Улыбайся, тяни улыбку из себя, но будь вежлив. Если не сейчас, то никогда, ты понял?

– Да, хорошо.

Это ведь было несложно, верно? Ответил на один вопрос, другой вообще покажется каплей в море.

– Итак, – режиссер начал поглядывать в листик со специально заготовленными вопросами. – Как вас зовут, если вас не затруднит ответить, разумеется.

– Вы же и так знаете!

– Это всего лишь формальность, для монтажера, не более. Пожалуйста!

– Фадеев Егор Кириллович.

– Вы опять меня не поняли, я же другое имя просил, более известное, если вы понимаете, о чем я.

– Ах, это… Вы не поверите, как сильно я хотел забыть об этом имени. Но, вот удивительно, каждый раз, когда я все думаю, что кошмар уже позади, мне все время напоминают о нём. Какое-то наказание судьбы… И тем не менее, я скажу. Коба, меня звали Коба.

– Могли бы вы предположить, что говорили знающие вас люди о вас?

– Что бы они ни говорили, они не знают ничего обо мне, и соответственно врут. Да и я, собственно, еще раз говорить о себе не буду. Не хочу. Скажу, что я хороший, другие назовут плохим, так еще и нескромным. Скажу, что плохой, так обзовут еще неуверенным в себе, закомплексованным прыщавым бородавочником. Я скажу лишь о своем месте в прошлогодних событиях, не более. На все остальное мне насрать.

– Однако, вы хотите сказать, что они врали? Погодите-ка, ведь это установленный всеми факт, что вы занимались…

– Я продавал оружие, не более. Меня знают все, я знаю всех, и при помощи меня можно было достать все на свете: тяжелые наркотики, левые стволы, дурь, а некоторым я продавал телефоны доступных женщин.

– И как вы начали этим заниматься?

– Пёс его знает. Когда в детстве все хотели иметь карманные деньги, и ради этого раздавали листовки на улице и раскрашивали подъезды, я покупал что-то дешевле, а продавал где-то дороже. Это было даже не хобби, а так – всего лишь способ не брать деньги у матери.

– Простите, но у меня тут написано, что вы жили один! Какая мать, где она была?

– Она умерла. Почти год назад как.

– Мне очень жаль. Вы скучаете по ней?

– Не было и дня, чтобы не скучал.

– Помните ли вы сентябрь прошлого года?

– А как же. Захват заложников, школа № 69, Сперанск. Это еще по всем каналам крутили, да и сейчас, я так вижу, не утихает.

– Что тот день значил для вас?

– Я не сидел дома, как сотни тысяч других. Я был там. Нет, Боже упаси, не в школе конечно, но рядом с ней, за чертой оцепления, где собрались и люди с телекамерами, и толпа зевак, и я посередине.

– Как вы оказались там?

– Немудрено ни разу. Моя квартира в квартале от школы, и не услышать сирены я не мог. Я сидел дома возле компьютера в одних трусах, почесываясь в самых нескромных местах и листая новости в социальных сетях. Как только за окном закружил вертолет, я не придумал ничего лучше, чем отправиться туда.

– Вы видели там что-нибудь?

– Я видел все. И вертолет, кружащий в небе, и какие-то фигуры на крыше, и детей, покидающих школу, и полицейские сирены – я видел все это. Вояки в черных костюмах по страховочным тросам спускались вниз с военного вертолета, маленькими группками те же спецназовцы с касками, щитами и автоматами наперевес забегали в не очень огромное четырехэтажное здание школы, а вдали все бликовала красно-синим цветом полицейская мигалка. Но все это было так, фоном. Я наблюдал за другим.

Вдали от нас, за лентой оцепления тусовались какие-то ватники в погонах, а чуть дальше возле кареты «Скорой помощи» санитары травили друг другу непонятные мне медицинские байки и анекдоты, угарая с этого по-чёрному. Я видел и это тоже.

И вдруг я услышал громкий такой хлопок. Не нужно было быть гением, чтобы узнать звук выстрела. Затем эти санитары перестали смеяться, но начали готовить носилки, а люди в погонах засуетились, кого-то вызывая по рации, а после какого-то старого хрыча вынесли из близлежащего многоэтажного здания, но не донесли, потому что он вскочил с носилок и побежал вдаль, а куда – непонятно. А потом в эту же самую карету спустя час принесли какой-то свёрток в чёрном салафановом пакете. Кто это был, говорить не буду. Опять же, новости все смотрят.

