Еще в Петербурге Зулкарнай, обучая Сослана русскому языку, познакомил его с лучшими образцами русской литературы. С тех пор Сослан полюбил литературу и очень много читал.

— Ну, если хотите, возьмем такое произведение, как «Фархат и Ширин». Разве оно не связано с политикой? — старался доказать свою мысль Сослан.

— Хватит, достаточно!.. — прервал его учитель. — Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы, — сердито сказал он и стал давать задание к следующему уроку.

Из сотни учеников медресе Сослан резко выделялся своими способностями и блестящей памятью. Часто вопросы его казались преподавателям дерзкими, раздражали, потом Сослану, как самому хорошему ученику, все прощалось.

А Сослан взрослел с каждым днем. Давно прошли те времена, когда он не видел ничего, кроме Карачая, когда думал, что жизнь дана людям аллахом.

Своему другу, Дауту, вместе с которым учился в медресе, он как-то сказал:

— Я многое увидел в Петербурге, многое стал понимать, но вот одного никак не пойму: почему же люди молчат, все терпят и позволяют издеваться над собою? В нашем Тебердинском ауле есть несколько богачей, которые давно потеряли совесть. Из-за подлости старшины одна женщина у нас сошла с ума. Старшина загнал ее мужа в тюрьму, и тот погиб там. А семья моего друга детства Мурата вся утонула, по милости кадия. В нашем ауле ни у кого из сельчан нет земли. Только у этих богачей. И я хочу понять, почему же эти несчастные люди не могут справиться с несколькими своими мучителями?

И в глазах его сверкала непреклонная решимость.

Все беспокойнее становилось на сердце у Сослана: скоро три месяца, как нет никаких известий о семье. Он с тоской думал о матери, которую не видел уже два года.

Харун, помогавший Сослану поступить в медресе, обещал время от времени писать ему о жизни в ауле.

Письма Харун мог посылать только с оказией, с верными людьми, потому что в них часто передавались Сослану задания от Тембота, работавшего в глубоком подполье и связанного с революционным центром Петербурга. Найти такую оказию Харуну не всегда удавалось.

Тембот понимал, что дальнейшее пребывание талантливого Сослана в медресе становилось совершенно бессмысленным.

Сослан уже знал больше, чем многие преподаватели. И Тембот старался помочь Сослану в дальнейшей учебе. Однако дело шло трудно. Но наконец удалось договориться с известным ученым Юсуфом, который хорошо знал Тембота.

Юсуф жил в Дагестане и с разрешения властей имел нескольких учеников, которые за известную плату под руководством этого ученого совершенствовались в знаниях турецкого и арабского языков, изучали и другие гуманитарные науки.

В одну из пятниц, когда ученики медресе отправились в очередной поход за «угощением», на дороге к Сослану подошел человек, поздоровался с ним и, передавая ему письмо, громко сказал:

— Вот от твоих родных. Они ждут тебя домой… Смотри, не задерживайся!

Он попрощался и пошел другой дорогой.

Когда ученики возвращались обратно и проходили недалеко от железнодорожной станции, Сослан сказал своему другу Дауту:

— Передай, пожалуйста, директору, что я в медресе уже не вернусь. Мне нужно немедленно ехать домой — заболела мать. За мной приехал родственник. Он ждет меня на этой станции. В медресе я потом все напишу. Прощай, друг!

И он обнял Даута.

В письме, которое украдкой прочел Сослан, было всего несколько слов: адрес ученого Юсуфа да деньги на дорогу. В конце была маленькая приписка: «выехать немедленно».

И вот Сослан в Дагестане, в порте Петровском. На кривых, зигзагообразных улочках все время гремит конский топот. Это носятся жандармы.

Странным кажется Сослану, что на улицах совсем не видно женщин.

Какой-то мальчик в рваной одежде стучит почти в каждую дверь и кричит:

— Кому нужна рыба? Берите рыбу!

Но никто не проявляет интереса к его рыбе. А рыба, видимо, недавно им пойманная, еще трепещет…

На одной из улиц Сослану встретился старик. В руках, сморщенных и почерневших, он держал какой-то ящик.

