Именно в этот миг, услышав его голос, я отозвался из глубины расселины:

«Я здесь, я здесь!»

Между тем все наши дальнейшие поиски были бесполезны, и мы хорошо это понимали; тем не менее нам не хватало решимости покинуть наших бедных товарищей, хотя розыски их длились уже более двух часов. По мере того как день клонился к вечеру, ветер становился все более ледяным; наши палки, которыми мы протыкали снег, обледенели, а наши башмаки стали словно деревянные. И тогда Бальма, в отчаянии, что все наши усилия оказались тщетными, обернулся к доктору Гамелю и спросил его:

«Так что, сударь, можно ли нас теперь назвать трусами и по-прежнему ли вы хотите идти дальше? Мы готовы служить вам».

В ответ доктор приказал нам возвращаться в Шамони. Что же касается полковника Андерсона, то он заламывал в отчаянии руки и плакал как ребенок.

«Я воевал, — говорил он, — я участвовал в сражении при Ватерлоо, я видел, как ядра косили целые шеренги солдат, но те люди пришли на поле боя, чтобы умереть… тогда как здесь!..»

Слезы, подступившие у него к горлу, заставили его замолчать.

«Нет, — через мгновение добавил этот бравый военный, — нет, я не уйду отсюда до тех пор, пока мы не отыщем хотя бы их трупы».

Мы увели его силой, ибо надвигалась ночь и пора было спускаться вниз.

На Ле-Гран-Мюле мы встретили остальных проводников, доставивших из деревни провизию; с ними пришли еще двое путешественников, которые рассчитывали присоединиться к доктору Гамелю и полковнику Андерсону; мы рассказали им о лавине, унесшей жизни наших товарищей, а затем, пребывая в глубокой печали, продолжили спуск в деревню и пришли туда в одиннадцать часов вечера.

Трое погибших, к счастью, не были женаты, но Каррье был единственным кормильцем в семье.

Что же касается Пьера Бальма, то у него была мать, однако бедная женщина недолго прожила в разлуке с сыном: она умерла через три месяца после его гибели.

Как только Мари Кутте закончил рассказ, я поискал глазами хозяина постоялого двора, собираясь заплатить ему за бутылку принесенного нам вина. Никого не найдя, я дал десять франков Мари Кутте, поручив ему расплатиться за меня. Спустя несколько минут мы тронулись в обратный путь.

Через полчаса Пайо остановился.

— Смотрите, — сказал он мне, указывая на чрезвычайно крутой склон, — зимой, когда выпадает снег, отсюда спускаются на самодельных горных санях, и тогда до подножия Ла-Монтанвера можно добраться всего за две с половиной минуты, в то время как обычная дорога занимает около трех часов.

— И как все это происходит?

— Бог мой, да нет ничего проще: срубают четыре еловые ветви, крестообразно кладут их друг на друга, садятся сверху и затем потихоньку заставляют скользить их вниз, умело пользуясь своей палкой как рулем, чтобы избежать столкновения с деревьями и камнями.

— Черт возьми! Должно быть, это весьма приятный способ передвижения, и, видимо, особенно по вкусу он приходится вашим штанам?

— Да уж! Что скрывать, их клочья порой остаются на дороге.

— А летом по этому склону невозможно спуститься?

— Нет. Вы видите эту тропинку?..

— Такую узкую, что на ней не разойтись и двоим?

— Да. Так вот, она сокращает путь на полтора часа.

— А мы можем пойти по ней?

— Конечно.

— Тогда пойдем.

Пайо с сомнением посмотрел на меня:

— Ах, вот как вы заговорили! Похоже, монтанверское вино ударило вам в голову!

— Нет, просто у меня от него разыгрался аппетит, и я умираю от голода.

— Хотите, я буду держать вас за руку?

— Не стоит. Идите первым, мне этого будет достаточно.

