Тяжелое воспаление легких, или же пневмония. Мальчуган лежал в палате детской областной больницы с температурой под 40 градусов, он постоянно кашлял кроваво-желтыми комками, было очень трудно дышать. Белый больничный потолок, который он начал ненавидеть с детства, постоянные уколы и микстуры – цена снятой шапки и взмыленной головы. А рядом сидела его мама и гладила его руку, постоянно что-то проговаривая себе под нос, но что – он услышать уже не мог, потому что голова уже не болела – она разлеталась на миллион кусочков при каждом движении. И слабость такая была и жуткая усталость, что любая мысль – уже подвиг.

Но даже не это было главное. Когда мама уезжала, и больничная палата начала пустовать, наступала ночь. Его единственного не забирали домой, вот как ему было плохо. И мальчик этот закутывался в тонкое шершавое колючее одеяло как в капсулу и представлял, что он в космосе. Что позади, справа, слева, в любой стороне от него бесконечное безжизненное пространство, и одеяло уже вовсе не одеяло, а броня, защищающая его от холода Вселенной. И он бороздил этот неведомый его мир, видел различные звезды, планеты, кольца Сатурна, погружался в черную даль и засыпал. А утром он опять не видел ничего, кроме уколов, баночек с микстурами и больничных стен.

В один из таких скучных больничных дней к нему в палату зашел очкастый лопоухий мальчик. На вид ему было так же лет восемь, может меньше. Немного испуганно поглядывая на одинокого пациента, он медленно и вкрадчиво перемещался по помещению, не решаясь заговорить. Больной прервал тишину первый:

– Чебуратор, а ты чего здесь забыл? – в голосе персонажа нашей истории чувствовалась явное недовольство. Подумать только, какой-то щуплый паренек потревожил его покой. А он уже также испуганно с дрожью в голосе ответил:

– Я маму жду.

– А почему именно свою маму ты ждешь именно у меня? Проваливай, сейчас моя придет.

– А можно я?..

– Нет, нельзя, – воля больного была непоколебима. И тут этого очкарика окликнула какая-то женщина в халате:

– Антоша, быстрей сюда! У меня перерыв всего час, а мне еще надо в аптеку заехать.

И этот мелкий шкет убежал к своей маме быстрее, чем я кашлянул ему вдогонку. На бейджике её халата я успел прочитать только фамилию: Дорошкевич.

Наш провинциальный городок, наш Сперанск – это большая деревня, в которой каждый друг друга видел, и каждый друг друга знает. Поэтому любая трагедия – это трагедия каждого человека в нашем городе. Мы проклинаем эту дыру, Богом забытое место на карте мира, но это наша дыра, с нашими проблемами и бедами. Кто знает, что бы было, если бы я тогда не огрызнулся с Антоном, и возможно, именно я довел его до того случая. Большое событие состоит из мгновений и распадается на них. Если бы снайпер не убил Дорошкевича, то что бы было? Что б произошло, какой из миллионов вариантов развития события раскрылся бы, если бы он не сбежал из СИЗО? Но одно знаю точно. Это я первый подтолкнул Дорошкевича к краю пропасти, продав ему оружие. А он тем самым ответил мне.

Не было бы и дня, чтобы я не вспоминал об этом. Три человека, три, умерло из-за меня. Но страшно не это. Страшно то, что я не задаюсь вопросом: «Как мне дальше жить». Я знаю, что я убил их, и мне все равно. Как будто нет во мне жизни, одни лишь камни в душе. А есть ли она, душа то?

Ну, даже если и так, и мир тесен. Даже если и работает правило шести рукопожатий, то что с того? Столько всего произошло, но я до сих пор помню тепло маминых рук, когда я был при смерти. Я хочу к маме, я хочу, чтобы она меня обняла, чтобы все прошло.

Жаль, что это уже невозможно.»

– Это… это очень цепляет, Егор, – Режиссер пытался подобрать слова, мигом вытер стекающую по его скуле слезу. – Теперь ваша история – это не только моя работа. Теперь это мой долг. А теперь – извините. Мне пора идти. Так, готовность минута! Серега, где ты ходишь!

