Визг тормозов оповестил меня о том, что история начинается именно сейчас. Открылась дверца, и я ослеп от вспышки фотоаппарата. Затем еще одна, потом сразу нескольку, и затем по очереди вместе со звуком полицейской рации, сирены и возгласов толпы щелчки затворов зеркальных фотоаппаратов создали мой мир заново. Двое копов вели меня сквозь телекамеры и людей с микрофонами, и именно в этот момент я вдруг понял нечто великое, важное и сокровенное, понимаете? На меня объективами этих устройств смотрела вся страна, я стал популярней больше, чем правительство, чем президент, чем кто-либо из ныне живущих. Сегодня я добился всего, что хотел от жизни. Пусть таким образом, пусть я был в наручниках, но…

Сегодня. Сейчас. В эту самую минуту я был тем, кого не жалеют, а боятся. Вы смотрите в монитор и видите моё лицо, и вам становится радостно оттого, что на мне наручники. Иначе… я буду убивать, только чтобы повторить это ощущение, каждый раз набирая оборот. Приду к вам домой, где бы вы не находились, и найду вас.

Однако я уже в Управлении: меня привезли именно сюда, а затем завели в помещение, в которое прессу уже не пустили. Маленькая комната два на три метра, с невероятно яркой лампой, намертво привинченной к потолку; на стене «метровка», а напротив небольшой металлический стол, вытянутый вдоль всей длины – пожалуй, наиболее точное описание этой комнаты. Пока один полицейский, только надевая перчатки, начинает вытаскивать вещи из отделений моего рюкзака, двое других ведут меня в помещение, следующее за этим.

Представьте себе самую стереотипную допросную на свете. Представили? Затем помножьте на три и увидите то, что удалось созерцать мне. Не буду томить вас всякими протоколами задержания и всеми юридическими кровотечными процедурами, которые ко мне применялись. С одной стороны стола сидели я и адвокат, присланный для моей защиты государством, так как денег на оплату его услуг у меня нет. С другой стороны сидела инспектор по делам несовершеннолетних, а вдоль стены стояли в ряд огромное количество сотрудников Управления. У каждого из них были амбарные мешки под глазами, но зрачки… Они светились и наливались кровью. Каждый из этих людей ненавидел меня, наверное, потому что у них были дети или просто потому, что, наверное, лишил их возможного выходного. Я думаю, если бы не сухой формализм и наличие адвоката, инспектор ПДН завесила бы единственную лампу чем-нибудь таким, не проводящим свет, а потом…

«Мы попытались его допросить, но он выхватил оружие у одного из наших сотрудников, и нами было оказано сопротивление. Спасти его, к сожалению, не удалось…»

Затем меня вывели через задний вход к полицейской машине без окон. Из разговоров сотрудников полиции, куривших рядом, я узнал о следующей точке моего путешествия – СИЗО № 1, который в народе называют просто – «Колодец». Мир тесен… Так совпало, что я каждый день проходил это место по дороге в школу, которая, кстати, находится рядом. Нет, я хотел, конечно, жить поближе к месту учёбы, но я не это имел в виду…

…И вот я оказался в СИЗО. Меня ведут по длинному узкому коридору зеленого цвета, по бокам которого через каждые два метра стояли железные двери с маленькими окошками для еды. Наручники уже натерли запястья, и мне жутко хотелось есть, но я старался концентрировать свое внимание на чем-нибудь другом, и взгляд мой упал на плитку на полу. Ей было от силы лет уже пятьдесят: сколотая, замытая и невероятно угнетающая. Не успел я подумать о том, сколько заключенных смотрели вниз на этот кафель и теряли надежду, как уже оказался в своей камере.

Утром я проснулся в своей теплой двуспальной кровати с большой подушкой и воздушным одеялом, а засыпать мне на старом матрасе в душной камере-одиночке. Мне некому пожаловаться, не о чем попросить, от меня ничего не зависит и винить в этом я должен только себя. Именно с этими мыслями я и уснул, завернувшись калачиком, чтобы не замерзнуть.

