Властям оставалось проявлять твёрдость в том, чего им удалось добиться: адвокатам Капоне отказали в просьбе засчитать время пребывания в окружной тюрьме в срок наказания. Это означало, что по завершении процедуры апелляции (и в случае её неудачи, что подразумевалось само собой) Капоне придётся отсиживать в федеральной тюрьме все 11 лет. А апелляция могла растянуться года на два.
Раз такое дело, надо было устраиваться на новом месте.
Тюрьма округа Кук с высоты напоминает редкий гребень; в третьем слева «зубце» находился блок D, где размещалось больничное крыло. Там и поселился Альфонс Капоне, в камере D-5, на пятом этаже. «После взрыва темперамента по прибытии вчера в окружную тюрьму и мрачного настроения во весь оставшийся день Аль Капоне устроился на ночь на стальной кровати в своей камере, — писала «Чикаго трибюн» 25 октября 1931 года. — Ко времени отхода ко сну Капоне вёл себя как образцовый заключённый. “Отсиживать он умеет”, — заметил один из охранников». Правда, от тюремного обеда (тушёнки с капустой) он брезгливо отказался, выпил только две чашки кофе и съел пару ложек рисового пудинга на десерт.
Мэй не позволили обеспечить мужу такие же комфортные условия, как в Филадельфии. Но рядом был верный Фил д’Андреа, отбывавший полгода за ношение оружия. Он договорился, чтобы Алю передавали домашнюю стряпню Терезы и еду из его любимых ресторанов, а ещё в очередь с ним принимал посетителей, стараясь обеспечить бесперебойную работу «предприятия».
Поползли слухи, будто у ворот тюрьмы сменяют друг друга чёрные седаны, на которых приезжают гангстеры, олдермены и прочие; посыльные снуют туда-сюда с телеграммами и бандеролями; Капоне диктует секретарям ответы на письма; на День благодарения он устроил званый обед для двух десятков гостей; он даже развлекается в тюрьме с женщинами — и всё это, конечно же, при попустительстве задаренного начальства. 2 декабря окружной прокурор Джордж Джонсон получил анонимную телеграмму: «Хочу информировать Вас о том, что Аль Капоне использует окружную тюрьму для своего бутлегерского бизнеса и ведёт оттуда такую же, если не более активную деятельность, как в своём бывшем штабе в отеле “Лексингтон”[61]. Посетители приходят к нему на протяжении всего дня, а также вечером. Я работаю в этой области услуг и не понимаю, почему привилегии распространяются только на него. Пожалуйста, проведите расследование». Комендант тюрьмы Дэвид Манипенни и его заместитель Джордж Гибсон подверглись допросу. Джонсон поверил доносу, потому что ему стало известно: 14 декабря Манипенни отправился в Спрингфилд на машине, принадлежавшей Капоне. (Комендант предпринял эту поездку вместе с двумя юристами и следователем, чтобы спасти от казни одного из заключённых). Манипенни утверждал, что понятия не имел о принадлежности автомобиля. Как позже выяснилось, это была машина Мэй, которую она вернула дилеру, когда Аля посадили.
Слухи не соответствовали действительности. С посетителями, не являвшимися его родственниками или адвокатами, Капоне мог общаться только через окошечко, забранное сеткой. Свидания с родными проходили в присутствии охранника. Единственная встреча с сыном состоялась в кабинете коменданта, чтобы Аль мог прижать Сонни к груди. За три недели его шесть раз навестила жена, по два раза — мать и сестра, один раз — брат (кто именно, неизвестно). Единственное нарушение можно было усмотреть в том, что иногда два посетителя («друзья» или «кузены») проходили по одному пропуску. Посылки от матери сокращали расходы на его содержание, да и ел Капоне всего два раза в день. В больничном крыле, рассчитанном на 12 человек, его держали во избежание беспорядков, которые могли бы возникнуть при его нахождении в более густонаселённых блоках. Здесь же он спокойно играл в карты с заключёнными Уолтером Новаком и Джоном Бастером, читал и выполнял назначенную ему работу. На Рождество Аль угостил товарищей по заключению индейкой. С прессой он больше не общался: «Я в тюрьме, чем они ещё недовольны?»
В самом деле, в США хватало и других новостей, достойных внимания журналистов. Например, в ноябре 1931 года состоялся первый Голодный марш, организованный коммунистами: безработные из Сиэтла, Портленда и Сан-Франциско отправились пешком в Вашингтон и 6 декабря явились к Капитолию, пытаясь передать свои требования в сенат и палату представителей, но их туда не пустили. Сбылось ещё одно «пророчество» Капоне по поводу голода и необходимости для политиков перехватить инициативу у «красных».
