Из 2 своих жребиев в. князь половину отдает старшему сыну Василью, на старший путь, другая половина разделена на 3 части между остальными сыновьями: из этого видно, как усилена собственность старшего. Остальные города Московского княжества разделены между 4 сыновьями: Коломна — старшему Василью, Звенигород — Юрию, Можайск — Андрею, Дмитров — Петру. Благословляя старшего Василия целою областию в. княжения Владимирского, Димитрий, как бы для вознаграждения, отдает остальным 3 сыновьям города, купленные еще Калитою и окончательно присоединенные только им: Юрию — Галич, Андрею — Белоозеро, Петру — Углич.

Усилив старшего сына не в пример пред прочими областию в. княжения, областию, уже теперь верною, переходившею как отчина в потомство последнего, Донской счел справедливым ограничить несколько обогащение старшего в пользу младших и потому уступил, по-видимому, прежним родовым понятиям, а именно, в случае смерти старшего сына Василия бездетным, владение его, т. е. московская часть, вместе с в. княжением переходили к старшему по нем, а удел последнего как праздный делился снова между братьями; след., здесь поступлено вопреки неотчуждаемости раз полученной собственности, и князь Юрий, получив удел старшего брата, должен был отказаться от своего наследственного удела, который подвергался дроблению; равно Донской завещал, что если кто умрет из младших сыновей бездетным, то выморочный удел также делится между оставшимися в живых братьями.

Но здесь, как уже сказано, только видимая уступка прежним родовым понятиям; все братья имеют право на выморочный удел, но это право ограничено произволом княгини-матери: «А вы дети мои слушайте своее матери; что кому даст, то тому и есть». След., здесь мы видим уступку не прежним родовым понятиям, но уступку произволу собственника, что совершенно несогласно с прежними понятиями: в. князь как собственник передает свое право располагать своею собственностию по произволу жене; выморочный удел не разделяется прямо между всеми сыновьями, но отдается в распоряжение княгини-матери, распоряжение совершенно произвольное. Завещание было написано прежде рождения самого младшего сына Константина, и потому на его счет сказано следующее: «А даст ли Бог сына, и княгини моя поделит его, возмя по части у болшие его братьи».

Вообще здесь любопытно заметить то огромное влияние, которое уступлено умирающим князем жене своей, знак, что женщины в древнем русском обществе никогда не теряли должных им прав, что они заключались в терема вследствие отсутствия безопасности в обществе, но чрез это заключение жены и матери не лишились своих прав, своего влияния, не сделались рабынями мужей своих, как на Востоке, не были постоянно под опекою мужчин, как у народов древности.

Предпоследний сын Иван сильно обделен: ему ничего не назначено из собственно московской отчины, удел его ничтожен в сравнении с уделами других братьев. Такую, по-видимому, несправедливость объясняют слова завещателя: «А в том уделе волен сын мой князь Иван, который брат до него будет добр, тому даст». Из этих слов видно, что князь Иван был болен и не мог иметь надежды на потомство; вот почему Донской дает ему право распорядиться своим маленьким уделом в пользу того брата, который будет до него добр: в самом деле — Иван умер тотчас по смерти отца^{684}.

В княжение Донского отношения ордынские стоят на первом плане и закрывают собою все прочие; княжение Василия Димитриевича характеризуется отношениями между обеими частями Руси, Русью Литовскою и Русью Московскою, характеризуется великою борьбою между ними, в которой московскому князю принадлежит честь за то, что он умел отстоять независимость Северо-Восточной Руси против Витовта и тем самым решил борьбу в пользу Москвы, ибо после Витовта Литовская Русь не могла более думать о наступательном движении на Московскую. Во сколько эту честь Василий Димитриевич должен разделить с своими боярами, увидим после.

Донской завещал сыну в. княжение Владимирское как отчину: в самом деле, соперников не было, и хан немедленно утвердил нового в. князя. Последний тотчас показал, что он правнук Калиты, и ознаменовал начало своего княжения богатым примыслом. Он отправился сам в Орду, где был со всеми знаком, жив долго прежде заложником у Туктамыша. Хан принял прежнего своего заложника с такой честию, какой не оказывал в Орде ни одному русскому князю. Василий тотчас воспользовался такими благоприятными обстоятельствами: он задарил хана и всех к нему приближенных и выпросил ярлык на Нижний Новгород, Городец, Мещеру, Торусу и Муром^{685}.

Возвратясь из Орды, Василий послал бояр своих и ханского посла взять Нижний у князя Бориса Константиновича. Любопытны подробности, сообщаемые летописцем об этом взятии. Мы несколько раз уже имели случай заметить, как усилилось значение бояр вследствие оседлости их в известных княжествах. Мы видели старание бояр каждого княжества усилить его на счет других; когда эта попытка удалась только боярам московским, то бояре остальных княжеств, видя невозможность бороться с Москвою, видя, что рано или поздно их княжества должны подчиниться Москве, спешили соблюсти собственные выгоды и даже увеличить их оставлением своих несчастных князей и переходом в службу князя московского: это не считалось изменою, потому что удерживалось еще старое право бояр свободно переходить от одного князя к другому.

Когда нижегородский князь Борис Константинович узнал о приближении татарского посла и бояр московских, то созвал бояр своих и начал их упрашивать со слезами: «Господа мои и братья, бояре и друзья, вспомните свое крестное целование и любовь мою к вам, и не покиньте меня!» Но старший из бояр Василий Румянец уже передался московскому князю; он отвечал Борису: «Не печалься, князь, мы все готовы сложить за тебя свои головы»; но когда Борис хотел вооружиться против московских бояр, Румянец отклонил его от этого намерения, и московские бояре были впущены в город. Они звуком колоколов созвали жителей и объявили им, что отныне князем их будет Василий Димитриевич Московский. Несчастный Борис обратился было опять к боярам своим, но Румянец сказал ему: «Князь, теперь на нас уже не надейся, мы больше не твои, и стоим не за тебя, но против тебя»^{686}. Бориса взяли со всем семейством и со всеми доброхотами и держали в тесном заключении; племянники его, сыновья Димитрия Константиновича, след., родные дядья по матери московскому князю, были также лишены своих уделов; один из них, по свидетельству летописца, «8 лет служил по ряду в Орде не почивая-четырем царем, а все поднимая рать на князя великаго, како бы нелезти свое княжнье»^{687}. Но все усилия были тщетны. Так рушилось княжество Суздальское, отданное Невским брату своему и сопернику Андрею, которого потомки не оставляли никогда притязаний на в. княжение; мы увидим их после в рядах бояр московских: и тут один из них, Василий Шуйский, вздумал по пресечении потомства Невского возобновить старинные притязания и стать царем московским, но и здесь не удалось суздальскому князю: новая, Московская, Русь не терпела старых притязаний.

В то время как московский князь примышлял к своей собственности на востоке, князь Литовской Руси Витовт действовал точно так же на западе. Есть предание, что, когда Витовт еще был изгнанником в чужой стране, он захватил молодого наследника московского престола Василия, когда тот окольными путями пробирался из Орды в отечество; Витовт взял с своего пленника обещание жениться на дочери его Софье. Когда Василий стал московским князем, он сдержал обещание жениться на литовской княжне. Брак казался выгодным обеим сторонам: Витовт еще не утвердился в Литве, опасался двоюродного брата своего, польского короля Ягайла; Василий надеялся, что в Витовте найдет верное орудие против замыслов того же Ягайла. Но как скоро Витовт успел вырвать у польского короля литовско-русские области, то в значении князя Южной Руси не мог иметь к московскому князю и всея Руси других отношений, кроме сопернических.