– «Пятый, пятый, ответьте, приём».

Вспомнили обо мне, наконец. Ладно, не время даже думать о себе, сейчас главное-это дети. Я – пятый, это мой позывной, нужно ответить:

– Первый, это пятый, жду указаний.

– Пятый, слушайте внимательно. Сейчас «коробка» приедет («коробка» – это бронетранспортер, наверное, с еще одной группой спецназа), как только она заедет в школьный двор, тут же идите на позиции к шестому. Они на крыше, страхуют вертушку, все поняли, приём?

– Первый, вас понял. Конец связи.

Вот так меня отправили на крышу дома следить за воробьями, лишь бы не мешался под ногами. Забавно, еще день назад я вел дело этого мальчугана, а сегодня им уже занимаются серьезные дяди. Я все понял. Тот чин в погонах чекистам моё дело отдавал. Я даже не стал спорить, это бесполезно, особенно в моей ситуации. Что, еще не поняли?

Вот так, ни за что, ни про что, но козлом отпущения, стрелочником в этой ситуации делается не охранник этой школы. Им становлюсь я.

С крыши этой большой многоэтажной блочной «хрущевки» открывается замечательный вид на город. Что бы я ни говорил, как бы я ни ненавидел эти рекламные плакаты, но они никак не могут затмить то, что затмевать невозможно. Как бы это сказать… Даже сквозь вывески и баннеры на стенах музеев были видны величавые купола соборов, которые блестели на солнце и переливались от его лучей. Я никогда не знал, что в нашем, казалось бы, далеко не набожном городишке может быть столько церквей. А за ними, через один-два квартала одноэтажных строений, начинался бескрайний лес и заканчивался наш Сперанск.

Я никогда не был особо верующим человеком, просто… Скажем так, у меня особое отношение к Церкви вообще. Я, правда, совершенно искренне верю в то, что над нами существует кто-то гораздо выше, чем мы есть сами. Сверхъестественная сила, божество, инопланетяне – это не имеет на самом деле никакой разницы, потому что это все разные изображения одного и того же предмета. Я все же склонен предполагать, что над нами Бог, который и заправляет всем миром.

Но чего я не приемлю, так это людей, которые эту веру обслуживают. Монахи, чей образец, чей подвиг послушания должен быть впереди всего сущего, кто отказался от всех мирских благ ради высших идеалов, в последнее время встречаются все реже. Я уже не захожу в Церковь, дом Господа, нет. Я в супермаркете, где мне на выбор предлагаются различные кольца, книги, сухарики, вода священная, иконки, любой каприз… ну, вы поняли. Я не жмот, просто хочу понять разницу между клянчившими и нуждающимися.

На этой крыше дует жестокий, режущий меня напополам ветер. Он сковывает каждое мое движение, заставляя прятать руки по карманам в ожидании солнца. Казалось бы, вот буквально минут пять назад оно светило, да оно и сейчас светит, только почему-то оно ни тогда, ни сейчас ни хрена не греет. Здесь, на высоте тридцати метров, на уровне десятого этажа я вынужден тухнуть в компании сутулого худощавого человека – Шестого, который звонил мне сегодня. Я никогда не называю его по фамилии. «Трошин» – это деревенская фамилия. «Шестой» – это позывной бывшего спецназовца.

Он со снайперской винтовкой в руках смотрит вниз, на школу, и в его взгляде читается трагедия. Я понимаю его, прекрасно, ведь это у него я был вчера вечером, ведь это его сына-боксера убил малолетний ублюдок, что сейчас захватил свой класс в заложники. Он смотрит на эту школу и, наверное, вспоминает, как когда-то водил своё чадо первого сентября сюда, как забирал его с уроков, как приезжал к этому зданию на родительское собрание. Нет, я правда не знаю, о чем думает Шестой, но он крепко держит винтовку в руках, перебирая пальцами по цевью. Чтож, наш город – лишь одна большая деревня. Что ж, горе у каждого своё.

Я смотрю в бинокль на то, что происходит вокруг нас, не только внизу. Мы не единственные, кто вынужден торчать на этих высоких постах; на соседних крышах также стоят по 1–2 снайпера на каждый дом в ожидании команды. Все просто: один с винтовкой, другой страхует. Вот где происходит настоящая война. На крышах жилых домов, но постоянно и каждый день.

