Новые налоги были предложены на утверждение генеральных штатов, созванных только на один день, 21 марта 1569 г., в Брюсселе. Они состояли из одного единовременного налога в 1 % со всех движимых и недвижимых имуществ и из двух постоянных налогов; одного — в 10 % с продажи движимых имуществ и другого — в 5 % с продажи недвижимых имуществ, причем оба эти налога должны были уплачиваться продавцами. Эта система, являвшаяся простым перенесением испанских «alcabalas», получила одобрение короля. Сколько Виглиус ни указывал на то, что Нидерланды, в отличие от Испании, не являются земледельческой страной, что они могут сохранять свою промышленность, которой угрожает английская конкуренция, лишь благодаря дешевизне средств существования я сырья, и что с этим всегда считались герцог Филипп Добрый и его преемники, — все было напрасно, тем более что тут опять выплывала злополучная ссылка на Бургундию. Филипп II, как и герцог Альба, считался лишь с государственным интересом. Его единственной заботой было освободиться от вмешательства генеральных штатов путем введения постоянных налогов и таким образом обеспечить короне постоянные и значительные доходы. Легко понять, что при наличии столь больших выгод интересы нидерландских провинций ничего не значили. Как было не удивляться такому поведению? Не приносилось ли таким образом будущее в жертву настоящему и не станет ли испанское правительство само жертвой своей собственной политики в тот день, когда оно разорит Фландрию? Оно не боялось срубить дерево, чтобы воспользоваться его плодами, и его финансовые мероприятия в Нидерландах были проникнуты тем же безрассудным желанием немедленной выгоды, которая должна была столь быстро истощить колоссальные запасы Нового Света. Впрочем, герцог приготовился к протестам и, чтобы сразу пресечь их, позаботился о том, чтобы терроризировать генеральные штаты. Он объявил им через старого советника Брюкселя, что «его величество решил пустить в ход против непокорных… власть, которой наделил его господь, чтобы наставить своих подданных на путь истины». Надо будет поэтому «заткнуть рот всем тем, которые захотят чинить препятствия… чтобы его светлость не был вынужден сделать это сам». На следующий день герцог имел личную беседу с представителями отдельных провинций. Он заявил им, что король и он требуют от них в знак послушания полного согласия, но что впоследствии налоги в 10 и 5 % смогут быть заменены менее тягостными обложениями, которые будут установлены в согласии с ними[284].

Неопределенная надежда, зароненная этими словами, несомненно в значительной мере объясняет окончательное решение провинциальных штатов. За исключением утрехтских штатов, упорно настаивавших на отказе, все остальные штаты после долгих споров — хотя и с протестами — решили принять новые налоги. Впрочем, почти повсюду их согласие было вырвано угрозами. В Лилле губернатор Раосенгин нарисовал ужасную картину несчастий, которые навлечет на них их отказ: «Народ будет тогда плакать…, но может быть никто тогда не станет слушать его; герцог не остановится перед тем, чтобы разграбить дотла один или два города в назидание другим[285].» Аналогичные средства были применены во Фландрии и в Генегау. В некоторых местах вотирование было неправильным, как например в Артуа, где вопреки обычаю испрашивалось в отдельности согласие каждого города, или например в Брабанте, где не принят был во внимание отказ «наций» Лувена и Брюсселя.

Таким образом герцог достиг своей цели и удовольствовался на время этим первым успехом. По просьбе штатов он согласился заменить на два года (с 13 августа 1569 г. до 13 августа 1571 г.) налоги в 10 и 5% общей суммой в 2 млн. ежегодно. Однопроцентный налог был зато взыскан и в феврале 1571 дал 3 300 тыс. флоринов[286]. Одушевленные этим успехом, некоторые финансисты предложили правителю взять на откуп новые налоги за 4 млн. флоринов. Но Альба уверял, что они дадут гораздо больше, и за вычетом всех расходов король легко сможет ежегодно откладывать в казну 2 млн. флоринов[287]. Несмотря на единодушное желание народа, требовавшего отсрочки взноса налогов в 10 и 5%, он приказал 31 июля 1571 г. начать взимание его с августа[288]. Но никто не хотел верить, что его решение было окончательным. Нарочитая медлительность финансового совета дала возможность выиграть несколько недель. Но правитель упорно стоял на своем. Он оставался непреклонным, и в сентябре надо было — волей-неволей — выполнить его приказания.

Это привело к ужасной катастрофе. Тяжкий удар, нанесенный испанской налоговой системой, расстроил чувствительный механизм нидерландской торговли и промышленности, так что вся хозяйственная жизнь замерла. Деловая жизнь страны была парализована. Из страха перед «alcabalas» купцы эмигрировали точно так же, как это сделали до того мятежники из страха перед советом по делам о беспорядках. В Антверпене экспортеры аннулируют все сделки, заключенные ими с фабричными центрами. Город пустеет; население его «тает, как снег на солнце». Дома, сдававшиеся раньше за 300 флоринов, теперь сдаются не более чем за 50, и доходы фиска с налога на рыночные места падают с 80 тыс. флоринов до 14 тыс.[289] На каналах можно видеть вереницы судов, стоящих без движения перед шлюзами[290]. Всеобщая безработица царит в промышленных округах Турнэ и Лилля. В Голландии свирепствует удручающая нужда среди рыбаков; и многие из них, умирая с голоду за неимением работы, уезжают в Англию. Деревни, в которых раньше нельзя было встретить ни одного нищего, теперь наводнены сотнями их. Повсюду встречаются «прилично одетые» бедняки, просящие милостыню[291]. Торговля была парализована настолько, что когда герцог Альба захотел обновить ливреи для своих слуг, он не мог найти достаточно синего сукна в Брюсселе и Антверпене, между тем как раньше один купец мог бы доставить ему все необходимое[292].

Но все это имело не только удручающий вид. Гнев населения придавал этому угрожающий характер. Налог встречал немое сопротивление неимущих, которых он обрекал на голодную смерть. Не слышно было никаких криков, не происходило никаких беспорядков, но чувствовалось непоколебимое решение не уступать ни в коем случае. В Брюсселе, в Антверпене, в Мехельне розничные магазины упорно оставались закрытыми. Имущества, продаваемые с молотка за отказ платить 10% налог, не находили покупателей. Предпочитали лучше не пить пива, чем подчиниться ненавистному налогу. И по мере того как росла нужда, в сердцах усиливалось недоверие, а затем и ненависть к властям предержащим, которые во имя послушания испанцу мучили своих соотечественников. «Это ужасно — быть в настоящее время на службе, когда приказы его светлости так строги, а население так решительно отказывается выполнять их»[293]. Счастливы, восклицает Мориольон, «все те, кого уж нет в живых: они могут не видеть, как нужда стучится в двери!»[294] Не доверяли не только штатам, чиновникам и дворянам, но особенно подозрительно настроены были по отношению к духовенству. Народ не знал, что епископы умоляли правителя уступить. Не считались с тем, что отдельные иезуиты то там, то здесь, выступали с проповедями против 10% налога[295], что отдельные священники отказывали сборщикам налогов в отпущении грехов[296]. Католицизм Альбы в глазах многих людей компрометировал всю католическую церковь, и во многих районах, а в особенности в Голландии, кальвинисты пользовались этим для своей активной тайной пропаганды[297].