Вчерашний поцелуй, вероятно, все же был подарен мне не из жалости.

Музыка — плавная, зовущая — обняла нас и повела за собой.

Я собрался, сосредоточился на том, чтобы как можно меньше хромать. Сколько ни тренируюсь, а любое неловкое движение вызывает в поврежденной ноге вначале боль, а затем и мышечный спазм… Только бы обошлось без этого во время банального медляка!

Вначале все шло нормально. Я медленно переставлял ноги, вел Лисицыну по небольшому кругу, впервые внимательно и неторопливо разглядывал вблизи ее лицо, и не находил в нем недостатков. Правильные черты. Гладкая здоровая кожа. Мягкие губы — аккуратные, ни толстые, ни тонкие. Минимум косметики — и это в ночном клубе! Дыхание перехватывало от ее близости. Сердце сбоило, тарахтело, словно затроивший движок. Мысли разбегались испуганной муравьиной толпой, и поэтому я молчал.

Полина молчала тоже, мягко покачиваясь в моих объятиях, прижатая вплотную к моей груди. Ее руки лежали на моих плечах — нет, не как невесомые и призрачные тени. Очень даже весомые, земные, ощутимые руки, которые хотелось гладить и целовать от косточек на запястьях до самых ключиц.

Наверное, я мог бы кружить девчонку в танце еще час или два… но ритм постепенно стал ускоряться, какая-то не слишком трезвая парочка, набрав скорость, устремилась в нашу сторону.

Пытаясь уйти от столкновения, я шагнул вбок слишком резко, одновременно разворачивая и уводя из-под удара Полину, и моя нога взорвалась дикой болью.

Сжал зубы, попытался продолжить танец. Меня бросило в жар. Тело покрылось потом. Непослушная нога начала подгибаться, и я невольно вцепился в предплечья Полины, чтобы не упасть, потеряв одну из двух точек опоры…

— Александр Аркадьевич? Нога? — слишком быстро догадалась моя сообразительная ученица. — Тебе нужно присесть! — решила она за меня.

И, леший побери, она была права! Вынужденно опираясь на ее плечи, я дохромал до высокого стула, расположенного у барной стойки, присел, вытянул ногу, которую, казалось, окатывали одна за другой волны кипятка.

— Где болит? — Лисицына подтянула обычный стул и уселась у моих коленей.

Положила ладони на больную ногу, принялась ощупывать бедро. Быстро отыскав источник моих мучений, начала растирать и разминать окаменевшую часть ноги. Сил протестовать не было. Их едва хватало на то, чтобы не орать от боли.

Полина прошлась пальцами по бедру, нащупывая что-то, а потом резко ткнула пальцем в какую-то точку. Я не выдержал — застонал сквозь сжатые зубы. А эта… эта садистка продолжала давить, вкручивать свой неожиданно твердый и сильный палец в самый эпицентр боли.

— Вот так. Это надо перетерпеть, зато сейчас все пройдет, — приговаривала успокаивающим тоном. — Главное — не зажимайте мышцы, отпустите их. Расслабьте.

Откуда-то появилась уверенность: Полина знает, что делает.

Сам того не желая, я все же подчинился ее указаниям. Через несколько секунд спазм действительно прошел. Боль отступила, оставив после себя привычные слабые подергивания и опустошение во всем теле. А сильные пальцы девчонки все еще продолжали разминать мое бедро. Отступившее было под напором боли влечение к этой женщине вновь проснулось, пролилось теплом и тяжестью в самый низ живота, в бедра.

Я схватил руки девушки, сжал в своих ладонях:

— Полина… — и замолк, не зная, что сказать.

Зато Полина знала.

— Мужчины! — произнесла она с непередаваемой смесью раздражения и сочувствия в голосе. — Зачем приглашать на танец, если двигаться трудно?

— Есть кое-что более непереносимое, чем эта боль… — не выпуская ее пальцев, признался я. — Непереносимо видеть тебя. Слышать. Соприкасаться плечами, локтями, коленями во время занятий — и не сметь дотронуться, схватить в охапку и зацеловать так, чтобы забыла дышать, как забываю я…

— Вчера же зацеловал? — Полина усмехнулась.

— Давай повторим? — предложил, глядя в расширившиеся в изумлении глаза, кажущиеся почти синими в неярком освещении ночного клуба.

— Давай…те. Давай.

