– Софья Николаевна, спешу разочаровать. Это возмездие.

– Но я не понимаю.

– А вам и не нужно понимать! Я понимаю, оставьте это мне. Кстати, Егор, я тут у тебя при обыске дома нашел одну занимательную вещицу, – Сирота достал из кармана ту самую кожаную тетрадочку журналиста, а потом быстро её засунул обратно. – Можно я её возьму?

Как будто у меня есть выбор.

– Да, возьмите, конечно.

– Спасибо, Егорка.

– А почему мы здесь, в лесу? Все эти поездки в обезьяннике, тетка эта, зачем? Меня же в Управление везли! Почему я в лесу? Я здесь, собственно, причем?

– А при том, Егор, что именно здесь ты совершил самую ужасную ошибку в своей…Бога ради, Егор, чего эта сука так истошно орёт!

– Игорь Витальевич, у меня же дети! – старушка истошно вопила, взывая к благоразумию.

– А у кого их нет!

Хруст под сапогом Игоря Витальевича мог судить только о том, что он сломал нос безоружной старушке.

– Извини, Егор, я продолжу. Ты же хороший парень, и я знаю, что ты оступился, нарушил закон лишь по глупости и невежеству. Ты же ни в чем не виноват. Скажи, будь у тебя шанс все исправить, ты бы сделал это?

– Разумеется.

– Вот и я думаю, что ты бы исправил свою ошибку. И я дам тебе шанс! Будь добр, убей е ё.

Игорь Витальевич достал из внутреннего кармана своего пиджака небольшой пакетик, положив его мне в руки, а затем сказал:

– Разверни его.

Как быстро, в течение минуты весь мир может перевернуться с ног на голову. Мой пистолет, Макаров, проданный Дорошкевичу, лежал у меня в руках.

– Егор, там всего лишь один патрон, и у тебя есть всего один шанс исправить ошибку прошлого. Убей её или умри сам, ведь тебе неважно, куда пойдет проданный пистолет, главное, чтобы он стрелял, верно? Давай, Коба, докажи себе, что лишить человека жизни, пусть и с третьих рук, это одно и то же, что убить его прямо сейчас! Ни капли сожаления, Егор, чистый бизнес! Всего-то деловая сделка: или ты, или тебя. Ты же ведь не глупый мальчик, давай, решайся!

Мама всегда учила меня в случае опасности представлять себя в каком-нибудь теплом и приятном месте. Как было бы просто, если бы прямо сейчас, ни с того ни с сего, я оправился бы в Францию. Я даже знаю, что сделаю первым делом, как прилечу. Выброшу к херам свою больничную рубашку, сожгу ее прям на улице. Затем куплю чашечку кофе и закурю. Правда, никогда не курил, думал, что вредно, но насколько мне не изменяет память, во Франции курят все, даже младенцы. Не хочу выделяться.

А было бы даже прикольно: я прошу сигарету у какого-нибудь прохожего, закуриваю, тут же кашляю, поджигаю от пепла уголок тетрадки и кидаю ее в урну. Затем стою такой нуарный, в позе думающего сценариста, а ко мне подойдет какая-нибудь красотка с черными кудрями и спросит нежным голосом:

– Monsieur, dans notre pays, une forte amende pour fumer.

А я даже не смогу ничего ответить. Наверное, она сказала что-то про милый город, в который я прилетел, про башню какую-то. Я, впрочем, так и не пойму, начну кривляться, пытаться показать что-либо жестами, на что она рассмеется во все свои тридцать два кривых зуба, подумает, что я мим, возьмет за руку и потащит к себе домой. Процентов семьдесят дам, она живет дома одна, и уже потом, под утро, она будет учить меня своему дурацкому языку, в котором несколько букв вообще невозможно выговорить.

– Стреляй же, или я выпущу из тебя все мозги!

– Прошу, не надо, – старушка молила меня о том, чтобы погибнуть самому.

– Три!

Надо собраться. Я не буду этого делать! Но Господи, как же мне хочется жить!

– Два!

Инстинкт самосохранения – важнейший инстинкт человека.

– Один!

Ржавый автозак едет по какой-то проселочной дороге. Я не знаю, куда меня везут, но эта тюремная форма… Она чешется, и я бы с удовольствием снял ее, если бы не наручники.