Я смотрю в бинокль и вижу, как внизу зашевелились солдаты, оцепляя периметр вокруг здания, как бойцы спецназа небольшими группками по 4–5 человек проникают в школу с разных ходов и как пожарники отгоняют свои машины, освобождая проход для бронетранспортера.

Я смотрю в бинокль, а где-то вдалеке от меня кипит жизнь. Люди в суматохе с кипой бумаг спешат куда-то на важные ланчи, поправляя очки на переносице. В небольшом уличном кафе молодая пара заказала себе только две чашки кофе и круассаны. Проклятые французы… А вот чуть дальше, рядом с кафе, возле входа в магазин одежды стоит уличный мим, который показывает, как он застрял в кубе и не может из него вырваться.

Я достал последнюю сигарету из пачки, наплевав на свои потуги о здоровье и о больном сердце. Мы сидим здесь, в этом каменном гнезде, уже полчаса, ожидая какой-нибудь команды, но нам никто ничего не говорит. А я все курю и гляжу на белый пепел, который тлеет на этой белой капсуле смерти. Не понимаю, в чем фишка? Когда мне плохо – я курю. Когда мне хорошо – я курю. Когда мне нормально – я курю. Но ведь я убеждаю себя, говорю, что сигареты я покупаю от нелегкой жизни, а так – тут же бросил! Это же смешно, тогда почему? Мне нравится? Да нет, не особо. Скорее всего, дело привычки.

И тут лежащая рядом со мной рация зашипела. Началось:

Группа захвата № 1 спускается по страховочным тросам по стене здания и закрепляется на уровне второго этажа в районе кабинета и ждет сигнала – это раз.

Группа захвата № 2 закрепляет пластид на дверном замке, затем ждет приказа командования – это два.

После взрыва спецназ кидает в помещение ослепляющую гранату – это три.

Группа захвата № 1 разбивает окна и влетает в кабинет- это четыре.

Группа захвата № 2 убивает террориста и выводит заложников – это пять.

Вот такой план действия только что прозвучал по рации. Ах да, наша группа сидит на крыше и следит за внешней обстановкой. Вашу мать, хотели бы избавиться – послали бы домой, но вместо этого я вынужден глядеть на то, как Шестой все крепче сжимает в своих руках винтовку, стуча костлявыми пальцами по деревянной рукоятке. Каждый звук, доносящийся со стороны этого долговязого шизофреника, молотом бьет по моей и так нездоровой черепной коробке. Нервы. Они у всех ни к черту. Главное – это дождаться штурма, а тогда уже можно будет ехать в свой офис, перебирать бумажки, пить кофе из белой кружки… Она подарила мне ее на день святого Валентина еще лет пять назад. Белая кружка с фотографией и словами. Банально до чертиков, но очень приятно. Ладно, отбросить, отставить, отложить. Не думать об этом, не время для этого, оно еще наступит. Надо принять таблетки.

Невыносимо трудно ждать, находясь в состоянии неконтролируемой беспомощности. Я бы пошёл туда, без спецназа и оружия, только бы приказали, я бы спас, я бы защитил детей от него и его от детей. Я знаю его лучше, чем кто-либо на свете. Я сам был таким.

Но вместо этого я сижу на карнизе, смотря в бинокль и слушая шипение из рации. Мы молчим и не говорим с Шестым ни слова друг другу в ожидании того, что вскоре произойдет.

…

«– Внимание, четвёрка. Это группа «А», мы на позиции, второй этаж, кабинет в пяти метрах, готовы к штурму, приём!

– Группа «А», это четвёрка, рассредоточьтесь. Шестой, третий, пятый главный. Коробка вас страхует, в случае атаки – огонь на поражение, приём!

– Четверка, отзывай коробку, дверь открывается, в замке ключ повернулся. Какие распоряжения?

– На линии – Первый, приём!

– Внимание, я – Первый! Группа «А», действуйте по ситуации, если есть возможность, цепляйте боевика, нам он живым не нужен. Главное – дети и учительница, с Богом, ребята!

– Вас понял, конец связи.

– Отставить конец связи, это группа «Б»! Он выходит, верней не так, выходят заложники и он посредине, держит на мушке одного гражданского, приём! Первый, первый, что нам делать?