Но у бояр, и вообще у всех дружинников и слуг вольных, против жестокости в. князя оставалось важное право, право отъезда к другим князьям; в Северо-Восточной Руси исчезли независимые князья, от братьев в. князя нельзя было ожидать покровительства отъехавшему из Москвы боярину; оставался один отъезд, в Литовскую Русь, к в. князю литовско-русскому, и недовольные дружинники стремятся туда.
Для прекращения этого явления из старого, родового, быта московские государи придумывают средство, а именно берут с подозрительных бояр присягу не отъезжать от них: со времен Ивана III, первого государя в Москве, первого князя, который восстал против отъезда боярского, появляются эти клятвенные записи; они умножаются при сыне его Василии, еще более их при внуке его Иване Грозном — признак постоянно усиливавшейся борьбы между двумя правами: правом государя на вечную покорность подданного и обветшавшим правом дружинника переменять вождя, переходить из одной дружины в другую, правом, которое так долго поддерживалось родовыми отношениями княжескими и теперь долженствовавшим исчезнуть вследствие смены их отношениями государственными. При Иване III мы знаем только одну подобную запись: она дана знаменитейшим из бояр его, героем Новгорода и Казани, потомком тверских князей, кн. Даниилом Холмским.
Холмский по случаю какого-то неудовольствия на в. князя вздумал воспользоваться правом отъезда; но его намерение было узнано, его схватили и посадили под стражу. В это время, время столкновения и борьбы различных прав, прав великого князя, князей-родичей и дружинников, духовенство имело также свое право, право великое, священное, право своим посредничеством предотвращать кровавые следствия этого враждебного столкновения прав, предупреждать насилия, при такой отчаянной борьбе неизбежные. Начиналось ли нелюбье между в. князем и одним из младших братьев, митрополит с епископами спешили предупредить его своим ходатайством; опальный боярин прибегал к митрополиту, и тот считал своею обязанностию печаловаться за него пред в. князем, и в. князь уважал печалование святительское. Так, когда князь Даниил Холмский был взят под стражу, митрополит с другими епископами печаловался за него, и в. князь выпустил Холмско-го на поруки духовенства, взяв с него присяжную запись; все эти записи имеют одинаковую форму, с некоторыми малыми по обстоятельствам изменениями, вот она: «Се яз князь Данило Дмйтревич Холмъски, что есмь бил челом своему господину и осподарю в. князю Ивану Васильевичи) за свою вину своим осподином Геронтьем митрополитом всея Руси, и его детми и сослужебники, епископы (след[уют] имена); и осподарь мой к. в. меня своего слугу пожаловал, нелюбье свое мне отдал. А мне кн. Данилу своему осподарю в. к. Ив. Вас. и его детем служити до своего живота, а не отьехати ми от своего осподаря от в. к. И[вану] В[асильевичю], ни от его детей к иному ни х кому. А добра ми ему и его детем хотети везде во всем, а лиха ми своему государю в. к. и его детем мне кн. Данилу не мыслити, ни хотети никакова; а где от кого услышу о добре или о лихе государя своего в. князя, и о его детях о добре или о лихе, и мне то сказати государю своему в. к. и его детем в правду, по сей моей укрепленной грамоте, бесхитростно. А в том во всем по сей моей грамоте ялся помне осподарю моему в. к. И. В. и его детем и до моего живота господин мой Геронтей митр[ополит] всея Руси, и с теми с своими детми и с служебники, со владыками и с архимандриты, которые в сей моей грамоте писаны. А чрез сию мою грамоту яз кн. Данило Дм. что иму думати и починати, или явится что которое мое лихо пред моим осподарем пред в. к. И. В. и пред его детми: ино не буди на мне милости Божьее и пречистые его Матери, и св. чудотворцев Петр[а] митр[ополита] и Леонтия епископа ростовского, и всех святых; также ни благословения ос-подина моего Геронтия митр, всея Руси, и его детей владык и архимандритов тех, которыми есми бил челом своему осподарю в. к. И. В., не буди на мне ни в сий век, ни в будущий; и осподарь мой к. в. и его дети надо мною по моей вине в казни волен. А крепости деля, яз кн. Данило Дм. Хол[мский] осподарю своему, в. к. И. В. целовал есми честный и животворящий крест, и дал есми на себя сию свою грамоту за подписью и за печатью осподина своего Геронтия митроп. всея Руси»{964}.