– Чтож, спасибо вам большое, вы нам сегодня очень помогли. Ваше имя…погодите! Серега, ты это снимаешь?! Да, да вот, так, крупным планом, ага! Егор Кириллович, вы что, плачете?

И я не выдержал.

– Сволочи! Да как вы можете! Зачем вы опять это делаете? Я же все сказал, я уже все подписал! Я не хочу больше это вспоминать! Я не хочу больше быть! Уходите, уходите отсюда! Да! Да, именно я – виновник всех этих смертей, довольны?! Именно я продал Антону оружие, именно я пролил кровь! Не было и дня, чтобы я не пожалел об этом. А вы тут, сидите и со спокойным видом мучаете меня? За что?!

– Простите, Егор Кириллович, но я же не собирался…

– Вы там были? Могли бы вы жить, есть, спать с мыслью, что именно ты повинен в смерти этих людей?! Ты бы, режиссер, смог заснуть, зная, что тебе приснятся те, кого ты даже и не видел никогда? А я глаз закрыть не могу, чтобы их не увидеть. Понимаешь это, режиссер?

Я не плачу, просто соринка в глаз попала. Пыльно тут очень…

Режиссер еще пять минут сидел в своем кресле, а после побежал куда-то звонить, с кем-то договариваться, долго спорил о чем-то, чтобы потом сказать:

– Егор Кириллович. То, что вы сказали, потрясло меня. Не как телевизионщика, вы правы в этом плане, мы – черствый народ, а как человека. Каждый должен знать эту историю, каждый. Я позвонил кое-кому, долго обсуждал… хотя, не буду вообщем тянуть кота за яйца. Есть идея – снять фильм про вас, именно про вас, про вашу личность. Да – снимаем, нет – мы вас перестаем мучать. Что скажете?

Кивка было достаточно. Режиссер сказал, что снимать будут уже в ближайшие дни, пока есть возможность, но я уже слышу это, находясь в тумане дрёмы.

Пожалуй, пойду спать, слишком много мыслей и слишком мало сил, чтобы дать ответ.

Любой врач скажет: если каждый день ковырять рану, она не заживет никогда. Отголоски прошлого преследуют меня, не оставляют меня в покое, сколько бы я ни ползал на коленях, сколько бы ни умолял о пощаде. Смерть. Покой и безмятежность в чистом виде. Сколько раз я слышал об этом спасительном для себя состоянии. Но эти ублюдки не хотят добивать меня, они желают, чтобы я еще помучился, и я проживаю еще один день.

Когда-то я был слишком привязан к вещам. Моя квартира, моя одежда, разнообразная техника. Я уповал на это, я покупал и покупал, и каждый день мне нужны были деньги для этого. Деньги быстро кончались, но я знал, что это лишь временно. Стоило мне продать кому-нибудь оружие или наркоту, кошелек снова становился полнее. А теперь? Все, что есть у меня, я храню и ни йоды не трачу. Это воспоминания.

– Микрофон настроен, низкие и верхние я подкрутил, – звукооператор держит над видеокамерой какой-то смешной меховой набалдашник. – Можем начинать!

– Итак, Егор Кириллович, – режиссер смотрит на меня, пытаясь изобразить сострадание. – Вы помните, что вы должны рассказать свою историю людям. Возможно, это единственный ваш шанс. Три! Два! Один! Начали!

Ни одной эмоции больше. Он ждет, пока ты начнешь реветь. Не бывать этому!

– Здравствуйте, я – Игорь Латушкин, специальный корреспондент телеканала Россия-1. Прошел год с событий, произошедших в Сперанске. Казалось бы, чудовщный теракт давно предотвращен, заложники спасены, а сам агрессор, Дорошкевич, убит. Почему мы никогда не забудем то, что произошло? Почему эта тема уже год является самой актуальной новостью на телевидении? Егор, я начну с нескромного вопроса: кто для вас Антон Дорошкевич?

– Не понял?

– Кем вы его считаете: террористом или героем?

– Я считаю его человеком, который всего один раз не забоялся ответить на вызов, только и всего.

– Но ведь он убил людей?

– Мне предпочтительней думать, что людей убивал я.