Мы продолжали идти по берегу Белой Лючины и спустя час уже стояли на пороге гостиницы в Лаутербруннене.

Поскольку хозяин объявил, что ему потребуется полчаса, чтобы приготовить нам обед, мы решили использовать это время на осмотр Штауббаха, одного из самых известных водопадов Швейцарии.

Мы еще издали увидели этот огромный водный столб, похожий на смерч; водный поток почти отвесно падает с высоты в девятьсот футов, слегка изгибаясь из-за напора, который вода получает в верхних каскадах. Мы подошли к водопаду настолько близко, насколько это было возможно, то есть почти к самому краю чаши, которую падающая вода выдолбила в скале, но не потому, что она падает туда с силой, а потому, что это происходит постоянно, ибо столб воды, плотный в то мгновение, когда он низвергается с утеса, у его подножия обращается в облако водяной пыли. Нельзя представить себе нечто столь же изящное, как волнообразные движения этого изумительного по красоте водопада: ни качающаяся на ветру пальма, ни изгибающая свой стан юная девушка, ни разворачивающая свои кольца змея не могут соперничать с ним в гибкости. Каждый порыв ветра заставляет его колыхаться, подобно хвосту гигантского скакуна, и в итоге из той огромной массы воды, которая сначала низвергается потоком, потом рассыпается брызгами, а потом обращается в облачную пелену, порой всего лишь несколько капель попадают в созданную ею чашу. Все остальное ветер разносит в виде водяной пыли на расстояние в четверть льё и стряхивает ее на деревья и цветы, словно сверкающие бриллианты росы.[68]

Именно благодаря воздействию на него случайных порывов ветра этот дивный водопад редко когда предстает в одном и том же виде взору двух путешественников, с промежутком в десять минут пришедших полюбоваться его красотой: так послушно струи воды следуют всем капризам воздуха, с таким кокетством выполняют они все его прихоти. Но водопад постоянно меняет не только свою форму" но и свой цвет; кажется, будто он ежечасно меняет ткань своего наряда, настолько различными оттенками преломляется солнечный свет в его водяной пыли и в искрящихся каплях воды. Временами налетают внезапные порывы южного ветра (Fonwind), они подхватывают низвергающиеся вниз струи, заставляют их зависнуть в воздухе, отбрасывают назад к истоку и полностью останавливают падение воды; но вскоре вода, собравшись с силами, вновь начинает низвергаться в долину, еще стремительнее и с еще большим грохотом, чем прежде. Но порой задувает северный ветер и своим ледяным дыханием замораживает носящиеся в воздухе хлопья пены, и они, сгущаясь, превращаются в град. Между тем наступает зима и выпадает снег; он ложится на склоне утеса, вдоль которого раскачивается водопад, и превращается с обеих его сторон в лед; его массы нарастают изо дня в день справа и слева, и вот, наконец возникают два огромных перевернутых пилястра, которые кажутся первым опытом дерзкого архитектора, закладывающего фундаменты здания в воздухе и строящего его сверху вниз.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ВЕНГЕНАЛЬП

На следующий день мы проснулись на рассвете, разбуженные звуками тирольской песни, которую наш проводник распевал у нас под окнами.

Начиная с Берна, едва мы услышали вокруг немецкую речь, нас повсюду стали сопровождать народные песни, характерные для этих мест. Только путешествуя по Германии, убеждаешься, насколько музыкально одарены ее жители. Маленькие дети, еще в колыбели слышащие здесь народные песни, усваивают их вместе с родной речью; едва научившись произносить первые слова, они уже напевают знакомые мотивы; люди без всякого музыкального образования, поднеся к губам инструменты, извлекают из них благозвучные мелодии, исполненные такого очарования, какого порой напрасно было бы требовать от наших самых искусных исполнителей. Местные мелодии не похожи ни на гортанные песни жителей равнин Франции, ни на дикие выкрики проводников в горах Савойи. Здесь напевы перекликаются; для них характерны бесконечные переливы, построенные всего на нескольких нотах, и резкие, без промежуточной гаммы, переходы от одной октавы к другой; их исполняют шестью голосами, и каждый из поющих мгновенно улавливает партию, подходящую его голосу, безошибочно ведет ее от одной трели к другой и, импровизируя, украшает стремительными искрометными голосовыми модуляциями. Подобного не встретишь более ни в одной стране, за исключением Италии, да и то, мне кажется, немцы превзошли своим мастерством итальянцев.

