— Нас познакомили общие друзья, — наконец начал он. — Йонас почему-то напоминал мне тебя. Но только внешне. Внутренне вы совершенно разные.

— И что? — перебил Володя агрессивнее, чем собирался. Ему не понравилась эта ремарка: Юра будто бы оправдывался.

— Ничего, просто отметил, — сказал он, словно не заметив грубости. — Какое-то время мы просто встречались, а о том, чтобы съехаться, даже не думали. Но через год о нас узнали мои родители. Я так рассорился с ними, что пришлось уйти из дома и переехать к Йонасу в Берлин. Мне дико не нравилось зависеть от него. Но я много учился, и снять квартиру не получалось — так я оправдывал сам себя. Йонас уже тогда был гей-активистом, но еще не погряз в политике. Поэтому нам нравился наш гражданский брак. — Юра изобразил пальцами кавычки. — Правда, вспоминаю сейчас те времена и понимаю: жили вообще-то здорово, ходили на разные вечеринки и собрания. Но его квартира была как проходной двор: всегда полно народу, некоторым Йонас даже разрешал ночевать. Но вскоре он задумал создать политическую партию для борьбы за права секс-меньшинств и сделал из нашего дома подобие штаб-квартиры. А мне с моей музыкой требовалась тишина и личное пространство. С тех пор между нами пошел разлад, мы начали ссориться, однажды даже подрались, представляешь? — Юра усмехнулся.

Володе смешно не было. Он не мог даже вообразить, чтобы у него поднялась рука на Юру, тем более из-за музыки. Он проглотил так и рвущееся из горла «Вот урод» и продолжил молча слушать.

— После драки мы не разошлись, но я решил, что лучше жить одному, и стал активно искать квартиру. Но только я переехал, как до меня дошли слухи, будто у Йонаса кто-то появился. А мы вообще-то не расставались, встречались у него три раза в неделю. Я помчался к нему и устроил скандал. — Он хмыкнул и потупил взгляд. — Потом помирились.

— И ты так запросто простил ему измену? — буркнул Володя.

— Я до сих пор точно не знаю, изменил он мне тогда или нет. Он уверял, что его оболгали. Что, кроме меня, у него никого нет и не было, что никто другой не нужен. К тому же ребята, что на него донесли, неожиданно дали задний ход — мол, вроде да, но, может, и нет. Как бы то ни было, после того случая у меня началась паранойя. Я пытался выяснить, когда и с кем он общается, устраивал сцены ревности, а он меня никогда ни к кому не ревновал. Даже обидно как-то. В общем, ссорились с ним мощно, но и мирились тоже… хорошо. Я боялся оставлять его одного, и в итоге мы снова съехались, но на этот раз он перебрался ко мне — моя квартира была больше. Но вместе с Йонасом ко мне переехала вся его тусовка. Не представляешь, какой у нас творился бедлам: я в кабинете, а он с толпами своих соратников и знакомых в гостиной. У него орут друзья, у меня — музыка, Йонас орет на меня из-за музыки, я — на него из-за друзей. И ведь, несмотря на то что занимались они таким благородным делом — политикой, попойки у них были дикие. И не только попойки. Не знаю, как я терпел это почти год! Но терпение лопнуло, когда я застал у себя в спальне, в своей собственной кровати, тройничок!

— С Йонасом? — осипшим голосом уточнил Володя.

Юра воскликнул:

— Нет, что ты! На такое ему не хватило бы наглости.

Он неожиданно замолк. Закусил губу и незряче уставился в окно. Володя видел, что он пытается подобрать слова и это дается ему нелегко, поэтому не торопил.

Собравшись, Юра продолжил:

— В общем, история со штаб-квартирой у меня дома закончилась, мы стали жить как приличная семья. Так могло показаться со стороны, но на самом деле нашу жизнь начала отравлять политика. Она требовала слишком много времени и сил, хотя приходила в его жизнь постепенно. Йонас нуждался в том, чтобы говорить о ней постоянно, а я, выгнав всю ту братию, можно сказать, лишил его этого. Вскоре он открыл комьюнити-центр. Тот самый, куда мы с тобой приходили, — уточнил Юра. — Йонас сутками пропадал там, но, даже когда бывал дома, нам стало не о чем говорить. Я не мог поддерживать его разговоры так, как было нужно ему.

