Она заговорила со мной ласковее, чем прежде, и я почувствовал, когда она протянула мне руку, что ее пальчики дрогнули в моей руке; я затрепетал. Под моим взглядом она опустила глаза. Я придержал лошадь и поехал рядом с госпожой М…

Генерал пригласил меня в свое поместье, куда они с женой собирались поехать через несколько дней; он был особенно настойчив, зная, что у нас с матушкой теперь не было загородного дома. Я отказался. Каролина обернулась ко мне:

«Прошу вас, приезжайте!» — проговорила она.

Я никогда не слышал таких ноток у нее в голосе. Ничего не ответив, я погрузился в глубокую задумчивость: передо мной была другая женщина, не та, которую я видел год тому назад.

Затем она обратилась к мужу:

«Наш друг боится соскучиться в деревне, — сказала она, — предложите ему взять с собой одного или двух приятелей: быть может, это побудит его приехать к нам».

«Разумеется! — воскликнул генерал. — Он волен позвать с собой кого захочет. Вы слышали?» — спросил он меня.

«Благодарю вас, генерал, — ответил я, сам не очень хорошо понимая, что говорю, — но я обещал побывать у знакомых…»

«… которых вы предпочитаете нам, — промолвила Каролина. — Нельзя сказать, что это любезно с вашей стороны».

Она сопровождала эти слова одним из тех взглядов, ради которых год назад я отдал бы свою жизнь.

Я согласился.

В Париже я продолжал видеться с молодым человеком, с которым мы познакомились во Флоренции. Он как раз навестил меня накануне моего отъезда и спросил, к кому я собрался. У меня не было причины скрывать это от него.

«Как странно! — воскликнул он. — Мы чуть было не встретились там с вами!»

«Так вы знакомы с генералом?»

«Нет, но меня обещал представить ему один из моих друзей. К сожалению, он уехал в Нормандию получать наследство, оставшееся после смерти какого-то из его дядюшек. Это тем досаднее, что, раз вы едете в деревню, для меня было бы большим удовольствием провести там время вместе с вами».

Тут я вспомнил, что генерал предложил мне пригласить с собой кого-нибудь из друзей.

«Хотите, я введу вас в этот дом?» — спросил я Эмманюэля.

«Вы достаточно свободно там себя чувствуете для этого?»

«О да».

«В таком случае я согласен».

«Хорошо! Ждите меня завтра в восемь утра, я заеду за вами».

Мы приехали в замок генерала около часа дня. Дамы были в парке. Нам показали, в какую сторону они пошли, и вскоре мы присоединились к ним.

Мне показалось, что, заметив нас, госпожа М… побледнела. Она обратилась ко мне с волнением, в природе которого я не мог усомниться. Генерал встретил Эмманюэля весьма радушно, но его супруга отнеслась к новоприбывшему с явной холодностью.

«Вот видите, — сказала она мужу и чуть заметным движением бровей указала на Эмманюэля, стоявшего к нам спиной, — наш друг воспользовался вашим разрешением: без этого он так бы и не собрался к нам. Впрочем, я благодарна ему вдвойне».

И прежде, чем я нашел подходящий ответ, она повернулась ко мне спиной и заговорила с какой-то дамой.

Однако дурное настроение Каролины продлилось ровно столько, чтобы польстить мне, не успев меня опечалить; за столом я сидел рядом с хозяйкой дома и не заметил у нее ни малейших признаков прежнего недовольства. Она была обворожительна!

После кофе генерал пригласил всех погулять по парку; я подал руку Каролине, и она оперлась на нее. Во всем ее существе чувствовалась та томность, та нега, которую итальянцы называют morbidezza, но на нашем языке нет слова, способного выразить это понятие.

Что же касается меня, то я просто обезумел от счастья. Этой страсти, от которой мне пришлось излечиваться целый год, оказалось достаточно одного дня, чтобы вновь овладеть всей моей душой; никогда прежде я так сильно не любил Каролину.

Последующие дни не внесли никаких перемен в отношение ко мне госпожи М…; я заметил только, что она избегает оставаться со мной наедине, и увидел в этой осмотрительности доказательство ее слабости. Моя любовь еще больше усилилась, если только это было возможно.

