Пусть они собирались долго, но выдвинулись вовремя. Петляя по уже знакомым улочкам, выехали на шоссе, затем — на автобан. По нему им предстояло ехать пять часов до Мюнхена, а оттуда — еще полчаса до Дахау. Володе было жутко интересно, правда ли, что на немецких трассах нет ограничения скорости, и он принялся расспрашивать об этом Юру. Тот отвечал с явным удовольствием.

Дорога предстояла долгой, но не живописной. Как бы Володя ни хотел посмотреть Германию из окна автомобиля, на автобане, окруженном то лесами, то шумоподавляющими щитами, любоваться оказалось нечем.

— Ни деревеньки, ни домика, — пожаловался он, — леса да поля, и те — как у нас.

— Да, — кивнул Юра. — Жаль, ты зимой приехал. Летом красота, все цветет. Приезжай — сам увидишь.

— Ты так не шути, я ведь приеду, — хмыкнул Володя.

— А я не шучу.

Через час, а может, два или даже больше — за разговорами с Юрой время летело, — на горизонте выросли десятки высоченных белых шпилей ветряных электростанций. Заметив, что Володя заинтересовался ими, Юра снизил скорость. Казалось бы, ветряная электростанция — что тут такого, но кружение гигантских лопастей ветрогенераторов завораживало.

Юра пояснил, что сейчас они находятся в Саксонии и впереди их ждала Бавария. А Бавария — это та самая Германия с открытки, сказочная страна из произведений братьев Гримм, Гофмана и Гауфа. Именно Баварию рисовало Володино воображение, когда Юра рассказывал о своем городе. Игрушечные домики в окружении заснеженных гор, волшебные замки на вершинах скал и в зеркалах озер — все это существовало именно здесь. Досадно, что с автобана нельзя было увидеть эту красоту. И по-настоящему жаль, что, пусть дорога вела Юру с Володей в столицу Баварии — Мюнхен, сегодня им было не туда.

Следующим, что за долгую дорогу привлекло внимание Володи, стали виноградники. Зимой они были убраны, и Володя не догадался бы, что это именно виноград, если бы не решетки шпалер.

Спустя час по обе стороны от автобана начали подниматься горы.

— До Альп далеко? — тут же спросил Володя.

— Да, прилично. Хотя, если хочешь, в ста километрах от Мюнхена есть на что посмотреть. Правда, остановиться пока негде — под праздники все отели переполнены.

— Значит, поедем туда летом и забронируем все заранее, — решил Володя.

— Договорились.

Спустя шесть с половиной часов и шестьсот километров, в объезд Лейпцига, Нюрнберга и Мюнхена, они въехали в город Дахау. Юра тут же замолк и уставился на дорогу.

Вскоре они оказались у входа в музей под открытым небом и направились через парк к воротам концлагеря. На улице было морозно, падающий снег таял, едва касаясь земли, ветер качал голые ветви старых деревьев. Несмотря на холод и слякоть, шли они неспешно. Володя смотрел под ноги, разглядывая старинную брусчатку — подогнанную, камень к камню.

Но вдруг идеальную кладку перечеркнули рельсы, ведущие к руинам железнодорожной платформы. Володя удивился — неужели такие педанты, как немцы, решились изуродовать столь красивое старинное покрытие железной дорогой? Собираясь возмутиться вслух, он поднял взгляд и увидел среди остриженных кустов и клумб белый, по-немецки аккуратный домик с черными коваными воротами и высеченной на них надписью: Arbeit macht frei[2] — вход в концлагерь. А по возмутившим Володю рельсам на разрушенную теперь платформу когда-то приходили поезда с узниками.

Подойдя к воротам, Юра остановился как вкопанный. Володя понял — колеблется, но не стал его тревожить, прошел чуть вперед. Оказавшись внутри, обернулся — Юра стоял на том же месте и рылся в сумке. Володя позвал его, но тот не отреагировал. Пришлось вернуться к нему.

— Паспорт потерял, — оправдывался Юра и, смущенно улыбаясь, продолжил перебирать вещи. — А нет — нашел.

Володя вздохнул, положил ладонь ему плечо, показавшееся каменным, и сжал. Мышцы под пальцами чуть расслабились, Юра будто оттаял, и Володя мягко подтолкнул его вперед.