— А как было нужно ему? — не понял Володя.

— Йонас не просто занимался политикой — он ею жил. В начале своего пути такие люди, как он, особенно нуждаются в партнере-единомышленнике. Йонасу нужен был другой человек, такой же, как он сам, чтобы не просто разделял, а болел его идеями вместе с ним. Первое время я пытался разрываться между музыкой и Йонасом, но в конце концов музыка победила. У меня случился прорыв в карьере — я наконец перестал клепать дешевый ширпотреб для магазинов и ресторанов. Это, знаешь, такая специальная пустая музыка, чтобы заполнить тишину, но не отвлекать покупателей. Этими пародиями на искусство я зарабатывал много лет. Но потом заключил договор с лейблом, смог наконец заниматься настоящим творчеством. И с тех пор меня интересовало только оно. А Йонас его просто возненавидел. Он мне однажды сказал, что моя музыка, да и музыка в целом бессмысленна.

— Это же бред! — с жаром воскликнул Володя. — Он что, отрицал ценность искусства?

— Он отрицал не ценность, а сам смысл именно моего, как он выразился, «сочинительства». И самое неприятное в том, что он вообще-то прав. Музыка действительно бессмысленна, потому что пройдет время и она неизбежно потеряется и забудется. Может быть, сочинения великих композиторов по случайности или из-за исключительного таланта станут бессмертными, но с моими этого точно не произойдет. Какой-нибудь саундтрек сохранится в истории благодаря фильму, но даже самые популярные фильмы забудутся. И вряд ли через пятьсот лет кто-то будет слушать написанное неким Юрой Коневым.

Володя открыл было рот, чтобы возразить, но Юра снисходительно улыбнулся и покачал головой.

— Йонас не понимал главного: для меня это «сочинительство» — попытка сохранить то, что обречено на умирание. Я люблю музыку за хрупкость. Но Йонас прав и в другом: то, что делает он, идет на пользу всем и даже спасает жизни. Но меня тогда так ранили его слова, что я закатил настоящую истерику — мы ужасно поссорились. Он собрал вещи, ушел и перестал отвечать на звонки. Где-то через неделю я не выдержал и бросился его искать. В комьюнити-центре его не оказалось, я собирался поехать на Моцштрассе и обойти каждый клуб, но догадался сначала зайти в нашу старую квартиру. У меня, конечно, остался свой комплект ключей, и я даже и не подумал позвонить в дверь — сам открыл. Зря не позвонил, не увидел бы…

Юра резко замолк и отвернулся, будто пытаясь скрыть свои эмоции. Вдохнул, выдохнул, снова посмотрел на Володю и ровно продолжил:

— Он не слышал, как я вошел, и продолжал прыгать на каком-то парне. Я глазам своим не поверил, стоял в дверях, как идиот, приглядывался, мол, не может быть, что это Йонас. Но это был он, не пьяный, не под наркотой, а настоящий он!

Юра снова замолчал и отвернулся. А потом и вовсе откинулся на подголовник и прикрыл лицо рукой. Тяжело вздохнул.

— Не знаю, что творилось у меня в голове, не помню. Но я не сказал ни слова, просто выбежал оттуда, и ноги сами принесли меня на Моцштрассе. — Говоря это, Юра не отнимал ладони от лица, избегая смотреть на Володю. Голос его звучал глухо. — Я напился вдрызг и в каком-то клубе, не помню уже в каком, столкнулся с одним парнем из прайда, который давно пытался меня склеить. Не спрашивай, зачем я это сделал, я не знаю! Он давно хотел, а я сам ему предложил: ведь я теперь человек свободный, ничто меня не останавливает. О боже…

— Угу. И он, конечно же, согласился, — скривившись, протянул Володя.

— Да.

Понимая, что осуждать его не имеет права, Володя все равно не смог промолчать. С издевкой спросил, заранее зная ответ:

— И это решило проблему? Тебе полегчало?

— Нет, конечно.

Юра опустил ноги на пол, ссутулившись сел в кресле. Володя не мог злиться на него. А на Йонаса — мог.

— Я теперь очень жалею, — процедил он, — что не набил этому уроду морду. А ты молодец, ты правильно сделал, что порвал с ним.

— Я с ним не порвал, — прошептал Юра. — Я его простил. Я любил его, понимаешь?