– Егор Кириллович, что бы вы хотели сейчас больше всего?

Камеры уже включены и работают, прожекторы по-прежнему жалят меня своим светом. Наступил четвертый день съемок.

– Простите, я не понимаю вас.

– Егор Кириллович, какое ваше самое сокровенное желание? Нет, не нужно никаких «миров во всем мире» и извиниться перед родными и близкими погибших людей. Самое конкретное: что бы вы хотели сейчас осуществить или же получить?

– Ах, это… Я бы хотел услышать одну песню. Сейчас она бы очень мне помогла. Когда-то она помогла многим, если вы понимаете о чем я… Включите мне «Варшавянку», пожалуйста, – мое лицо впервые за долгое время расплывается в едкой улыбке, пока обомлевшие санитары пытаются позвонить в полицию. Я знаю, через полчаса за мной уже приедут.

Попадая в этот город однажды, ты остаешься в нем навсегда. Эта дыра засасывает людей, привлекает их своей простотой, какой-то детской наивностью, радужным спокойствием и отсутствием суматохи. Постепенно, тихая размеренная жизнь превращается в рутину, стены начинают давить, а город начинает выжимать из тебя все соки. Когда он закончит, ты будешь выброшен на обочину, и о тебе никто никогда больше не вспомнит. Сперанск – гиблое место, болото, в трясине которого нет места движению.

Но вот что-то пошло не так. Один человек, не самый лучший представитель общества, сам того не подозревая, бросил вызов этому укладу. Поднял Сперанск на уши, устроил захват здания школы, чтобы потом умереть. В считанные дни отношение к нему металось как маятник на стройке, Антон на глазах уже всей страны из «поджигателя пионеров» превратился в «непонятого мстителя». Видео с его обращением всколыхнуло весь Интернет, начали создаваться многочисленные группы в поддержку Дорошкевича. Тотальное сумасшествие мира: сделать из поехавшего социопата дохлого героя. И вот уже государство наказывает его классного руководителя, родителей погибшей девочки, пытаясь найти стрелочника. И вот поднимается новая волна протеста, общественность требует администрацию просто не вмешиваться. Обстановка начинает накаляться.

Ах да, тут же всплывает дело о самоубийстве майора Ливадного у себя дома в вечер этого же дня, который и вел дело Дорошкевича, пока его по невыясненным причинам не отстранили от расследования. Вскрываются подробности: оказываеется, не все менты такие уж хорошие, какими они должны быть. Это же было непонятно до этого, не правда ли?

Но средства массовой информации не останавливаются: открывается еще один факт, что застрелил Антона сотрудник Особого Отдела МВД, коллега майора Ливадного. А сын его был убит месяцем ранее, кем бы вы думали? Дорошкевичем, верно. И вот узнается, что этот коллега был удушен около недели назад неизвестной дамой в медицинском халате.

Начинается волна арестов, начинают допрашивать всех и каждого, даже троюродных родственников подозреваемых. Задержания не прекращаются, а волна общественного возмущения все больше. Тот Сперанск, к которому они так привыкли, перестал быть таковым, и все из-за одного очкарика, которого не замечали в школе.

Директор школы начинает принимать постылые меры и увольняет классного руководителя Антона. А правозащитники, оппозиционеры, в свою очередь, устраивают несанкционированный митинг протеста, который разгоняет рота ОМОНа где-то чуть меньше, чем за пять минут. И все это снимают телекамеры, все это потом попадет в новости центральных телеканалов.

Один журналист из местной газетенки начинает разбираться, оценивать факты и пишет статью о происходящем в его городе, которую, естественно бракуют. Его это задевает, отчего он идет в местный ночной клуб, где знакомиться с человеком, продавшим Дорошкевичу пистолет когда-то. Дельца через восемь месяцев отправляют в дурдом с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз крайней стадии».

Теперь картинка сложилась. Как они трясутся ради одной фразы, бедные, бедные люди. Глупо говорить о свободе в полицейском мире. Но вот дилемма. Лодка наполнена водой до краёв и подтекает, но еще плывет. Чтобы она начала безвозвратно тонуть, нужно лишь всего-то слегка ее качнуть.