Между тем какое-то дело потребовало отъезда генерала в Париж. Мне показалось, что, когда он сообщил это известие своей жене, в ее глазах блеснула радость, и я мысленно произнес:

«О, благодарю, благодарю тебя, Каролина! Отъезд мужа, верно, радует тебя потому, что дает тебе свободу! Да, в его отсутствие все часы, все минуты, все мгновения будут принадлежать лишь нам двоим».

Генерал уехал после ужина. Мы проводили его до конца аллеи. На обратном пути Каролина, по обыкновению, опиралась на мою руку; она едва держалась на ногах, дыхание ее было прерывистым, грудь вздымалась. Я заговорил с ней о моей любви, и она не оскорбилась; когда же ее губы запретили мне продолжать эти речи, глаза ее выражали истому, которая отнюдь не вязалась с только что произнесенными ею словами.

Вечер прошел для меня как во сне. Не знаю, какая игра шла за столом, знаю только, что я сидел рядом с Каролиной, что ее волосы то и дело касались моего лица, что моя рука раз двадцать встречала ее руку. Я горел, словно в лихорадке: по моим жилам, казалось, струился огонь.

Пора было расходиться; счастью моему недоставало лишь одного — услышать из уст Каролины слова, которые я много раз говорил ей мысленно: «Люблю, люблю тебя!..» Я вошел в свою спальню такой радостный, такой гордый, словно я король вселенной, ибо завтра, завтра, может быть, прекраснейший цветок творения, лучший алмаз человеческих россыпей будет принадлежать мне, мне!.. Все небесное блаженство, все земные радости заключались в этих словах.

Как безумный я повторял их, меряя шагами комнату. Мне недоставало воздуха.

Я лег, но заснуть не мог. Я вскочил, подошел к окну и распахнул его. Погода стояла чудесная, небо искрилось звездами, воздух был напоен ароматами, все вокруг было прекрасно и радостно, как у меня на душе, ибо все прекрасно в глазах человека, когда он счастлив.

Я подумал, что мирная природа, ночь, безмолвие успокоят меня; парк, в котором мы провели весь день, был тут, рядом… Можно было отыскать в аллеях следы ее маленьких ножек, ступавших возле моих; можно было поцеловать место на скамейке, где она сидела; я выбежал из дома.

Только два окна светились на широком фасаде замка — это были окна ее спальни. Я прислонился к дереву и устремил взгляд на освещенные изнутри занавески.

Я увидел ее тень: Каролина еще не ложилась, она бодрствовала, воспламененная, вероятно, как и я, любовными мечтами и желаниями… Каролина! Каролина!..

Она стояла неподвижно и, казалось, прислушивалась. Вдруг она метнулась к двери рядом с окном. Возле ее тени возникла другая тень, их головы сблизились, и свет погас; я вскрикнул и застыл на месте, с трудом переводя дух.

Я подумал, что мне это привиделось, что это был сон… Я не сводил глаз с темных занавесок, но мой взор не мог проникнуть сквозь них!..

Монах схватил меня за руку и до боли сжал ее.

— Ах, сударь, сударь, — проговорил он, — случалось ли вам ревновать?

— Вы убили их? — спросил я.

Он судорожно расхохотался, но смех этот прерывался рыданиями; вдруг он вскочил на ноги, заломил над головой руки и откинулся назад, испуская нечленораздельные крики.

Я поднялся с места и, обхватив монаха руками, воскликнул:

— Полно, полно, мужайтесь!..

— Я так любил эту женщину! Я готов был отдать ей мою жизнь до последнего вздоха, мою кровь до последней капли, мою душу до последней мысли! Она погубила меня и на этом свете, и на том, ведь, умирая, я буду думать о ней, вместо того чтобы думать о Боге.

— Отец мой!

— Да разве вы не понимаете, что я ничуть не изменился? Что прошло шесть лет с тех пор, как я заживо похоронил себя в этом склепе, надеясь, что обитающая здесь смерть убьет мою любовь, но не проходит и дня, чтобы я не катался по полу моей кельи, не проходит ночи, чтобы эта обитель не оглашалась моими воплями, и что сколько бы я ни умерщвлял плоть, телесные страдания не утишили этого неистовства моей души?!