— Я не знаю, как долго буду в архиве, — негромко произнес Юра. — Думаю, не больше часа. Давай я напишу тебе СМС, когда закончу, и встретимся здесь?

— Договорились, — ответил Володя и пропустил Юру внутрь вестибюля музея.

Вестибюль выставки и архива был общим, они располагались в одном месте — в здании технического обслуживания.

Проводив Юру взглядом, Володя на всякий случай поставил будильник и вышел наружу.

Оказавшись на главной площади, Аппельплац, он как следует осмотрелся. Дахау вовсе не производил впечатления мрачного места — если не знать, что это бывший концлагерь, можно было спутать его с площадью какого-нибудь украинского или русского провинциального городка. Площадь как площадь, дома как дома, все совершенно обычное, лишь одно настораживало — вышки для снайперов и забор с колючей проволокой. И конечно, более современные постройки — памятники.

Главный памятник Володю впечатлил. Увеличенная в размерах колючая проволока — если приглядеться, было отчетливо видно, что та состояла из людских тел. Второе, что бросилось в глаза, — размеры лагеря. Площадь с памятником, а за ней — огромное пустое поле. Взглянув на карту и попытавшись сравнить масштаб, Володя осознал, что за час не сумеет посмотреть весь концлагерь. Да и смотреть-то было особенно не на что — примерно в километре от здания музея стояло несколько часовен разных конфессий, один барак и два крематория, но идти до них было слишком далеко, поэтому Володя решил вернуться в музей.

Экспозиция состояла из фотографий, пропагандистских плакатов, медицинских инструментов, личных вещей заключенных, редких предметов быта вроде тачки, посуды и бритвенных принадлежностей. Скучно, если не читать таблички с исторической справкой и не присматриваться к фотографиям. Но Володя читал и присматривался. Выяснил, что Дахау — первый и единственный сохранившийся в Германии концлагерь. Он не был, подобно Освенциму, лагерем смерти, Дахау отвели другую роль. Здесь солдаты СС тренировались стрелять по живым мишеням, а медики проводили эксперименты над людьми. Заражали малярией, смотрели на течение болезни, создавали вакцины для солдат немецкой армии. Наблюдали за воздействием перепадов давления и температуры на человека.

Володя надолго задержался у посвященного температуре стенда. Он не хотел смотреть и читать, но какое-то животное любопытство со смесью столь же животного ужаса пригвоздило ноги к земле. На стенде была размещена фотография заключенного — тощий мужчина с пустым выражением лица лежал в ванне с водой. А рядом со снимком висел листок бумаги — таблица с градусами: в первом столбце температура воды, а во втором — температура тела человека, находящегося в этой воде. Володя присмотрелся ко второму столбцу, взглядом пробежался по цифрам от двадцати семи градусов до восьмидесяти двух. Мозг на мгновение представил, как себя чувствовали подопытные, а в памяти вспыхнули собственные руки над чаном кипящей воды. Сердце и легкие будто скрутило жгутом. Володя так резко отшатнулся от стенда, что едва не ударился спиной о другой.

Гуляя по музею, он видел множество памятных табличек с именами, датами рождения и смерти. На многих вместо даты смерти стоял прочерк. Здесь были надгробия — они грудились под стендами с фотографиями узников.

На душе было гадко. Володя не имел никакого отношения к этому месту, но, находясь здесь, не мог воспринимать себя как простого туриста. Его преследовало навязчивое ощущение, будто он нес ответственность за что-то, но за что именно? В голове крутились вопросы — для чего немцы сохранили все это? В назидание? Самим себе — возможно, но почему Володя чувствовал чужую вину? Ведь если бы он оказался здесь семьдесят лет назад, то одет был бы отнюдь не в военную форму, а в полосатую робу с розовым треугольником на груди.

От этой мысли стало еще гаже.

Он уже дважды обошел весь музей и решил не идти на новый круг — остался ждать Юру в фойе. Смотрел на карту лагеря, думал. Через Дахау прошло больше двухсот тысяч заключенных, но Володя не мог осознать масштабов этого числа, в его представлении это была просто цифра. Но если бы все узники встали в строй по одному и пошли, сколько дней двигалась бы эта цепочка? А ведь это были не просто тела, а люди.