Теперь обратим внимание на отношения Василия Ивановича к родным братьям. Несмотря на старание Ивана III определить отношения между сыновьями так, чтоб неприязненные столкновения не могли иметь места, Василий не жил в ладу с братьями. Последние не могли забыть старины, прежних родственных отношений к старшему брату и не могли сносить новых государственных. К несчастию, в это время нашлось много людей, которым выгодно было напоминать удельным князьям о старине. Государственные отношения удельных к в. князю уничтожали возможность отъезда, в котором заключалось единственное право бояр и вообще двора, след., интересы бояр были тесно связаны с интересами удельных князей, с поддержанием их прежних отношений к в. князю. Последний, в свою очередь, зная это, опасаясь беспрестанно неприязненных движений со стороны братьев, потеряв к ним всякую доверенность, которая не может существовать при совершенной разрозненности интересов, имел нужду в людях, которые бы следили за всяким словом, за всяким движением братьев; если при дворе в. князя была толпа людей, благоприятствовавших князьям удельным, то при дворе последних были также бояре, дети боярские, преданные в. князю, доносившие ему обо всем, что у них делалось.
В 1511 году в. князь узнал, что братего Семен Калужский хочет бежать в Литву, что двор его, бояре и дети боярские, разделяют умысел князя{957}. Василий велел Семену явиться в Москву; последний, сведав об открытии своего умысла и зная, что готовится ему в Москве, начал просить старшего брата о помиловании посредством митрополита, владык и других братьев. В. князь простил Семена, но переменил у него всех бояр и детей боярских.
Касательно отношений Василия к другим его братьям, именно к Димитрию Ивановичу, до нас дошел любопытный акт, наказные речи Ивану Шигоне, как тот должен был говорить Димитрию от имени в. князя наедине{958}: «Брате! Положи на своем разуме, гораздо ли так делаешь? Помнишь, как нам отец наш наказывал меж себя быти? И яз, брате, к тебе о которых делех о своих приказывал с своими детми боярскими, чтоб еси нам в козельских делех и в Ушатого управу учинил, и ты нам не токмо в тех делах управы не учинил, но еще еси сверх того на Ушатого землю посылал, а велел еси Ушатого деревни грабити; а нам еси, с нашыми детми боярскими, ответ не потому учинил, как было пригоже тебе нам ответ учинити. А которую есмя свою грамоту послали к тебе с Федорцом с Борисовым, и ты нам против тое грамоты и ответа никакого не учинил; а ныне еси, брат наш, того бол-шы нам непригожее учинил, прислал еси к нам паробка такого, какого было тобе паробка к нам не пригоже послати, а писал еси к нам в той грамоте, о таких о великих делех нам вычитаа. И яз, брате, того не ведаю, которую есми тебе нечесть и обиду учинил? А ты ко мне так отвечивал с нашыми детми боярскими, а в грамоте еси своей к нам писал: ино, брате, так ли отцу отвечивают и в грамотах пишут?»
Из этого акта видно, что в. князь более всего негодует на брата за несоблюдение форм, за недостаток должного уважения к нему, главе государства; ибо, как мы уже прежде сказали, стремление выделиться и во внешности, взойти на высоту, недосягаемую ни для кого другого, становится одним из главных стремлений московских государей со времени Ивана III, чего прежде именно недоставало нашим князьям. Вот почему Василий оскорбляется, что младший брат прислал к нему непригожего паробка и неучтиво писал в грамотах; в. князь основывается на завещании отцовском, где Иван III велит младшим сыновьям держать старшего в отца место: «ино, брате, так ли отцу отвечивают и в грамотах пишут?»
Касательно отношений в. к. Василия к брату его Юрию Ивановичу мы имеем также любопытный акт: это челобитная какого-то Ивана Яганова{959}, заключенного в оковы в начале княжения Ивана IV за донос на князя Юрия. Яганов пишет в челобитной: «Наперед сего служил есмь, государь, отцу твоему в. к. Василью: что слышав о лихе и о добре, и яз государю сказывал, а которые дети боярские князь Юрьевы Ивановича приказывали к отцу твоему со мною великие, страшные, смертоносные дела, и яз, государь, те все дела государю доносил, и отец твой меня за то ялся жаловать своим жалованьем; а ковати меня государь и мучивати про то не веливал, и велел ми государь своего дела везде искати, и яз, государь, ищучи государева дела и земскаго, да с дмит-ровцы неколко своего животишка истерял». Из этих слов мы узнаём, что Иван Яганов был отряжен в Дмитров, удел князя Юрия Ивановича, для розысков о поведении этого брата великокняжеского: узнаём, что при дворе Юрия были дети боярские, которые чрез Яганова доносили в. князю о всех замыслах его брата.
