Два часа спустя он остановился, чтобы поинтересоваться, не желаем ли мы осмотреть поле битвы при Лаупене.

— А на этом поле битвы есть постоялый двор?

— Нет, сударь. Это обширная равнина, на которой в тысяча триста тридцать девятом году Рудольф фон Эрлах во главе народного ополчения одержал победу над знатью.

— Замечательно; сколько еще льё осталось до Берна?

— Пять.

— Плачу талер trinkgeld, если мы будем в Берне через два часа.

Кучер, несмотря на темноту, пустил лошадь рысью, и через полтора часа с вершины горы Бумплиц мы увидели разбросанные по равнине и сверкающие, словно светлячки на поляне, огни столицы кантона Берн.

Через десять минут наш экипаж остановился во дворе гостиницы «Сокол».

На рассвете следующего дня нас разбудил многоголосый гомон толпы. Мы выглянули в окно и увидели, что перед гостиницей раскинулась ярмарка.

Наше недовольство, вызванное этим ранним пробуждением, быстро улетучилось при виде живописной картины, какую являла собой городская площадь, заполненная крестьянами и крестьянками в национальных нарядах.

Во время своего путешествия по Швейцарии едва ли не более всего я был разочарован тем, что наши моды покорили не только высшие слои общества, всегда готовые первыми отказаться от обычаев предков, но и народные массы, обычно свято хранящие патриархальные традиции. И когда на виду у меня случай собрал во всеоружии их кокетства самых красивых крестьянок из соседних с Берном кантонов, я, разумеется, счел себя в полной мере вознагражденным за долгое ожидание. Здесь была жительница кантона Во, коротко подстриженная и прятавшая свои розовые щёчки под широкими полями остроконечной соломенной шляпы; женщина из Фрибура, прическа которой состояла из кос, в три ряда закрученных вокруг ничем не покрытой головы; крестьянка из Вале, пришедшая сюда через перевал Гемми, с волосами, уложенными в пучок на затылке, и в отделанной черной бархатной тесьмой шляпке, с которой свисала до самых плеч шитая золотом лента; и наконец, выделявшаяся среди остальных своей грацией и обаянием жительница самого Берна — в маленькой круглой соломенной шапочке золотистого цвета, украшенной цветами, словно клумба, и кокетливо сдвинутой набок, в то время как сзади из-под нее спускались две белокурые косы; она была одета в рубашку с широкими плиссированными рукавами и корсаж, расшитый серебряной нитью, а на шее у нее красовался черный бархатный бант.

Берн, такой важный и строгий, Берн, такой унылый и хмурый, Берн, этот старинный город, тоже, казалось, надел в этот день свои праздничные одежды и драгоценности; он украсил своими женщинами улицы, подобно тому, как кокетка украшает бальное платье живыми цветами. Его мрачные сводчатые аркады, нависающие над нижними этажами домов, ожили благодаря проходившей под ними веселой и беззаботной толпе, живописные наряды которой выделялись на фоне полутонов его серых камней; и повсюду, делая еще более заметной легкость этих пестрых теней, сталкивавшихся и разбегавшихся во все стороны, кучками собирались молодые люди — большеголовые, белокурые, с длинными волосами, с маленькими кожаными фуражками на голове, в рубашках с отложным воротником и в синих рединготах со складками на бедрах: настоящие немецкие студенты; казалось, всего двадцать шагов отделяет их от университетов Лейпцига или Йены; они стояли, беседуя, или парами степенно прогуливались, с пенковой трубкой во рту и висящим на поясе кисетом, украшенным крестом Конфедерации. Мы крикнули «Браво!» и захлопали в ладоши, как если бы перед нами поднялся театральный занавес, скрывавший великолепную мизансцену; затем, закурив сигары в знак братской солидарности, мы направились прямо к двум из этих молодых людей, чтобы спросить у них дорогу к кафедральному собору.

Вместо того чтобы указать нам дорогу рукой, как это сделал бы вечно спешащий по делам парижанин, один из них ответил нам по-французски с сильным немецким акцентом: «Вот туда!» — и, обогнав своего товарища, пошел впереди нас.