Так продолжалось три дня. Утром меня водили на допросы к следователю, затем к психиатру, который показывал мне чёрные картинки, на которых я ничего, кроме клякс, не видел, а вечером я сидел в бетонной комнате с решетками и маленьким оконцем. Было ужасно холодно, но сильнее всего убивало то, что я был абсолютно один. Наедине сам с собой и своими мыслями я понимал, что постепенно перестаю что-либо чувствовать. Такое едкое безразличие даже по отношению к самому себе заставляло меня часами смотреть в стену и не видеть ничего, кроме серого бетона. За эти три дня я разучился представлять, разучился фантазировать, а думать я мог только редкими обрывистыми фразами. Меня больше не мучили события того дня, меня больше вообще ничего не мучило.

Следователь вчера дал почитать мне первую полосу газеты, на которой мама публично отказывается от меня, а затем стал смотреть мне в глаза. Хотел увидеть мою реакцию. Наверняка он очень сильно удивился, когда я со спокойным выражением лица, не изменяя ни одной тональности в голосе, спросил его, не могу ли я прочитать гороскоп. Хотя я и без гороскопа могу сказать, что сулят мне звезды. С того маленького окошка они очень яркие и красивые. Я помнил, что сегодня мне исполнилось восемнадцать лет… Или не сегодня?

Или не исполнилось? Может быть, я повернул пистолет дулом на себя и случайно умер. Остался лежать на земле, а Лена с ее парнем начали набирать дрожащими руками телефон «Скорой помощи». Меня положили на носилки, накрыв черным полиэтиленовым пакетом, а эта компания объясняла бы полицейскому, почему я умер прямо на их глазах именно на этом месте. Так было бы лучше.

И через эти же самые три дня меня оплакивали бы все те, кто меня знал, мой класс. Меня бы наконец-то стали хоть немного ценить, а фотография в рамке стояла бы возле входа в школу. Да, определенно так все и произошло. А может и не так, но то, что я уже умер, сомнений не вызывает. Мертвые ничего не чувствуют, как и я.

Но мертвые не любят живых. Скорей наоборот, это живые любят мертвых. Что бы ни произошло, но я очень люблю маму. Я подвел ее и это прекрасно понимаю, но мне очень холодно и одиноко здесь, в этой бетонной яме с маленьким окошком и решётками.

… День сменяет ночь, а каждая минута, проведенная в этом месте, заставляет меня поверить, что Бога нет… Но только для меня его нет. Невыносимо. Чудовищно. Это место хуже Ада на Земле. Скудная еда, и стены… Они словно давят на меня, говорят мне о моём преступлении больше, чем я сам. Каждую минуту я хочу, чтобы все закончилось, но вместо этого я вынужден смотреть на эти приторно зеленые верхушки деревьев в такое время года сквозь металлические прутья моей тюрьмы. Хочется плакать, но тогда я утону в слезах.

И тут я услышал, как повернулся ключ в замочной скважине моей двери. Знаете, что это значит? Меня переводят. В другую камеру, не одиночную. Где сидят преступники, воры и наркоманы, которые, попав в «Колодец», оказались дома. И вот я опять иду по длинному коридору, глядя в упор на разбитый кафель мертвого дома.

Представьте на секунду, что вы идете по улице. Вам не нравится ни район, по которому вы гуляете, ни прохожие, вам вообще здесь ничего не нравится. Вдобавок начинает лить дождь, а так как у вас нет зонтика с собой, вы спешите на остановку, задумываясь о том, что день явно не задался. Вдруг прямо вам в лицо врезается автомобиль.

Удар именно такой силы я ощутил от первого постояльца моей новой камеры, и это было последнее, что я помню. Я рухнул на этот замытый грязный кафель как кусок вяленого мяса, оставляя за собой повсюду фонтаном алый цвет. Надзиратели СИЗО № 1 знали, кого они переводили в камеру к уголовникам и зачем. Они просто выполняли приказ начальника изолятора, полковника Головина. Он тоже принял это решение скрепя сердцем, на пьяную голову. Надо же было дочку помянуть…

Знаете, я смотрел много фильмов и прочитал много книг, в которых было огромное количество умных мыслей. Из них я помню одну, но помню дословно, и цитирую ее сам себе постоянно: «При помощи лжи художник создает правду». Неужели все время, пока я жил, за все эти восемнадцать лет, я жил во лжи? Могу ли я назвать то, что узнал об этом мире, правдой? Что в моей голове реально, а что – плод воспаленного воображения? И почему все эти вопросы приходят мне на ум, когда я лежу на полу в луже собственной крови? ОТКРОЙ ГЛАЗА!