Но московские государи, начиная с Ивана III, не довольствовались порукой духовенства и проклятыми грамотами: они требовали ручательства более вещественного и потому заставляли других бояр и дворян ручаться за провинившегося боярина, что он не отъедет, а в случае отъезда поручившийся должен был внести князю известную сумму денег; так, по князе Холмском поручился И. Н. Воронцов, что он в случае его отъезда внесет 250 рублей{965}.
При Василии Ивановиче сын Даниила Холмского не был так счастлив: схваченный и заключенный в темницу, он умер в заключении{966}; однако много было взято записей с других бояр: с Вас. Вас. Шуйского, который обещался: «От своего государя и от его детей из их земли в Литву, также ми и к его братье ни инуды никуды не отьехати и до своего живота»{967}. С кн. Д. Ф. Бельского{968}; с И. Ф. Бельского{969}; с И. М. Воротынского{970}; с кн. Ф. М. Мстиславского{971}: запись последнего любопытна; она показывает, до какой степени доходило государственное зло, которое князья и дружинники считали своим правом; отъехать из Литвы в Москву и потом опять из Москвы в Литву для них ничего не стоило; кн. Мстиславский говорит в начале грамоты: «Се яз кн. Фед[ор] Мих[айлович] Мстиславской, присылал есми из Литвы к государю Василию, Божиею милостию ко государю всеа Русии и в. князю, бити челом, чтобы государь пожаловал велел мне ехати к собе служити; и в. государь меня холопа своего пожаловал, прислал ко мне воевод своих, а велел мне к собе ехати. И как яз приехал к своему государю; и государь меня пожаловал, велел мне собе служити, и жалованьем своим пожаловал. И опосле того сказали государю моему, что яз мыш-лю ехати к Жигмонту королю; и государь меня к. в. пожаловал, опалы своей на меня не доложил, и меня пожаловал: а яз государю своему ввел по себе порукою господина своего Данила митроп[олита] всеа Русии и весь священный собор, и целовал крест у гроба у чюдотворца Петра, и дал есми на собя грамоту за господина своего Данила митроп. вс[еа] Рус[ии] печатью, что мне от государя своего к Жигмонту королю, и к его братье, и к их детем, ни к иному ни х кому никак не отъехати, а служити мне государю своему, в. к. Василью, и добра ему хотети; а государь мой пожаловал меня своим великим жалованьем, дал за меня свою сестричну княжну Настасью. И яз кн. Федор, преступив крестное целованье, и не памятуючи того, что есми государю своему ввел по себе порукою господина своего Данила митр, всеа Русии, и забыв жалованье государя своего в. князя, хотел есми ехати к его недругу к Жигмонту королю; и государь мой, в. г[осударь], по моей вине на меня за то опалу свою положил. И яз кн. Фед. Мих. Мстиславский за свою вину, что есми перед государем своим проступил, и забыв крестное целованье и господина своего Данила митроп. вс. Рус. и всего священного собора по собе поруки, за ту за свою вину бил челом государю своему, в. госуд. Василью, Б[ожиею] м[илостию] г[осударю] вс. Рус. и в. к.: отцом его, господином своим, Данилом митр. вс. Рус., и его детми, своими господами (след[уют] имена); и государь мой, в. гос. Василий, Б. м. г. вс. Рус. и в. к., для прошенья и челобитья отца своего Данила митр, вс? Рус. и архиепископов и епископов, и всего для священного собора, меня своего холопа кн. Фед. Мстиславского пожаловал вины мне отдал». Мстиславский обязуется в грамоте: «А думы мне государя своего и сына его кн. Ивана не проносити никому: а судити. ми суд всякой в правду; и мне дела государей своих беречи и делати прямо без всякие хитрости».