— Кому починить кастрюли, чайники, кумганы?{31} — кричал старик, еле передвигая ноги.

Сослан с изумлением оглядывался по сторонам. На тесных улицах не видно ни одного большого дома. Все дома — маленькие, низенькие, будто прилипшие к земле. С одной стороны к городу вплотную подходят горы и, вероятно, когда бывает ветер, с их вершин на эти дома летит пыль…

Но что это? Из низенького домика два жандарма выволакивали какого-то человека. И жандармы, и этот человек громко кричали. Жандармы бросили арестованного в закрытую арбу и умчались.

Сослан долго смотрел им вслед.

— С… с… обаки!.. Ну, погодите, придет и наш день!.. Измучили нас совсем! — сжимая кулаки, воскликнул какой-то пожилой человек и быстро направился в сторону умчавшейся арбы.

Сослан вдруг почувствовал, что страшно голоден. Проверив, целы ли деньги, оставшиеся от дороги, он подошел к ларьку, где продавались пряники, и некоторое время в раздумье постоял возле продавца. Понимая, что одним-двумя пряниками не насытиться, он решил поискать что-нибудь другое. Но не успел Сослан отойти, как продавец стал громко кричать:

— Эй, иди отсюда, здесь тебе ничем не удастся поживиться! Мои глаза видят за тридевять земель! А будешь еще торчать тут, получишь как следует по шее!..

— Дайте мне два пряника! — сказал опешивший Сослан и бросил продавцу свои деньги.

Увидев деньги, продавец сразу изменил отношение. Он любезно протянул Сослану два пряника и сдачу.

Сослан шагал по улицам и грыз пряники, немножко смущаясь, когда прохожие с улыбкой поглядывали на него.

День клонился к вечеру, начинало темнеть, когда Сослан подошел к одному из домиков с низкой земляной крышей и постучал в окно. Через несколько минут ему открыла дверь пожилая женщина, как он узнал потом, кумычка и спросила, кого он ищет.

— Нельзя ли мне переночевать у вас? — спросил Сослан.

Во взгляде его, во всей фигуре проглядывало что-то беспомощное, детское.

Женщина внимательно осмотрела его с ног до головы и, видимо, не нашла в нем ничего подозрительного.

— Заходи, сыпок, заходи! Правда, мы не можем принять гостя как следует, — приветливо сказала она и пошла впереди Сослана.

— Да мне ведь ничего и не нужно, мне только переночевать, — ответил Сослан.

— Э… эх, сыпок, я-то знаю, что нужно гостю, и что хотелось бы сделать, да нет у нас возможностей, — сказала женщина.

Стемнело. Женщина зажгла лампу и поставила ее на окно. Сослан осмотрел помещение. Потолок в комнате был до того низок, что Сослану казалось, будто он упирается в него головой.

— Садись, сынок, садись. Положи вот тут свой мешок, — женщина показала ему на тахту из досок.

Сослан положил мешок на пол, а сам сел на тахту.

При свете лампы рассмотрел комнату. У стены — деревянный топчан, на нем бедная постель. В углу — деревянные полки с посудой, медный кумган, медный таз. Вот и вся обстановка. Бедно, но чисто.

Хозяйка развела огонь в маленькой печке. При свете лампы и огня из печки Сослану хорошо было видно ее лицо.

«У этой женщины, видимо, никогда не было в жизни радости», — подумал он.

Женщина молча сварила хинкал{32} и подала ему. Сослан старался есть медленно, чтобы не показать, как он голоден, и все же очень быстро справился с едой.

В это время в доме появился мальчик, и Сослан узнал в нем маленького продавца рыбы. Мальчик сразу же бросился к огню и стал греть руки, а глаза его смотрели в ту сторону, где стоял хинкал. Женщина молча подала ему еду. Он поел, сказал, что очень устал и сразу же лег спать. А женщина, убрав посуду, села у огня и впервые за весь вечер посмотрела в лицо Сослану.

— Сынок, пока гость не покушает, у нас ни о чем его не спрашивают. Откуда ты, родной?

— Из Карачая.

— Слышала я о Карачае, у нас многие уехали туда. Да ведь жизнь, сынок, хоть куда забросит человека. А ты зачем в наш город пришел?