Я занимаюсь тем, что решаю, какой человек является опасным для общества, а какой – богатый сын местного депутата городского собрания, который по дурости напился да и сжег вместе с друзьями проститутку, оставив ее тело на растерзание собакам. Иногда мне кажется, что мне по инструкциям должно быть художником, если не писателем. Допустим, что за месяц я должен раскрыть около 6-ти убийств, но народ у нас настолько миролюбивый, что ни умирать не хочет, ни тем более убивать, и от силы набирается одно-два дела. Тогда нужен просто человек. И все, дело готово. Я никогда этим не занимался, просто специфика профессии. Она всегда будет актуальной, особенно когда ты работаешь в Особом отделе МВД.

Колеса стучат по ямам «новой» только что открытой дороги на одной из главных улиц моего города. Даже если бы я поливал асфальт радиационными отходами, параллельно устраивая гонки на танках, я бы все равно не смог убить хороший настоящий асфальт. Но ладно, я вас обманываю. Видимо, дороги очень хороши, что мне жалко сколько не асфальт, столько автомобиль, который по нему едет.

Чисто русская забава – говорить плохо про власть и быть частью ее. Хулить дороги, сидя в дорогой немецкой машине. Вспоминать уже почившую страну, которую всегда ненавидел, мечтая о глотке воздуха свободы. Беспокоится о курящих школьниках, но быть равнодушным к мальчугану, ставшему убийцей.

И тут же прямо перед глазами вырисовался его взгляд, который я запомню до конца моих дней. Помню, как зашел к нему в допросную камеру, и сразу же повеяло таким жутким холодом, словно все живое, все одушевленное покинуло его тело навсегда. Передо мной был худой шкет – очкарик с волчьим взглядом, который, казалось бы, каждое мое слово обернет в оружие, и чувство было такое, что не я его допрашиваю, а он меня. Мне было страшно за него самого, но страх этот был все равно пропитан безразличием. Это было так далеко от меня, где-то на уровне другой Галактики, Вселенной, бесконечная степень пофигизма в сочетании с испугом за мальчугана заставило меня уйти в запой как минимум на неделю.

Людям всегда будет мало слов, чтобы описать всю многогранность и противоречивость того, что происходит у них в черепной коробке. Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел красное, с небольшими подлокотниками детское креслице. Мысль – самая ужасная вещь на свете. Стоит хотя бы одной мысли зародиться у тебя в голове, как она уже начинает развиваться, набирая оборот и порождая больше, уже смежных идей для рассуждения. И вот уже куча вопросов оседает у тебя в черепушке, но вместо ответа лишь туманное понятие того, что ответа не будет никогда. Почему кресло пустое? Кто в этом виноват? Я, потому что разрешил Ей водить? Она, потому что села за руль? Строители автобусной остановки? Кто виноват в том, что красное креслице никогда не будет использовано по назначению?

Ненавижу, когда меня прерывают, даже телефонным звонком. В мире спутников и социальных сетей ты нигде не чувствуешь себя в безопасности. Я бы никогда не ответил, когда я за рулем, но звонил человек, у которого не было привычки даже говорить первым. Я должен был ответить.

– Алло, привет! Слушай, я сейчас не могу говорить, я за рулем и все- таки…

– Паш, наш отдел уже на ушах стоит. Тебе долго еще ехать до Управления?

– Ну, минут десять где-то, может меньше, а что? Что случилось? – знаю, неприлично отвечать вопросом на вопрос.

– Разворачивай машину, у нас ЧП.

И дальше много-много слов, которые уже шли фоном, сливались с шумом за окном и из которых я пытался сложить пазл. Сегодня буквально минут пять назад произошел захват школы, а до этого, минут двадцать как совершил побег из Следственного изолятора № 1 города Сперанска Антон Дорошкевич, подозреваемый по моему делу. Именно сегодня…

