Узнав об этом покушении, Ральф Капоне с помощью своих адвокатов написал очередное письмо директору Федерального бюро тюрем Сэнфорду Бейтсу, в котором, ссылаясь на соответствующие статьи закона, просил перевести Аля в другую тюрьму, предлагая в качестве поручителей себя, свою мать и невестку: если, не дай бог, кто-либо из заключённых этой другой тюрьмы попытается подкупить начальство или охранников для получения особых привилегий, Ральф всю вину возьмёт на себя. Семья опасается за жизнь Аля, который находится в постоянной опасности, из-за чего его нервы напряжены до предела, что сказывается на состоянии и так уже подорванного здоровья. Как и во всех других просьбах, в этой было отказано. Капоне попал в ад ещё при жизни, цель достигнута.
В том же самом июне 1936 года в тюрьме Алькатраса соорудили сторожевую вышку, а к казармам пристроили 11 новых квартир и девять комнат для холостяков: к тому времени на острове проживали 52 семьи обслуживающего персонала, в том числе 126 женщин и детей. К физическим мучениям узников добавлялись моральные: по дороге в мастерские можно было мельком увидеть не только море и далёкие очертания Сан-Франциско, но и женщин, живущих со своими мужьями...
Новости из внешнего мира в тюрьму приходили в дистиллированном виде. Газет не было вообще, иначе бы заключённые знали, что на воле, которая представлялась им раем, живётся не так-то легко. Великая депрессия продолжалась, пропасть между теми, кто мог поддерживать прежний образ жизни, и теми, кто потерял последнее, всё увеличивалась, накаляя атмосферу.
В ноябре 1936 года Франклина Д. Рузвельта переизбрали с солидным результатом — 60,8 процента голосов. «Новый курс» демократов ободрил профсоюзы, и те усилили давление на американские промышленные компании. Ряд успешных сидячих забастовок в автомобильной индустрии побудил крупных сталепромышленников пойти на уступки и подписать договор с созданным в марте 1937 года Организационным комитетом сталеваров. Таким образом хозяева получали гарантии бесперебойной работы, а рабочие — повышение зарплаты, сорокачасовую рабочую неделю, недельный оплачиваемый отпуск и ещё три выходных в год. Однако три менее крупные компании заартачились, а им как-никак принадлежали три десятка заводов на Среднем Западе и в северо-восточных штатах. Им поставили ультиматум: либо они подписывают договор с профсоюзом до 26 мая, либо забастовка. Они не подписали, и почти все заводы в восьми штатах встали. Работу продолжали только два: в Янгстауне, штат Огайо, и в Чикаго, в Саут-Сайде. У территории этого последнего завода, принадлежавшего компании «Рипаблик стил», начались массовые пикеты и митинги в попытке заставить штрейкбрехеров одуматься. Одну из колонн, от семисот до тысячи человек, вела за собой женщина. 150 полицейских выстроились в шеренгу, чтобы оттеснить забастовщиков от ворот и не позволить им нарушить работу предприятия.
В День поминовения, 30 мая, около полутора тысяч активистов профсоюза и членов их семей собрались в парке неподалёку от завода, намереваясь устроить демонстрацию. Настроение было праздничное, среди участников было много женщин и детей. А руководство завода готовилось к бою. Угроза забастовки уже давно витала в воздухе, поэтому к ней тщательно подготовились: по всему периметру расставили лояльных сотрудников, держали под рукой боеприпасы, в том числе газовые гранаты. Кроме того, к заводу подтянулись две с половиной сотни полицейских и два-три десятка агентов в штатском, вооружённых револьверами, дубинками и топорищами. Ещё около двухсот полицейских перегородили улицу в одном квартале от завода, чтобы не подпустить туда демонстрантов.
Дойдя до полицейского кордона, участники шествия стали требовать их пропустить: у них мирная демонстрация. Обмен репликами перешёл во взаимные оскорбления, потом из дальних рядов полетели палки, камни и всё, что попадётся под руку, угодив в нескольких полицейских. Те открыли огонь по толпе.
