В то время как высшая знать разделилась таким образом на две резко враждебные друг другу партии, народные массы тоже охвачены были расколом. Католики были возмущены данным протестантам разрешением отправлять богослужение. А между тем кальвинисты продолжали метать громы и молнии против «идолопоклонства» и доходили даже до заявлений, что католические богослужения и колокольный звон оскорбляют их совесть[228]. Народ, объединенный ранее общностью одних и тех же политических требований;, под влиянием религиозного вопроса разделился на два враждебных друг другу лагеря. Образовалась антигёзовская партия, которая, подобно гёзам, имела свои медали и свои эмблемы[229]. Вое католики, примкнувшие к «компромиссу» дворян, отошли от него. Ясно было, что свобода религии не приведет к успокоению умов. Представители высшей знати, надеявшиеся благодаря свободе вероисповедания положить конец религиозным спорам и объединить массы вокруг своей национальной политики, были жестоко разочарованы. Вследствие своей веротерпимости в духе Кассандера они недооценили всей силы религиозных страстей. Вызывающее поведение кальвинистов повсюду пробудило католические чувства. Между католической и реформированной религией немыслимо было никакое примирение[230]. Надо было открыто выбирать между той или другой религией.

Напрасно во Фландрии Эгмонт старался не дать никого в обиду: он добился только того, что все были недовольны им. Он вынужден был прибегать к полумерам, к компромиссам, к наивной изворотливости. Так например он не решался ни посещать католические богослужения, ни не посещать их. В Генте он ходил в церковь, но не снимал шляпы, и в связи с этим протестанты были возмущены тем, что он ходил в католическую церковь, а католики тем, что он не обнажал головы[231]. Никто не интересовался теперь больше тем, что было ему ближе всего, т. е. вопросами реорганизации правительства и созыва генеральных штатов. Он потерял свою популярность, которой так гордился. Неудивительно поэтому, что к концу года он «поседел и постарел и засыпал, лишь положив возле постели шпагу и пистолеты»[232]. Напуганный лежавшей на нем ответственностью, он заколебался как раз в самый решительный момент, терзаемый сомнениями, страхами и угрызениями совести.

Принцу Оранскому совершенно чужды были подобные колебания. Благодаря своему ясному уму он видел вещи такими, каковы они были в действительности, и серьезность положения не пугала его, а, наоборот, побуждала его скорее принять решение. Он видел, что время соглашении и компромиссов миновало. Он знал, что от Филиппа нечего ждать пощады и надо смело готовиться к борьбе, чтобы снова не подпасть под испанское иго. Он считал, что настало время открыто объединиться с Германией и просить помощи у немецких князей[233].

Он старался объединить своих друзей вокруг этого плана, 3 октября он встретился в Термонде с Эгмонтом, Горном и Гогстратеном и раскрыл им свои намерения. Но Эгмонт не мог решиться порвать с законным государем. После долгих споров при закрытых дверях представители высшей знати разошлись, не. придя ни к какому решению. А вскоре граф Эгмонт решил сблизиться с Маргаритой и Мансфельдом. В январе 1567 г. он снова появился в государственном совете. Несколько дней спустя Маргарита отдала приказ, чтобы все должностные лица принесли новую присягу государю в «абсолютной верности». Эгмонт подчинился, а принц Оранский, примеру которого последовали Горн, Гогстратен и Бредероде, отказался связать себя клятвой о «неограниченном» повиновении[234].

Это требование Маргариты по сравнению с ее малодушием прошлого года ясно показывало, насколько улучшились шансы правительства за последние несколько месяцев. Когда страх, вызванный восстанием иконоборцев, рассеялся, обнаружилось, что кальвинисты в действительности были очень немногочисленны. Боялись всеобщего восстания, нашествия гугенотов, вмешательства Германии, но ничего этого не произошло. Поэтому католическое большинство во всех городах вскоре пришло в себя. В Брюсселе «военные братства горожан» (serments) высказались против кальвинистских проповедей: За короткое время, каких-нибудь несколько недель, общественное мнение резко изменило фронт, выступив против кальвинистов и за правительницу, вдохновлявшуюся советами и поддержкой Мансфельда.

В связи с этим герцогиня тотчас же попыталась взять обратно вырванные у нее уступки. 8 октября издан был указ, приказывавший иностранным пасторам покинуть страну[235]. Соглашение от 23 августа истолковывалось теперь в точности согласно своему первоначальному смыслу. 4 декабря Маргарита писала городам, что хотя она вынуждена была допустить кальвинистские проповеди, но никогда не собиралась разрешать свободное отправление новой религии. Поэтому следует «сперва положить конец самым худшим и самым невыносимым злоупотреблениям и непорядкам, а затем уже постепенно и последовательно перейти и к устранению меньших неурядиц». Народ должен понять, что «только старая религия угодна богу и королю»[236]. К тому же в борьбе за торжество ее народ может рассчитывать на военную помощь правительства. Последнее действительно располагало теперь вооруженной силой. Оно навербовало несколько полков в Германии, направило гарнизоны во все важнейшие города и готовилось перейти в наступление.

Одно время кальвинисты надеялись добиться у короля свободы богослужения за 3 млн. флоринов[237]. Они употребили теперь эти деньги на вербовку войск. Кальвинистский синод Антверпена обратился к Оранскому с просьбой принять на себя командование армией. Но принц колебался. Он отлично знал, что без помощи Германии, на которую он все еще упорно рассчитывал, восстание обречено на неудачу. Он снова тщетно пытался примирить кальвинистов и лютеран, выписывал пасторов из Германии и говорил даже об общем присоединении протестантов всех нидерландских провинций к аугсбургскому исповеданию[238]. Хотя он не решался обнажить меч, но во всяком случае его поведение в Антверпене, где он продолжал заботиться о соблюдении религиозного мира и где правительница не решалась ничего предпринять против него, вдохновляло кальвинистов. Они рассчитывали также на Бредероде, который укреплял в Голландии свой замок Вианен. Кроме того кальвинисты располагали на юге страны двумя крупными городами в валлонской части. Турнэ и Валансьен, где новая религия утвердилась с самого начала, были всецело на их стороне[239]; оба города отказывались принять гарнизоны, присланные правительницей, и продолжали поддерживать сношения с французскими гугенотами. В Валансьене, где находились оба знаменитых проповедника, Гвидо Брей и Ла Гранж, консистория захватила в свои руки городское управление, в связи с чем Нуаркарм появился в декабре под стенами города для осады этой нидерландской Женевы.

Итак, правительство не отступало теперь перед применением силы, так пугавшим его несколькими месяцами раньше. В большинстве провинций протестантские богослужения прекратились. Пасторов преследовали. Даже Эгмонт, чтобы проявить свое рвение, велел повесить одного из них во Фландрии и приказал снести все овины, служившие в деревнях храмами для протестантов[240].