«…Я шел по дороге, не зная, куда она меня приведет. Солнце было так высоко, оно выжигало мне глаза. В этой жаре даже мысли плавятся, не хочется ни о чем думать, а просто идти, не зная маршрута. Идти просто ради того, чтобы идти. Не ищите смысла, где его нет, точнее, где он совсем не нужен.

Нам врали по мере того как мы живем. Врали про счастливую жизнь, про четкие ориентиры и горизонты, про свободу в полном понимании этого слова. В простом, в мелочах, каждая клетка пропитана ложью и развратом, жизнь больше не делится на черное и белое; все краски смешались, оставляя за собой цвет серости и скудоумия. Нам даже не сколько врали, сколько хотели защитить нас от своих ошибок. Но мы, как ослепленные солдаты на поле боя, наступаем на те же мины и подрываемся.

Времена никогда не меняются, меняются только люди. Это мы сделали мораль низменной, это мы сделали мир жестоким, это мы заставили природу возненавидеть нас. Поступки, совершенные ранее, могут зайти бомбой замедленного действия в будущем. И не заметишь уже, как постепенно окутываешься в пучину мрака, за которым ничего кроме неизвестности. Именно нее мы боимся больше всего. Даже не самой смерти, сколько неизвестности того, что будет после нее.

Мне кажется, что с нами явно играют, нас путают, заставляют поверить в то, что мы все контролируем. У нас нет идеи, нет стимула творить историю во имя светлого, доброго и вечного. Солнце больше не светит нам, но что же тогда нас обжигает?

А обжигает нас ненависть! Неконтролируемая, черная ненависть. В нас бурлит энергия, но мы не знаем, куда ее девать.

Проснись и смотри: мир перевернулся с ног на голову; мы смотрим телевизор и видим внушение, мы слушаем радио, но ничего не слышим; мы читаем газеты, не зная букв…Ты не можешь стоять в стороне, это происходит и с тобой.

Я ни к чему не призываю, это не больше чем слова в моем дневнике. Они должны где-то быть, иначе никак. Тащите бензин, открывайте канистры… Ждите, как в ваших глазах загорится свобода…»

Девушка бросила его года три назад, Бородан так и не смог ее забыть, а работа убила все идеалы, ради которых он и стал журналистом. Он свихнулся, он начал искать справедливости там, где её нет, а потом просто смирился, пытался стать частью системы. Он пытался продаться, но не смог. Теперь ему уже все равно.

Goodnight, sweet prince. Скоро мне тоже будет наплевать.

– Хватит жить обломками прошлой жизни, Егор!

– Опять ты! Даже здесь ты не можешь дать мне покоя.

– Конечно, нет! Но именно поэтому я здесь.

– Кто ты?

– Нет, кто мы!

– Почему я не могу тебя увидеть?

– А ты действительно хочешь этого?

– Да, хочу.

Теперь голос внутри меня перестал быть чем-то аморфным, и сразу после яркой вспышки голос стал приобретать очертания. Пучки света собирались в линии, а линии – в формы, пока передо мной не возник, казалось бы, забытый силуэт.

Худой, очкастый с засаленными жидкими волосами прыщавый парень. Сомнений не было. Передо мной был Антон Дорошкевич.

– Ты? Но это же не может быть, это же невозможно! Антон, но откуда?

– Откуда… Неужели еще не понял? Я всего лишь глюк в твоей голове, галлюцинация, навязчивый образ. Совесть твоя, если тебе так будет проще. Именно из-за меня ты попал сюда, и именно я тебе нужен.

– Антон. Прости…

– Только не плачь, придурок.

– Прости меня! Пожалуйста. Ты же знаешь, я не хотел… Я не думал, что все будет именно так! Я не знал, зачем тебе пистолет, правда, не знал!

– Если тебе будет проще, нытик, я и сам не знал, зачем он нужен мне. И тем не менее, я не Антон, Антон давно умер, он лежит на уровне метра над землей, забудь про него! Я здесь для того, чтобы помочь тебе.

– Ты поможешь мне выбраться?

– Хах, ты серьезно думаешь, что твой глюк реален? Забудь, ты сейчас едешь в засраном полицейском бобике, разговаривая сам с собой! Нет, то, что я предлагаю тебе, намного круче. Я дам тебе шанс все исправить, все искупить, просто сделай, как надо, хорошо?