Не знаю, что на меня нашло. Я никогда не был склонен к откровенной демонстрации своих желаний. Но в этот раз не нашел ничего лучше, чем потянуть ее руку чуть вверх и прижать к своей ширинке, под которой было очень твердо и очень тесно.

— Это происходит со мной каждый раз, когда ты оказываешься рядом, Полина. Вот что ты со мной такое сделала, что я хочу только тебя?

Она открыла рот, сделала вдох, будто собираясь что-то сказать, но потом передумала. Выдохнула, прикусила слегка нижнюю губку. Ее рука лежала на моем окаменевшем от желания члене спокойно и расслабленно. Девчонка не пыталась вырвать у меня из рук свою ладонь, но и не пыталась сжать или погладить через джинсовую ткань пульсирующую под ее пальчиками плоть. Только прикусила губу — и продолжала смотреть мне в глаза: мягко, внимательно. И, леший побери, это заводило куда больше, чем искусственные стоны и игривые поглаживания продажных женщин!

«А Полина, значит, уже не продажная?» — спросил меня ехидный внутренний комментатор. Мне было не до него.

— Теперь ты видишь, с кем вчера согласилась встречаться. Скажи, может, я тебе противен? — поверить в то, что Лисицына не считает мои увечья отталкивающими, было трудно, почти невозможно.

Ученица продолжала молча и все так же озадаченно смотреть на меня, и я сбился, заторопился, словно она потребовала каких-то объяснений или оправданий:

— Нет, ты не думай, я не жду, что ты сразу же пойдешь со мной в постель… — «Господи, Казанцев, что ты мелешь?» — и я все вижу, все понимаю: я намного старше тебя, у меня морда в шрамах, искалеченная нога и дурной характер…

— Вот характер действительно дурной, — внезапно отмерла девушка. — И весьма странная манера ухаживать.

— Уж какая есть, — меня начала накрывать волна привычной злости — единственного чувства, которое все еще позволяло держаться на плаву.

— Тихо, не злись, — попросила Полина, и вспыхнувшее было раздражение, круто замешанное на чувстве собственной неполноценности, неохотно отступило. — Не злись, Казанцев. Давай выберемся отсюда? Мне все равно тут не нравится.

— Давай, — согласился я. Перекрикивать грохочущие ударники — такое себе удовольствие, а отпустить сейчас ученицу я был уже не в состоянии.

— Пойду, предупрежу своих, что ухожу.

Полина встала, отодвинула стул и тут прямо у нее за спиной из толпы танцующих вывалился Жорик — слегка нетрезвый, веселый и готовый на ночные подвиги…

— Вот так встреча! — заговорил он громко, перекрикивая грохочущую музыку. — Полина! Я безумно рад вас видеть!

— И вам здравствуйте, Георгий, — Лисицына вежливо улыбнулась и посторонилась, давая Жорику возможность подойти к барной стойке и присесть рядом со мной. — Александр Аркадьевич говорил, что вы пришли вдвоем.

Галкин присесть не пожелал.

— Да, только Саня… хм… Александр, — он кинул на меня косой взгляд, — предпочитает наблюдать, а не участвовать. А я приглашаю вас на танец! — Жора шаркнул ножкой, слегка согнулся в поясе и подал моей ученице руку.

Полина взглянула на протянутую к ней конечность с сомнением, отступила на шаг:

— Вообще-то, мы уже собирались уходить…

— О, не разбивайте мое бедное сердце категорическим «нет»! — Галкин состроил несчастные глазки. — Я не верю, что вы столь жестоки! Хотя бы один танец!

Девчонка послала мне вопросительный взгляд, словно спрашивая разрешения. Я слегка пожал плечами: пусть решает сама, что делать. Полина, повторяя мой жест, тоже пожала плечами и вложила свои пальчики во все еще протянутую к ней ладонь Георгия:

— Ладно. Только один танец.

Галкин тут же утащил девчонку куда-то вглубь зала, и я потерял их из виду.

Пока их не было, у меня было время окончательно прийти в себя и подумать. Вот только мысли были очень противоречивые.

Одна часть меня — рациональная, разумная, усиленно напоминала мне о том, что я — хромой изуродованный дядька, который практически годится Лисицыной в отцы, и убеждала, что у меня нет шансов, даже если сейчас кажется не так. Другая часть — влюбленная, кричала: к черту сомнения, пофиг на боль, которая может случится, а может, и не случится в каком-то отдаленном будущем, если Полина уйдет от меня.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