Пайо пошел впереди, не понимая, откуда у меня вдруг взялась эта отвага, хотя причина ее была очень проста. Вид пропасти вызывает у меня головокружение только в том случае, если у нее совершенно отвесные стены; вот тогда, даже если я смотрю на эти стены снизу вверх, у меня возникает необъяснимая дурнота, с какой я бываю не в силах справиться; но стоит мне увидеть, что лежащая передо мной дорога, даже если она гораздо уже той, по которой нам предстояло спускаться, идет по склону, то, каким бы крутым и опасным он ни был, болезненное недомогание тут же теряет надо мной всякую власть; так что я бесстрашно шел вперед, и примерно через четверть часа мы были уже у истоков Арверона.

Этот горный поток берет свое начало у подножия ледника Буа, образующего нижний край Ледяного моря. Вода выходит наружу через отверстие высотой от восьмидесяти до ста футов; эта полость внешне похожа, как мы уже говорили, на рыбью пасть: ледяные арки, поддерживающие свод, имеют изогнутую форму и напоминают ряд следующих друг за другом челюстей, который заканчивается глоткой, откуда вытекает струя воды, быстрая и трепещущая, словно язык разъяренной змеи; по виду некоторые из этих арок едва держатся и угрожают раздавить при своем падении тех, кто войдет в пещеру, а сделать это вполне возможно, ибо вода заполняет ее пространство неполностью.

Происшествие подобного рода случилось в 1830 году, в том самом месте, где мы находились. Несколько путешественников стояло напротив пещеры, как вдруг кто-то из них выстрелил из пистолета, чтобы отделить от свода одну из ледяных арок. И в самом деле, одна из них со страшным грохотом обрушилась вниз, загородив обломками вход и перекрыв путь воде. Путешественники пожелали осмотреть водоем, который, естественно, должен был образоваться позади запруды, но в ту минуту, когда они взбирались на ледяную преграду, скопившаяся вода, набрав силу, прорвала удерживающую ее ледяную стену и увлекла с собой не только запруду, но и стоявших на ней людей; одного из них ударило о стену, и он отделался переломом бедра; второй, унесенный течением, скрылся под водой раньше, чем проводники смогли прийти ему на помощь.

Пайо сообщил мне все эти подробности по дороге в Шамони, куда мы возвращались по самому короткому пути. Мы отошли уже примерно на четверть льё от того места, где произошел этот несчастный случай, и находились на неком подобии острова, разделяющего русла Арва и Арверона, как вдруг мой проводник остановился и с беспокойством стал искать взглядом мост, который он привык видеть в том месте, куда мы пришли. В Альпах подобные переправы весьма ненадежны, а главное, весьма недолговечны: чаще всего в качестве моста служит дерево, переброшенное через поток или пропасть и своими концами опирающееся на два противоположных берега; оно никак не закреплено и удерживается в таком положении лишь за счет равновесия, поэтому из трех шансов один за то, что вы перейдете на другую сторону, а два — что вы свалитесь вниз. Но на этот раз у нас не было даже этих двух шансов: по-видимому, какой-то сердитый или неблагодарный путешественник столкнул мост в поток; так или иначе, но факт был налицо: моста больше не существовало.

— Надо же! Вот так дела! — промолвил Пайо.

— Что случилось? — спросил я.

— Случилось, случилось, черт во…

Он продолжал оглядываться по сторонам, в то время как я, не зная, что он ищет, с беспокойством следил глазами за направлением его взгляда.

— Да что такое? Скажите же, наконец, что случилось?

— А то, что моста больше нет!

— Ну и что? Почему это вас так волнует?

— Меня это волнует лишь потому, что нам придется возвращаться… А мы потеряем на этом целых полчаса.

— Друг мой, что касается меня, то я заявляю вам, что слишком голоден и не могу позволить себе лишних полчаса ходьбы.

— И как же вы собираетесь поступить?

— Да будет вам известно, что если по горам я карабкаюсь плохо, то уж прыгаю-то отлично!

— И в прыжке вы преодолеете десять футов?

— Легко и просто.

— О! Ну-ну!

— Никаких морен тут нет, не так ли?

— Нет, сударь.

— Прощайте, Пайо!

Я разбежался и перепрыгнул небольшую речушку.

Обернувшись, я увидел своего проводника: одной рукой он держал шляпу, а другой чесал за ухом.