Мой проводник, думая, что я его не слышу, запел еще одну тирольскую песню, на этот раз гораздо громче. Я открыл окно и дослушал его пение до конца.

— Нас ждет сегодня хорошая погода, Виллер? — спросил я его, когда он смолк.

— Да, конечно, — ответил он, обернувшись. — Слышно, как свистят сурки, а это хороший признак. И если вы пожелаете отправиться в путь немедленно, то в три часа мы будем в Грин дел ьвальде и уже сегодня сможем осмотреть ледник.

— Я готов.

И в самом деле, все мои сборы сводились к тому, чтобы надеть гетры и блузу. У входа в гостиницу меня ждал Виллер с мешком за плечами и с моей палкой в руках. Он отдал ее мне, и мы тронулись в путь.

Итак, мне предстояло возобновить мою жизнь горца, странствования охотника, художника и поэта — с дневником в кармане, карабином на плече и альпенштоком в руках. Путешествовать — значит жить в полном смысле этого слова; это значит забыть прошлое и будущее ради настоящего, дышать полной грудью, наслаждаться всем вокруг и обратить весь окружающий мир в свои владения; это значит искать в земле нетронутые золотые россыпи, а на ее поверхности — не виданные никем прежде чудеса; это значит идти следом за людской толпой и собирать в траве жемчужины и алмазы, которые эта толпа в своем неведении и беспечности сочла за хлопья снега или капли росы.

И должен заметить, что все сказанное нисколько не грешит против истины. Многие прошли до меня там, где я побывал, но не увидели того, что увидел я, не услышали тех рассказов, что выслушал я, и вернулись домой, не унеся в своем сердце, как это сделал я, множество поэтических воспоминаний, источник которых начинал бить под ударом моей ноги там, где мне приходилось с великим порой трудом счищать пыль прошедших веков.

К тому же, исторические изыскания, которыми я вынужден был заниматься, приучили меня к необычайному терпению.

Я менял своих проводников, словно перелистывая страницы старинных рукописей, и бывал особенно счастлив, когда эти живые предания о прошлом говорили на одном языке со мной. Какие бы руины ни встретились на нашем пути, я заставлял проводников вспоминать их название, и какое бы название они ни произносили, я вынуждал их объяснить мне его смысл. Все эти нескончаемые истории, которые, возможно, сочтут плодом моего воображения, поскольку ни одна из них не приведена в книгах ученых историков и не упомянута на страницах путеводителей, поведали мне с большей или меньшей поэтичностью эти дети гор, появившиеся на свет там же, где и они, и перенявшие эти предания от своих отцов, которые, в свою очередь, слышали их от предков. Однако, вероятно, они уже не передадут их своим детям, ведь с каждым днем недоверчивая улыбка на лице склонного к вольнодумству путешественника все чаще заставляет этих людей замолкать, обрывая тем самым наивные повествования, цветущие, словно альпийские розы, по берегам всех горных потоков и у подножия всех ледников.

К несчастью для меня, подъем на Венгенальп (так называлась гора, на которую мы взбирались) был в этом отношении ничем не примечателен; но если что-то и могло послужить мне утешением, то, безусловно, это был великолепный вид, открывавшийся перед нами по мере нашего подъема. У наших ног, в долине Лаутербруннен, на фоне сверкающей изумрудной зелени виднелись разбросанные повсюду красные дома; прямо перед нами находился великолепный водопад Штауббах, верхние каскады которого можно было отсюда разглядеть и который вполне оправдывал свое прозвище "водяная пыль", настолько он напоминал облако пара; слева, приблизительно на расстоянии двух-трех льё от нас, долину замыкала, словно устанавливая пределы мира, покрытая вечными снегами гора, откуда низвергался Шмадрибах; справа открывалась прямая на всем своем протяжении долина, которую мы только что пересекли: заставляя ваш взгляд следовать за Лучиной, она уводила его до селения Интерлакен, чьи дома и деревья, видневшиеся сквозь ту голубоватую дымку, какая характерна исключительно для горной местности, напоминали набор игрушек, из которых дети строят на столе города и сады.