Игорь Витальевич не соврал. Я получил довольно мягкий срок, который еду отбывать в тюрьме общего режима, что недалеко от нашего города. Я понял, что хотел доказать мне Игорь Витальевич, но мне важно не это.

Глаза. Эта тетка смотрит на меня каждый день, каждую минуту. Все это время она взывала ко мне, просила о пощаде, но я не пощадил её. Вот он – самый главный грех, о котором я сам себя так старательно предупреждал. У меня был шанс все исправить, все изменить, но в самый последний момент я подвел себя. Подвел маму, подвел каждого, кто верил в меня. Подвел даже этого Режиссера.

Каждый день мне снится один и тот же сон. Я не могу так больше. Я отчаялся. Я ненавижу тебя, Сперанск.

Попадая в этот город однажды, ты останешься в нем навсегда.

Только сегодня прошла спина. Известные французские гуманисты, разрушая Бастилию, кричали: «Дадим бой средневековым пыткам!». Как бы ни так. Нары в тюрьме словно придумали для наказания, и пусть неделю назад меня освободили, вернули в расследование, сняли все обвинения, спина у меня пройдет еще не скоро.

Со времени нашумевшего убийства прошло достаточно времени. Шума было много – журналисты, следователи, полиция… Но только главное получилось слишком тихим – после такого резонансного дела очень незаметно прошли похороны. И да, если 2 жертв предали земле с помпой, то тело Антона, затолкав в черный полиэтиленовый мешок, закопали на тюремном кладбище на заднем дворе. Нет, я ни сколько не оправдываю его действия, да и собственно, ни мое оправдание, ни какая другая позиция уже ничего не изменит. Дело сделано.

Материалы дела росли очень быстро, со скоростью экспресса. Бесчисленные экспертизы, допросы свидетелей, показания родителей погибших и прочее-прочее. Мне уже было неинтересно перечитывать бесконечный бред, в котором поголовно все называли Антона свихнувшимся идиотом. Мне нужна ясность. Все эти приписки не стоят и гроша. Я договорился с его учительницей о встрече в парке для беседы:

– Софья Николаевна, еще раз прошу прощения за беспокойство.

– Я понимаю все.

– Скажите, был ли у Антона мотив?

– Это же дети. Пусть даже и в таком возрасте. Сами понимаете, от влюбленностей до кризисов. Кто ж теперь знает.

– Вы давно работаете с этим классом?

– Да, я с ними с самого пятого класса.

– Скажите, пожалуйста, что это за класс? Только без официальностей, они всегда составляются под копирку.

– Не скажу, что тяжелый. Но без цели. Кто хотел чего-то, тот получал. А кому просто отбыть, тот и отбывал.

– Антон, какой он?

– Типичный ребенок из неполной семьи. Без отца, мать все время на работе.

– Особенности может какие? Комплексы, мысли?

– Вы знаете, не сказать бы, вы же поймите, мы же не психологи, своих проблем хватает.

– Мама его ходила на собрания?

– Да, регулярно.

– Вы простите, Софья Николаевна, тот день, когда все это случилось…

– Нет, я все понимаю, продолжайте.

– Опишите Антона, я хочу понять его психотип.

– А что описывать? Подавленный, загнанный в угол, но с четким осознанием своей цели.

– Он наводил на вас оружие?

– Нет.

– Как вы думаете, почему он выбрал именно вас и ваш кабинет?

– Сложно сказать, скорее всего, он искал защиту от меня и нес возмездие, что ли, своим одноклассникам…

– Конфликт?

– Нет, не конфликт, скорее неприятие. В коллектив он не вписался, был изгоем.

– Понял, видели что-то необычное в нем перед тем, как все случилось?

– Нет, совершенно нет. В таких людях совершенно ничего не заметно – увидеть в изгое стремление к убийству? Поймите, мы все же школа, а не институт психиатрии.

– Спасибо вам большое, вы мне очень помогли.

Все равно я не вижу взаимосвязи – даже если учесть, что он изгой, замкнутый в себе, социофоб и даже жертва одноклассников, то непонятны несколько моментов: убийство по факту было одно, остальные жертвы стали свидетелями. Учитывая даже месть, скопившуюся злобу и прочее, все равно не клеится. Хотя, если только наш парень не захотел себе славы. Но, ежели честно, не похож он на героя в поисках дешевой славы.