Весной он снова привлёк к себе внимание. 1 марта вся Америка, а с ней и мир содрогнулись от страшной новости о похищении маленького сына Чарлза Линдберга — лётчика, впервые перелетевшего через Атлантику. Малыша, которому не исполнилось и двух лет, похитили прямо из колыбели на втором этаже загородного дома в Нью-Джерси. Похитители оставили записку с требованием выкупа — пятидесяти тысяч долларов. Когда слух о похищении просочился в прессу, а сумма вознаграждения за возвращение ребёнка достигла в общей сложности семидесяти пяти тысяч, похитители прислали новое письмо, увеличив выкуп до семидесяти тысяч.
Аль Капоне предложил свою помощь местной полиции: если его на время выпустят из тюрьмы, он гарантирует возвращение мальчика живым и здоровым в течение сорока восьми часов. В качестве гарантии он предложил на время своего отсутствия поместить в тюремную камеру Джона — не подставит же он родного брата. Линдберги были готовы принять помощь от кого угодно. Начальник полиции штата Нью-Джерси Норман Шварцкопф-старший связался с федеральными агентами Мэдденом и Уилсоном; они, в свою очередь, обратились к своему шефу Элмеру Айри, и тот сказал отчаявшимся родителям, что Капоне всего лишь пытается сбежать за границу, в страну, откуда его не выдадут США. Линдберги вынужденно отвергли предложение Капоне. ФБР подготовило выкуп: по совету Фрэнка Уилсона в сделанный на заказ деревянный ящик сложили золотые сертификаты, которые вскоре должны были быть изъяты из обращения, и банкноты, переписав серийные номера. 2 апреля ящик передали похитителям через посредника — священника Джона Кондона. Получив выкуп, те заверили, что маленький Чарли в безопасности. 12 мая тело ребёнка с проломленной головой нашли на обочине дороги неподалёку от дома; похоже, что, наспех похороненное, оно было вырыто из земли дикими зверями[62].
За десять дней до этого Верховный суд — последняя инстанция — отказался рассматривать апелляцию по делу Капоне, то есть приговор остался в силе. Вечером 4 мая Аля вывели из камеры, чтобы отправить в федеральную тюрьму на ближайшие 11 лет.
Накануне его навестила вся семья: мать, жена, сын, брат Мэтью и сестра; они провели вместе около часа, после чего посетители ушли, не пожелав общаться с репортёрами. Тереза подарила Алю свою фотографию с надписью на обороте: «Моему сыну с любовью». «Женщины выглядели подавленными, но глаза их были сухи, — сообщала «Чикаго трибюн» 4 мая. — По словам охранников, Капоне с раннего утра упаковал свои личные вещи и подарил на прощание набор расчёсок сокамернику Роберту Райану, сидящему за фальсификации на выборах». Включили радио, и Аль был поражён неожиданной новостью: он едет не в Ливенворт в Канзасе, где с комфортом проводят время братья Тузики и Фрэнк Нитти (Ральфа недавно перевели в тюрьму на острове Макнил в штате Вашингтон), а в Атланту — режим тамошней тюрьмы считался чуть ли не самым строгим в стране! Его образцовое поведение пропало даром.
Полиция и федеральные власти приняли меры, чтобы Капоне не смогли застрелить или похитить. В 21.15 заключённые прильнули к решёткам, чтобы хоть одним глазком увидеть уезжающего Капоне; возле тюрьмы собрались три сотни зевак, за которыми пристально наблюдали полицейские. Оформили документы, шериф получил приказ доставить «тела Альфонса Капоне и Вито Моричи». В 21.40 комендант Манипенни и представитель службы безопасности зашли в камеру D-5 и вывели заключённых. Капоне предстояло ехать в Атланту, штат Джорджия, а 26-летнему Моричи — во Флориду, где его должны были судить за транспортировку угнанного автомобиля. Шериф Мейеринг, комендант и сопровождающий отвели их во двор тюрьмы, где находились агенты Прогибиционного бюро, сотрудники службы безопасности, дюжина детективов чикагской полиции — всего два десятка человек. Шум стоял невообразимый: заключённые выкрикивали пожелания удачи, фотографы щёлкали затворами фотоаппаратов; вспышки освещали шрам, который улыбающийся Аль даже не пытался прикрыть. «Будто Муссолини идёт», — пошутил он.