Я не из тех людей, которые считают себя фаталистами, но я верю в закономерности судьбы. Не сегодня-завтра дело Антона должны были рассматривать в суде, но буквально за несколько часов до слушания он сбегает… Я думаю об этом, набирая обороты на своей немецкой ласточке. И вот я сам, все мое сознание, тело мое ожило, проснулось, а я лечу, не замечая светофоры и пешеходов на своем пути. Может быть, в этом и есть настоящая жизнь – чувствовать мир на всплеске адреналина и быть на вершине его. До здания школы уже остается где-то квартал, а у меня перед глазами красочные обрывки воспоминаний. Соберись! Только не думать о том, что причиняет боль, только не сейчас. Потом, когда угодно – быть может, после ты и вспомнишь о Ней, но не в данный момент, но не в эту минуту… Там дети, там этот малолетний ублюдок, ты не должен допустить трагедии… Чёрт подери, я опять стал разговаривать сам с собой. Интересно, слышать эхом каждое слово у себя в голове – это признак какой болезни? Надо принять таблетки.

Я общался с ним, я видел его, я вел дело этой падали. Я лучше всех знаю, как он поступит. Антон из тех людей, которым мир враждебен. Загнанные в угол, видящие во всем опасность, они безобидные до тех пор, пока задиры не дойдут до точки кипения. До – он стерпит, после – начнет мстить, причем беспорядочно, панически, но осознавая каждый свой шаг. Это непредсказуемость, чистой воды безумие в полном своем проявлении. Вы же ощутили это, вы же видели новости, ну, те самые, когда его доставили в Управление МВД. Он реально пёрся от того, что сделал… Психиатрическая экспертиза показала его невменяемость, но…

Антон из тех людей, что с абсолютно спокойным видом расколет себе череп, если захочет узнать, что внутри. Безумие порождает безумие.

Я на месте.

Звук приближающегося вертолета заставил всех нас поверить в серьезность происходящего. Полицейские мигалки даже днем слепили меня, настолько их было много, а вдали, буквально в десяти метрах от места останавливалось все больше фургонов со спутниковыми тарелками на крышах. Телевизионщики… Ненавижу их. Это только для бабушек с дедушками молодые умного вида дядьки в очках, ведущие ток-шоу, кажутся очень чуткими к проблемам страждущих. Третейские судьи мать их, четвертая власть… Им не ваши проблемы нужны, и даже не деньги, а рейтинги – основа их мышления.

Ненавижу, когда ради этих жалких показателей просмотра сценаристы или новостники (да кто угодно, блин!) выставляются напоказ, на высмеивание горе десятков, а то и сотен семей. Мать-алкоголичка утопила ребенка в снегу? Да, это ужасно, это отвратительно, вам это не нравится, но вам интересно. И вы смотрите на эту блаженную как на медведя в цирке, и на протяжении эфира программы вы ждете шоу. Когда этот медведь начнет плакать на всю страну, вся страна в ответ будет хлопать в ладоши.

Даже помню, было много передач по поводу двух убийств, как раз моё дело. Одни его жалели, другие проклинали. Третьи говорили, что дело в воспитании, но когда вышла мать и демонстративно на глазах всей страны отказалась от сына… Ненавижу телевизионщиков, любых, даже новостников.

Особенно новостников. «Первый Канал», «Россия-1», «НТВ», – эмблемы каждого из этих телеканалов налеплены на фургоны с антеннами. Я вижу, как из этих самых фургонов вываливаются жирные операторы с невзрачной небрежно накинутой жилеткой, где море карманов, так же вальяжно и неторопливо они раскрывают сумки с видеокамерами, в то время как тоненькие корреспонденты прихорашиваются в боковых зеркалах. Для них сегодняшнее ЧП, пусть даже такое – уже Клондайк, сенсация, большие рейтинги, а, как следствие всего, большие деньги. Чем хуже новость, тем лучше телевизионщикам – золотой закон Средств Массовой Информации.

В то время я пересекаю ограждение и уже ускоряю шаг навстречу к автомобилю Оперативного штаба МВД. И вот, увидев меня возле входа, водитель открыл мне двери, и я вошел в этот полицейский автобус с наглухо закрытыми шторками, где посреди салона стоят компьютеры и куча другой техники, в которой я вообще не разбираюсь:

– Майор Ливадный, отдел Спецопераций. Что случи…

– Паш, кончай нам тут своей коркой тыкать, – меня перебили. – Короче, ситуация весьма печальна. Наш стрелок, который двух детей из своего класса завалил, недавно сбежал из нашего обезьянника, оглушив охранника и забрав у него ствол.