Один из сталеваров позже вспоминал: «Я был на войне и сражался во Франции, но никогда я не слышал свиста стольких пуль, сколько выпустили копы. Кричали женщины и дети. Они были как стадо, охваченное паникой. Я бежал, пока меня не схватили. Я видел, как одну женщину подстрелили и полицейский оттащил её в сторону». Полицейские лупили дубинками мужчин и женщин, чёрных и белых, бросали газовые гранаты и стреляли. Чернокожий Джесси Риз не мог поверить своим глазам: «Я никогда не видел, чтобы полиция била женщин, только не белых женщин». (Десятую часть рабочих сталелитейных заводов составляли чернокожие).
Из двадцати трёх сталеваров, убитых или тяжело раненных в День поминовения, восемнадцать были женаты и восемь — старше сорока лет. Четыре манифестанта погибли на месте, шестеро других умерли от ран в последующие три дня. Ещё три десятка получили огнестрельные ранения, в том числе четыре женщины; одиннадцатилетний мальчик был ранен в ногу, младенец — в руку. Около шестидесяти человек получили телесные повреждения, десять навсегда остались инвалидами. Среди полицейских пострадали 35 человек, но лишь у одного из них была сломана рука, остальные отделались синяками и ушибами.
На место побоища прибыли кареты «скорой помощи» — полицейские вызвали их для себя. Тяжело раненные демонстранты почти никакой помощи не получили. Эрла Хэндли вытащили из машины с красным крестом, сорвали наложенный на ногу жгут и запихнули в патрульный автомобиль вместе с дюжиной других арестованных; он умер от потери крови, хлеставшей из перебитой бедренной артерии.
Отдел по связям с общественностью сталелитейных предприятий выпустил множество коммюнике, оправдывавших действия чикагской полиции, где утверждалось, что протестующие были вооружены и собирались захватить завод, а возглавляли их коммунисты, накурившиеся марихуаны.
Чикагское побоище спровоцировало новые конфликты между активистами Оргкомитета сталеваров и «Рипаблик стил», на стороне которой были полиция и Национальная гвардия. «Они приносили оружие, бомбы и всё такое, расставляли по всему заводу людей с автоматами наизготовку и грозили: если что случится, они нас будут убивать тысячами», — вспоминал один из участников стачки. К услугам гангстеров больше не прибегали, справлялись сами. Целых пять месяцев по всему Среднему Западу и Северо-Востоку продолжались аресты, избиения, гибель людей. Забастовщики не выдержали напряжения: жизнь была слишком дорогой платой за идеалы. Пикеты становились всё реже, забастовка сошла на нет.
Как раз перед её началом в экономике наступил спад, спрос на сталь упал. Сокращение производства уже нельзя было использовать как аргумент в переговорах с начальством. Жертвы оказались напрасными. Как только стачка завершилась, всех её участников уволили и внесли в «чёрные списки»: ни работы, ни кредита — ничего, хоть ложись и помирай.
В это время номер AZ-85 подметал тюремный двор, осваивал игру на гитаре, банджо и мандоле, упражняясь в душевой и в своей камере; разносил зэкам книги и журналы из библиотеки, а потом собирал и возвращал на место.
В Алькатрасе была хорошая библиотека, находившаяся в конце блока D; за десятилетия её собрание достигнет пятнадцати тысяч томов, большая часть осталась ещё с армейских времён. При поступлении в тюрьму каждому заключённому выдавали читательский билет и каталог; отправляясь на завтрак, можно было положить бланк заказа вместе с читательским билетом в ящик при входе в столовую, и библиотекарь доставлял книгу в камеру. По подсчётам капеллана, заведовавшего библиотекой, каждый узник брал в среднем семь книг и журналов в месяц. (На журналы можно было подписаться, но страницы с материалами о криминале, насилии и сексе из них вырывали). За несвоевременный возврат книг лишали привилегий. Поскольку разносили заказы зэки, книги часто пропадали или бывали повреждены, поэтому заказ их по каталогу мог обернуться горьким разочарованием, ведь чтение было главным занятием заключённых по вечерам — не все же владели музыкальными инструментами. (На музицирование отводилось около часа).