Пройдя пятьдесят шагов, мы остановились перед старинными башенными часами, одним из тех сложных устройств, на создание и украшение которых у механика пятнадцатого века уходила порой вся жизнь… Наш проводник улыбнулся.

— Не хотите подождать? — спросил он. — Сейчас пробьет восемь часов.

И в самом деле, в то же мгновение петух, восседавший на верху небольшого колокола, захлопал крыльями и трижды прокукарекал своим механическим голосом. В ответ на этот призыв из своих ниш вышли, соблюдая очередность, четверо евангелистов, и каждый из них пробил четверть часа, ударяя по колоколу молотом, который они держали в руке; затем, когда часы стали отбивать время и послышался первый удар колокола, под циферблатом распахнулась маленькая дверка, и из нее показалась удивительная процессия, которая, описав полукруг у основания часового устройства, стала входить в точно такую же дверь, с последним ударом колокола закрывшуюся за последним персонажем этого кортежа.

Выше уже шла речь о том, какое безграничное почтение, доходящее до обожествления, жители Берна питают к медведям; въехав накануне вечером в город через Фрибурские ворота, мы разглядели в сумерках очертания двух колоссального размера статуй этих животных, установленных там подобно тому, как при входе в сад Тюильри установлены скульптуры коней, укрощаемых рабами. Проходя те пятьдесят шагов, что отделяли нас от часов, слева от себя мы оставили фонтан, над которым возвышалась фигура медведя, облаченного в рыцарские доспехи и держащего в лапе стяг; у его ног стоял на задних лапах медвежонок в одежде пажа и поедал гроздь винограда, держа ее передними лапами. Выйдя на Амбарную площадь, мы заметили на фронтоне одного из зданий скульптурное изображение двух медведей, поддерживающих городской герб подобно двум единорогам, которые держат гербовый щит феодала; к тому же, один из этих медведей сыпал из рога изобилия сокровища коммерции на стайку юных девушек, спешивших их подобрать, в то время как второй медведь в знак союза грациозно протягивал лапу воину в одеянии римлянина, как их изображали в эпоху времен Людовика XV. На этот раз мы увидели, как из часов вышла процессия медведей: одни играли на кларнете, другие на скрипке, кто-то на контрабасе, а кто-то на волынке; следом за ними важно ступали медведи со шпагами на боку, с карабинами на плечах и с развернутым знаменем, а замыкали колонну капралы. Было, признаться, отчего развеселиться, и мы рассмеялись от всей души. Наших бернских спутников, привыкших к подобному зрелищу, это веселье насмешило, и, нисколько не обидевшись, они, казалось, пришли в восторг при виде нашего хорошего настроения. Наконец, когда наш смех на минуту затих, мы поинтересовались у них, в чем причина этого бесконечного воспроизведения изображений зверей, которые, принимая во внимание их породу и их внешний вид, никогда прежде не слыли образцом изящества и учтивости, и есть ли у жителей города какие-нибудь особые основания питать к ним такое расположение, помимо интереса к их шкуре и мясу.

Молодые люди ответили нам, что медведи являются покровителями города.

Тогда я вспомнил, что, и в самом деле, в швейцарском календаре есть святой Урс, но мне всегда казалось, что внешность этого святого позволяет говорить о его принадлежности к породе двуногих, хотя, правда, его имя заставляет думать, что он близок к четвероногим; к тому же, он был покровителем Золотурна, а не Берна, на что я со всей учтивостью указал нашим гидам.

Студенты ответили, что всему виной их слабое знание французского языка: запутавшись в словах, они назвали медведей покровителями города, тогда как те всего лишь его крестные отцы, но уж на этот последний титул медведи имеют неоспоримое право, ибо именно они дали Берну свое имя. Действительно, слово «Ьаг», которое по-немецки произносится как «бер», означает «медведь». Шутка, как видите, становилась все более и более запутанной. Тот, кто лучше говорил по-французски, вызвался, понимая, что мы желали бы получить объяснения, дать нам их по дороге к церкви. Нетрудно догадаться, что я, будучи падким на предания и легенды, с признательностью принял его предложение. Вот, что нам рассказал наш проводник.