– Какой шанс? Что искупить?

– Шанс изменить свою судьбу, шанс стать человеком. Ты ведь так долго мечтал об этом, сидя в лечебнице. Сколько дней ты мучил себя… Так докажи, что эта жертва была принесена ненапрасно!

– Помоги мне, пожалуйста! Что мне нужно сделать? Что мне нужно сказать?

– Это уже ты решишь сам. Бывай.

И немного поискрив, Антон исчез, снова окунув меня в бесконечную темноту.

Так темно быть может только ночью. Уже полчаса я сижу в обезьяннике, насквозь пропитанном тухлятиной, и пытаюсь собраться с мыслями. Я даже не знаю, кто меня везет и куда, но если это копы, почему дорога до Управления такая длинная?

Есть время подумать напоследок. Нет, не о том, что я чего-то не успел, или не добился, просто Сперанск… Я думаю о Сперанске.

Этот город хуже ада на Земле, и дело не только в унынии. Наши терзания, наша боль, душевные переживания – это и есть муки, это и есть расплата за наши грехи, просто люди этого не замечают. Глупо говорить о кипящих котлах, нам это не грозит, мы каждый день сами себя сжигаем сигаретным дымом. Мы думаем, что мир вокруг нас целиком и полностью погряз в алчности, желчи, похоти, зато личность чиста. Тонкие непонятые натуры, слушайте, а мы недалеко-то от Антона ушли, или нет? А, может быть, это я начинаю бредить? Опять начинаю говорить сам с собой, к кому-то обращаться, когда все просто:

«Господи! Я знаю, я грешен, и прощения мне уже никогда не будет. Но за все это время у меня не было ничего дороже, чем мои воспоминания, поэтому спасибо тебе за них. Именно они составляла мой багаж и богатство. Почему я не благодарю тебя за те блага, которые у меня были в жизни? Я только сейчас понял, что это оковы разума. Мы стали рабами своих вещей. Господи, помнишь бомжа на кладбище? Вот кто был абсолютно свободен. Он был ограничен только своим социальным положением, но никто не указывал ему, что делать.

Он не склонялся перед своим начальником, который был выше его по должности. Кто может руководить бомжом?

Он не стоял в супермаркете, выбирая сосиски, сделанные из одному Тебе известно какого материала. Да, он побирался, копался в мусоре, но бомж по-настоящему знал цену каждой жалкой конфеты, каждого фантика, подобранного им.

Он не пользовал себе голову продуктовыми каталогами, ему плевать на сотовые телефоны и Интернет, он ни от кого не зависел. Да, бомж стал таким не от легкой жизни, но вот она, настоящая школа, без фальши и лицемерия. Начать с полного дна, практически с нуля и добиться высот – вот, что никогда у меня не получится сделать в Сперанском болоте, как и не в каком другом в нашей стране. Да и времени уже нет, я так понимаю, мне уже крышка.

И тут дверь обезьянника открылась. Я приехал.

– Сюрприз!

Это не он! Это не может быть он! Как я мог забыть о тебе!

– Еще раз представлюсь, Игорь Витальевич Сирота. Ну, это на случай, если ты уже забыл. Извини, что не напомнил о себе раньше, но иначе бы я испортил драматизм момента. Я же говорил тебе, что мы еще встретимся. Вставай, я сниму с тебя наручники.

Пока он освобождает мне руки, я смотрю на старую женщину, привязанную к дереву с кляпом во рту. Я, как и она, оказался заложником ситуации на каком-то пустыре в лесу. Погодите-ка…Твою мать, именно здесь я спрятал оружие для Дорошкевича! Ирония судьбы, я сам нашел свою могилу и сам на нее указал. Только кто эта женщина?

– Прости, Егор, я не хотел раскрывать тебе все свои карты! Я, как и ты, сторонник некой справедливости, и её ради хочу сказать: каждый из находящихся здесь в чем-то виноват, включая меня. Ты же хочешь узнать, кто эта женщина? А давай у неё и спросим!

Игорь Витальевич подошел к ней и вырвал кляп из её рта:

– Игорь Витальевич, я не понимаю… Почему мы здесь, почему я привязана, это что, допрос?