соглашению с Бониве Марникс, Лисвельт, Блуайе обрабатывали депутатов провинций, «нации» Брюсселя и простой народ. Кальвинисты, покинувшие по договору о примирении Голландию и Зеландию и вернувшиеся в Брюссель, было заодно с ними.
Но если им и удалось завербовать себе большое число сторонников, то, с другой стороны, их поведение внушало сильнейшие опасения католикам и лицам, сохранившим верность королю. Государственный совет был явно обеспокоен. Внутри генеральных штатов стали оформляться две партии: одна, решившая во что бы то ни стало защищать исключительное отправление католического богослужения, стремилась к примирению с королем; другая, жертвуя религиозным вопросом ради политического, была всецело заодно с принцем Оранским, не отступая даже перед мыслью о свержении власти Филиппа II. Приверженцы первой партии, игравшей руководящую роль в собрании генеральных штатов, состояли главным образом из представителей духовенства, дворянства и крупной буржуазии. Другая, менее многочисленная среди представителей провинций, вербовала своих сторонников среди адвокатов, ученых кругов, приверженцев монархомахов, но главным образом среди мелкого люда, доведенного до крайнего озлобления испанским режимом, от которого он столько вынес. Лавируя между обоими этими течениями, генеральные штаты начали колебаться и терять свою прежнюю уверенность. Были основания опасаться, не распадется ли союз, связывавший провинции воедино. Для укрепления его чрезвычайно важно было успокоить большинство католиков и в то же время ослабить растущее влияние принца Оранского. Ведь вельможи и без того с трудом мирились с этим. Популярность принца, его постоянное вмешательство в дела штатов тревожили их. Впрочем, он отлично это знал, но все еще не решался покинуть свое голландское убежище «и взять на себя руководство еще столь несозревшими делами в других провинциях»[406]. Было очевидно, что немало людей не могли ему простить руководящей роли в гентских переговорах. 9 января 1577 г. они отомстили ему заключением Брюссельской унии[407].
Эта уния была по внешнему виду не нем иным, как дополнением к договору о примирении. Она еще более определенно заявляла о единодушном решении участников договора выступить и помогать друг другу «против более чем варварского и тиранического угнетения испанцев…. В противном же случае они лишаются дворянского звания, титула, герба и чести, будут считаться перед богом и людьми клятвопреступниками, изменниками и врагами нашей родины и навсегда останутся покрытыми позором бесчестия и трусости». По в то же время уния гласила, что будет сохранять «нашу святую веру и римско-католическую, апостолическую религию… и должное Повиновение его величеству». Таким образом она была в одно и то же время и национальным и католическим союзным договором. Ее инициаторы — графы Бусси и Лален, маркиз Гаврэ, гентский виконт, Шампанэ, Хез — готовы были оказывать сопротивление испанцам, но, с другой стороны, они столь же решительно не могли допустить распространения кальвинизма и готовы были примириться с королем, как только он отзовет свои войска. Брюссельская уния опиралась таким образом на Гентское примирение, но лишь поскольку она истолковывала его в строго католическом смысле.
Тем не менее она столь решительно высказывалась против Испании, что ее не могли не одобрить даже Голландия и Зеландия, которые однако определенно заявили при этом, что это отнюдь не означает, будто они собираются тем самым отступить от пунктов Гентского договора, касающихся религиозных дел. Таким образом нетрудно было предвидеть, что католики и протестанты, единодушно ссылавшиеся на Гентский договор, не преминут вскоре прийти к совершенно противоположным выводам из него.
Но пока Брюссельская уния торжественно заявляла, что страна более решительно чем когда-либо требует удаления испанцев, ничего больше не оставалось, как подчиниться ее требованиям. После долгих и тягостных переговоров при посредничестве льежского епископа Жерара Гросбекского и представителей императора пришли наконец к соглашению о договоре, который был подписан дон Хуаном в Марше 12 февраля и который известен под названием Вечного эдикта. Договор этот, помимо одобрения Гентского примирения, прежде всего устанавливал, что испанские солдаты должны быть отозваны в течение 20 дней, другие же иностранные войска — как только им будет уплачено жалованье. Генеральные штаты, в свою очередь, обязывались выдать 600 тыс. ливров для уплаты жалованья войскам, «во всем и повсюду поддерживать» католическую религию и должное повиновение королю, а также распустить навербованных ими солдат. Король, со своей стороны, обещал соблюдать привилегии провинций. Граф Бюрен, сын принца Оранского, отправленный герцогом Альбой пленником в Испанию, должен был быть выпущен на свободу, как только его отец согласится на условия, которые будут ему поставлены штатами. Наконец чрезвычайно важное условие только что заключенного соглашения состояло в том, что новый правитель не будет признан до тех пор, пока не будут уведены иностранные войска[408].