Как велика была недоверчивость между братьями, всего лучше доказывает следующее происшествие: в 1488 году боярин Андреев Образец объявил своему князю, что старший брат хочет схватить его; Андрей тотчас же собрался бежать в Литву, но одумался и послал спросить в. князя, за что он держит на него гнев; Иван III поклялся ему небом и землею и богосильным Творцом всея твари, как сказано в летописи, что у него и в мысли того не бывало{875}. Начали доискиваться, откуда разнесся такой слух, и нашли, что великокняжеский сын боярский Мунт Татищев, желая подшутить над Образцом, сказал ему эту новость. Татищева высекли кнутом, хотели даже отрезать язык, да митрополит отпечаловал.
После этого в 1491 году, узнав, что на союзника его Менгли-Гирея Крымского идут татары с востока, Иван III выслал свои полки к нему на помощь, веля и братьям отправить также своих воевод, на что имел полное право по договорным грамотам. Борис послал свои полки вместе с великокняжескими, но Андрей не послал{876} и таким поступком, с одной стороны, возбудил гнев в. князя, не терпевшего ослушания, с другой — еще более возбудил недоверчивость его, так что Иван решился покончить с ним дело. В 1492 году Андрей приехал в Москву; в. к. позвал его обедать и, когда тот явился, велел схватить его и посадить в заключение, где он и умер, равно как двое сыновей его{877}; уделы его были присоединены к Москве.
В одном летописце сохранены слова в. князя в ответ митрополиту, когда тот печаловался ему об заключенном Андрее: «Жалми добре брата моего и не хочу изгубити его, а на себя порока положити, а свободити не могу: про то что ниединою зло на мя замышлял и братию свободил, а потом клялся и ныне паки начал зло замышляти и люди моя к себе притягати, да то бы и ничто, а когда я умру то ему доставати великое княжение, а внук мой кому великим князем быти, и он коли собою того не достанет, то смутит дети моя и будут воеватися межи собою, и татара пришед видя в нестроении будут землю Русскую губить, жечи и пленить, и дань возложат паки, и кровь христианская будет литися, яко бе прежде, и что аз толико потрудихся а то будет ни во что, и вы будете раби татаром»{878}. Из этих слов видно во 1) что Андрей, кроме ослушанья, возбудил еще недоверчивость в. князя переманкою к себе людей его, во 2) Иван III всего более опасался Андреевых замыслов по смерти своей, предвидя, что и без того будут необходимо усобицы между внуком Димитрием и сыном Василием. Другой летописец говорит{879}, что Иван III, узнав о смерти Андрея, приносил слезное покаяние духовенству, которое нескоро простило его; но опровержением такому известию служит то, что двое сыновей Андреевых оставались в заключении, след., в. князь не раскаивался в своей мере.
Бориса Волоцкого не тронули, ибо не было предлога; он скоро умер, оставя удел двоим сыновьям — Феодору и Ивану. Из отношений Ивана III к этим князьям замечательно следующее: в 1497 году{880} они били ему челом чрез митрополита Симона, чтоб он выменял их села, рассеянные в областях великокняжеских, на Тверские волости, ближайшие к их уделу: из этого мы видим стремление удельных князей округлить свои владения. В 1504 году меньшой из волоцких князей Иван умер; в своей духовной{881} он завещает брату своему несколько сел, а удел свой Рузу и половину Ржевы передает в. князю, равно как служилую рухлядь, доспехи и коней.
Обращаемся теперь к самому любопытному явлению, имевшему место в семействе Ивана III, к спору о наследстве между сыном и внуком его. От первого брака на тверской княжне Марии Иван III имел сына именем Ивана, прозванием Молодого. Чтоб отстранить притязание братьев и других родичей, в. князь еще до 1471 года объявил сына своего также в. князем и, заключая договоры, не отделял имени сына от своего: договоры писались от имени двух в. князей — Ивана Васильевича и Ивана Ивановича. Этот Иван Молодой, женатый на Елене, дочери знаменитого молдавского господаря Стефана, умер рано, при жизни отца, оставив сына именем Димитрия. Но уже Иван III был в это время женат на Софии Палеолог, дочери Фомы, деспота морейского, племяннице последнего восточноримского императора Константина, и от этого брака имел сына Василия. Теперь рождался важный вопрос: кому наследовать — сыну или внуку?
Если бы Иван III захотел обратить внимание на старый русский обычай, если б справился с летописями, то нашел бы, что внук должен быть отстранен от старшинства, потому что отец его умер прежде своего отца, не был старшим в роде, и, след., Димитрий не был братом своему дяде, но только племянником, или сыном. Но, во-первых, отец Димитрия Иван был при жизни отца уже в. князем, равным отцу, след., старшим в роде, и потому даже по прежним родовым счетам преждевременная смерть Ивана Молодого не лишала сына его права на старшинство; во-вторых, московскому государю не было нужды до старых родовых счетов, все предки его шли наперекор им, отдавая преимущество племяннику над дядею; Иван III, верный преданию, должен был также отдать преимущество внуку Димитрию пред сыном Василием. Но последний имел за собою также важные преимущества: он был сын Софии Палеолог, от царского корня; ему, разумеется, а уже никак не Димитрию принадлежал герб Римской империи, и София была способна внушить сыну высокое мнение о своем происхождении, своих правах, была способна поддержать эти права. Мы должны обратиться к этому знаменитому лицу, имеющему такое важное значение в нашей истории.
До сих пор главною заботою московских князей было собирание Русской земли, примыслы, прибытки; из князей — вождей дружины северные князья, преимущественно московские, стали князьями-собственниками, хозяевами; но эти князья, которые кланялись в Орде не только хану, но и вельможам его, от которых родичи еще требовали родственного, равного обхождения, эти князья не были еще окружены тем величием, которым были окружены другие монархи Европы как преемники цезарей, как помазанные свыше. У нас, несмотря на стремления духовенства, в. князю трудно было получить царственное значение именно вследствие родового быта, так долго господствовавшего и затруднявшего развитие идей государственных. Чтоб Церкви успеть в своем стремлении сообщить в. князю царственное величие, нужна была помощь извне, и как на Западе на помощь Церкви пришли предания империи, так точно и у нас на Руси эти предания империи принесены к московскому двору Софиею Палеолог.
Исследуйте движения, перемены, имевшие место при Иване III, и вы увидите, что все движется, изменяет форму для принятия каких-то новых, неизвестных идей. Византийская царевна хочет быть царицею: для этого ей нужен двор по образцу византийского, и этот двор является при Иване III; но прежде всего царевне нужно где жить, и вот в этой бедной Москве, наполненной лачужками, являются дворцы, соборы, тронные палаты, для построения которых вызываются иностранные художники, а для этого заводятся связи с иностранными государствами; наши послы отправляются к западным дворам, просят прислать художников своему государю; император и короли хотят воспользоваться этим случаем для достижения своих целей, предлагают союзы, крестовые походы, браки; московский князь не прочь ни отчего, но хитрый правнук Калиты преследует во всем ближайшую цель, не заходит далеко, не обязывается никакими обещаниями: он не спускает глаз с Орды, Литвы и Польши, для чего пересылается с императором и вместе ищет дружбы султана. Вот следствия появления греческой царевны в Москве для распространения наших иностранных сношений; но гораздо важнее были перемены внутренние, под ее влиянием произведенные.