Как Яганов искал земского и государева дела в Дмитрове, показывает нам рассказ его о том деле, за которое он посажен в оковы при Иване IV: «А что яз, государь, слышал у тех же детей боярских пыочи жестоку речь с Яковом (сын боярский кн. Юрия) вместе, и яз и Яков ту речь сказали твоим бояром; того, государь, не ведаю, сопьяна говорили или вздурясь, мне было, государь, в те поры уши свои не смолою забить: яз, государь, что слышал, то сказал, потомуж как есми, государь отцу твоему служил и сказывал, а не сказати было мне тех речей, жестоких речей, тобе государю, и ктоб те речи тобе государю мимо меня сказал, и мне было быти кажнену от тобя от государя. Не сказали жестоких речей на Якова на Дмитреева отцу твоему Башмак Литомин да Губа Дедков, и отец твой хотел их казнити. А в записи, государь, в твоей целовальной написано: «слышев о лихе и о добре сказати тобе государю и твоим бояром». Ино, государь, тот ли добр, которой что слышал да не скажет? А не хотел бы яз тобе государю служити, и яз бьц государь, и у князя у Юрья выслужил. Государь князь великий! Отец твой какову речь кто ему скажет, будет сойдетца и он ее ставил в дело, а будет не сойдется на дело, и он пущал мимо уши; а кто скажет, тому пени не чинил и суда ему не давал в своем деле. Яз, государь, тобя государя и твою мать, благоверную в. княгиню Елену, от неколких смертоносных пакостей избавлял: яз же ныне-ча в тобе кончаю нужною мукою живот свой».
И этому-то брату Юрию, на которого доносили в. князю, что он замышляет против него великие, страшные, смертоносные дела, Василий должен был оставить престол за неимением собственных детей: в. княгиня Соломония, урожденная Сабурова, была бесплодна. Тщетно несчастная княгиня употребляла все суеверные средства, обмывалась навороженною водою, прыскала ею белье в. князя, чтоб по крайней мере не дать остынуть любви его к себе, терлась наколдованным маслом, призывала к себе отовсюду колдунов и знахарок{960} — все понапрасну! Детей не было, исчезала и любовь мужа. Наконец в 1525 году в. князь с разрешения митрополита Даниила развелся с Соломониею и в следующем году женился снова на Елене Глинской. Явление не новое: Симеон Гордый поступил точно так же.
Но около Василия было много людей, которые во всяком поступке сына ненавистной Софьи видели преступление, злодейство; знаменитые бояре, потомки владетельных князей, иноки, прежде также бояре, постриженные Иваном III за придворные крамолы, восстали против развода, и Соломония, жертва тиранства Василиева, начала слыть у них святою наравне с Еленою, матерью Димитрия внука, а Елена Глинская разделила участь Софьи Палеолог, жены-чародейки, от которой пошло все зло.
Василий не мог заслужить любви бояр и потомков владетельных князей, потому что, по словам Герберштейна, совершил то, что отец его начал, и явился монархом, каким не был ни один монарх на всем земном шаре{961}. Вот почему Курбский называет Василия «прелютым князем, от чародейцы греческия рожденным»{962}. Опальный боярин Берсень говорил: «Добр деи был отец в. князя Васильев к. в. Иван и до людей ласков, и пошлет людей на которое дело, ино и Бог с ними; а нынешней государь не потому, людей мало жалует». Другой опальный, дьяк Федор Жареный, говорил: «Пропал деи есми; печалника не могу добыти; а государь, по моим грехом, пришол жесток, а клюдем немилостив». Тот же Берсень жаловался: «Государь деи упрям и въетречи против себя не любит, кто ему встречю говорит и он на того опалается». И Берсень, и Жареный поплатились за эти речи: первого казнили смертию, второго били кнутом и отрезали язык{963}.
